- Ты чудачка! Умная, милая, но - чудачка… О чем ты говоришь?! Споры! Эти ваши споры!.. Навязли, как колбаса в зубах! Разве это главное? Не спорить, а работать надо. Честно делать хотя бы хорошую зубную щетку, так, чтобы щетина не лезла во рту. А все ваши споры: кто лучше, кто современнее - Брехт или Шекспир, торшер или абажур - не стоят выеденного яйца. Сейчас и пушкинская свеча в подсвечнике прекрасна, надо только увидеть ее свет. Поняла?
- А знаешь, где я увидела тебя впервые?
- Как где? Месяц назад на университетской пирушке.
- Нет, у Петровых. Ты спорил так, что щепки летели во все стороны!
- Разве?
- Не помнишь? Ты пришел, посидел, нарубил дров и ушел!
- Что, и пни остались? - улыбнулся он.
- Еще какие! Ты пришел и сел как раз напротив меня, неужели не помнишь?
Он морщил лоб, соображая. Вспомнил милого хозяина, поблескивающего очками. Зажженные свечи и пепельницы стояли прямо на полу, и было ощущение, что люди сидят вокруг костра.
- Вспомни, разговор шел о кибернетике, о бионике, и ты стал говорить, ни на кого не глядя и никого не слушая.
- Ты что-то путаешь… Тебя там не было!
- Ну как же! Я тогда впервые услышала такой уверенный и заносчивый голос. Ты рубил направо и налево. Нарубил и ушел. Я еще подумала - вот удивительный спорщик! Не выслушав доводов собеседника, уже с самозабвением слушает себя.
Он взглянул на нее пристально, вспоминая, что был там два раза, год назад, но ее не видел.
- Вспомни! Речь шла о моделировании, и ты сказал, что если природа создала модель человеческого мозга, то человек рано или поздно смоделирует его. Все так и обалдели!
Он пристально взглянул на нее.
- Почему же я тебя не заметил?
- Не знаю, я сидела как раз напротив тебя.
- Как?! - И вдруг он захохотал.
Она даже испугалась.
- Так, значит, это были твои ноги? Ха-ха-ха! Ну и ну! Я еще подумал: "Вот это не смоделируешь!" Д-да! Помню: ну как же! Никто даже форточки не мог открыть. Пришел - тесно, надымлено ужасно. Потеснились, и я сел на какую-то низкую тахту. Стал ниже всех. Помню - раздражало это! Д-да, и вдруг смотрю… Но постой, ведь напротив сидела серьезная женщина с умным лицом и с длинными волосами.
- А разве я не могу быть серьезной и разве нельзя остричь длинные волосы?
- Ты права, волосы можно остричь. Но я удивляюсь - почему я тебя не заметил? Черт возьми! Целый год прошел с тех пор! Год, представляешь? Год я шлялся здесь один. Как это могло случиться?
- Просто ты сидел очень недолго, а я молчала.
- Ты права, черт возьми! Надо же быть таким олухом! Но и ты хороша! Ну что тебе там стоило улыбнуться, хоть раз.
- Ну вот, теперь я виновата! Просто ты говорил интересные вещи, а я слушала.
- Очень мило! И если бы ты месяц назад не улыбнулась, я бы прождал тебя еще сто лет?
"Какая самоуверенность", - подумала она и подняла с дорожки яркий лист.
Его лицо оживилось. Ему было и смешно и странно, что он целый год прожил без нее. Пропустить столько времени! А ведь кто-то был с ней рядом все это время! Да, да, он вспомнил. На плечах - клетчатый плед. Она была в черном свитере и молчала. Но в той женщине, которую он видел год назад, ничего не было от галчонка. Та была намного старше. И рядом на полу сидел…
- Постой! А с тобой рядом сидел какой-то парень! Я еще тогда подумал, что вы близки.
- Парень? - Она подняла брови, вспоминая, был ли с ней кто-нибудь.
- И именно поэтому мне было неудобно смотреть на тебя. А так и подмывало. Взгляну и отвернусь - представляешь? Хорош я был!
- А я следила за тобой.
- Серьезно?
- И даже было обидно - все смотрели, а ты нет…
- Вот черт! Что, так уж и не смотрел? - И засмеялся. - Да, представляю, как ты нарочно придавала ногам красивые положения, чтоб доконать меня. Ах, женщины-женщины, у вас и ноги - аргумент в споре!
Он вспомнил, как она нагнулась тогда, придерживая рукой длинные прямые волосы, и прикурила от свечи. Смотрел и не узнавал.
- А знаешь, - он оглядел ее голову, - с короткими волосами ты лучше. Ты нашла свой силуэт. Удивительно, что может сделать прическа!
- Вы очень любезны, сэр, - сказала она. И пожалела, что с длинными волосами не так ему понравилась, но знала - теперь она действительно лучше. Но все равно она была довольна - все-таки запомнил не только ее ноги и ее длинные волосы, но и того, кто с ней был рядом. Тогда она действительно была не одна.
А он все шутил, забавлялся, и в нем все пело - еще бы, ведь она шла рядом! И обычный осенний день казался ему ослепительным - ведь она рядом, и это была их не вторая, как оказалось, а третья встреча, и парк был изумителен. А он очень любил этот парк.
Они свернули с дорожки и, шурша листьями, пошли вниз по траве к ручью. У ручья увидели художника и тихо спустились к нему.
Старенький художник в плащике и кепочке сидел на складном стульчике у самой воды и сосредоточенно работал маленькими кистями в этюднике. Они помолчали над ним. Художник сердито оглянулся, как бы говоря: "Шляются тут…"
Но он молча, благоговейно и торжественно поклонился художнику. И не потому, что художник был большим мастером - этюд не получался, этюд был плохонький, самодеятельный, - но его всегда охватывала радость при виде увлеченно работающего человека. И он даже в этот свой редкий свободный день позавидовал озабоченному художнику, у которого явно что-то не клеилось, но который работал.
Они постояли, притихшие, над маленькой неторопливой кистью и молча пошли дальше; и у нее и у него появилось ощущение, будто рядом идет кто-то третий, старенький, грустный и тоже влюбленный, но понимающий, что его любовь - безответна.
Листья шуршали под ногами, лежали на ветках кустарника и плыли мимо в ручье, огибая камни.
И она сказала:
- Ты видел, как художник взглянул, словно что-то спрятал на лице?
- Спрятал свои чувства, - задумчиво ответил он. - Когда человек любит, а ему не отвечают взаимностью, ему всегда трудно сознаваться в этом перед счастливыми людьми. Он далеко прячет свой дневник. Этот старик любит искусство, но оно… сама видела… А несчастливая любовь не любит любопытных. И хуже всего вот такое любопытство праздношатающихся, когда сам работаешь. Знаю по себе. - Он вздохнул. - А если бы у него все получалось - что ты! Пожалуйста, смотри! Он был бы счастливейшим малым. Но этот скромный живописец честен. Ах, если бы все выносили на свет только то, чем сами довольны, - в мире не было бы лжи.
- Что, не было бы плохих зубных щеток? - улыбнулась она.
- Да, многого не было бы, если быть честным. Давай посидим немного. - И повалился на траву.
- Ты же хотел отвести меня к заливу. Я хочу посмотреть на залив с волнореза.
- Я потом покажу тебе залив с волнореза, а пока посидим. Помни, я твой экскурсовод и сладкое оставляю на потом. У нас еще есть время, - он взглянул на часы, - мы сходим и в рыбацкий поселок, он тут рядом, за парком, и на волнорезе постоишь, и над водопадом - плотина там, у шоссе. Все успеем! Я очень люблю этот парк.
Он снова закурил. Никогда она еще не доверяла так ни одному экскурсоводу и опустилась рядом, села, вытянула ноги и натянула на колени полы пальто. Он лежал на спине, курил и смотрел в небо.
Серые облака двигались над головой. "Полки идут, как облака!.." - подумал он и закрыл глаза. Тревожные облака все так же шли и под веками. Он увидел белый потолок больничной палаты и вновь почувствовал слабость. Открыв глаза, вздрогнул. Она смотрела в упор и сразу отвернулась. Серые облака шли все так же и неизвестно куда.
"Кто же так лежал? - подумала она и вспомнила: - облака… полки", и тоже посмотрела на небо. "Нет, там были высокие, спокойные, а эти идут, идут…"
Парк был очень тих.
Глядя на нее, он подумал: "Есть какое-то очарование, когда видишь, как в маленькой девочке просыпается взрослая женщина, и наоборот, когда в женщине остается именно эта детскость, непосредственность ребенка. Но чего больше в ней? Пожалуй, в ней есть и то и другое и еще что-то сильное, пружинное, неведомое мне в других".
- Представляешь, девочка играет в куклы, но вот прибежали мальчишки, и она становится строгой, покрикивает на них и повелевает вздернутым носиком.
- Да, хорошо, - сказала она. - Но мне всегда жаль тех женщин, в которых много ребенка. Они обаятельны, пока молоды, а с годами это проходит. Обычно - это безвольные натуры. Представь, сорокалетняя дама все играет в "семнадцать лет".
Он живо повернулся на локте.
- Ну что ты, здесь нужна такая воля!
- Подожди, я серьезно. - Ветер зашелестел в деревьях, и она посмотрела, как качаются ветки и летят новые листья. - И именно поэтому мне иногда бывает жаль мать. Она красива, добра, и в молодости - я верю отцу - она была очень обаятельна. Представляю, как она склонялась над цветами, гладила кошек, собак. Качала меня на руках… И отец любовался ею, но сейчас ей не хватает и воли, и ума. О ней не скажешь - вот тонкая натура! И нет того обаяния! Но доброта все та же.
Он склонил голову на плечо. Какой сложной и прекрасной жизнью живут ее глаза, губы, голос.
- Женщина должна быть не только добра, - продолжала она, - но и умна, а когда она добра и умна, тогда и обаятельна. Только тогда…
Это было сказано очень серьезно. Он смотрел: очень серьезная, и губы, и глаза, и даже руки с листьями. В ее лице был приговор женскому кокетству.
И он протянул:
- Ну, улыбнись, Галчонок!
- С тобой невозможно говорить!