- Тоже мне… ксенофобия. Что она тебе сделает? Самое худшее - перекрестит. А вообще эта святая грешница не тебе назначена. Я сам уже плету для нее лапоток.
- Между прочим, я давно хотел у вас попросить, - залебезил Цезарь. - Не могли бы вы и мне один…
- Я не люблю двусмысленностей, - хмыкнул Скворцов.
- Правда? - деланно изумился масочник.
- Ну-ну, - одернул его Глеб. - А ты, я смотрю, меняешься на глазах. Даже прыщи вроде сошли. Ты знаешь, у тебя уже репутация опасного сердцееда? Что в тебе находят женщины?
- Я немного похож на вас, - тщеславно предположил масочник.
- Ну это ты брось. Разве что голосом. И то, кроме Нины, никто, кажется, не замечает.
- Потом, я остроумен.
- Ну уж - остроумие для цирка!
- Да, вы-то сноб. Вы до цирка не унизитесь.
- Цезарь, не забывайся! - напомнил Скворцов. - Ты и так, я смотрю, многовато болтаешь. Мишель Шерстобитов чуть тебя не поймал.
- Может, и поймал, не знаю. Он не глупее нас с вами. Тем более вы с ним одной породы.
- Это какой? - насторожился Глеб.
- Шутники, - фыркнул масочник, пожимая разноцветными, без пиджачка, плечами. - Только в разных областях… А вообще, мне тоже некогда мотаться целый день по городу, - с неожиданным раздражением и вызовом добавил он, - видно, и впрямь был не в духе. - Да еще в такую жару. Вон вчера мне огнетушитель приволокли, платить пришлось. Просил я их, что ли? Только б деньги содрать.
- Ладно, ладно, - успокоил его Скворцов, почувствовав, что надо его и приободрить - не все же критиковать. - Ты вообще неплохо справляешься. Еще совсем немного постараться. Есть, кстати, идея: не выступить ли тебе с лекцией? Так сказать: "Мистика и мистификация с точки зрения масок". А? Могу подкинуть несколько тезисов. Скажем, так: одно дело подменять лицо маской, зная ей цену, другое - творить из нее кумира… ну и так далее. Как ты находишь?
- Ха-ха, ужасно остроумно и глубокомысленно, - огрызнулся Цезарь.
- Да что с тобой сегодня? - поразился Глеб. - Ты опять был у Нины?
- Был.
- Интересно, о чем вы с ней разговариваете?
- Без вас не найду, о чем поговорить, - ухмыльнулся масочник.
- Ну, а она?
- Она больше слушает.
- И прикрывает глаза?
- Угу. Она очень серьезно ко мне относится, - похвастался он.
- Она всегда всерьез принимала мои шутки, - усмехнулся Глеб. - Хорошо еще, что от шуток дети не рождаются.
- Как знать… - многозначительно заметил масочник.
- Ого, - внимательно взглянул на него Скворцов, - это мне уже нравится. Ты входишь в роль. Присматриваешься, как бы и с нее сделать маску?
- Мало ли что присматриваюсь, - Цезарь отвел взгляд в сторону. - Не со всякого получается.
- Как это не со всякого?
- Так, не со всякого.
- Что ж у тебя, способностей не хватает? - попробовал уязвить Глеб.
- Что умею, то делаю. Не могу ж я снимать кожу с живого лица. Я не ацтекский жрец.
- При чем тут ацтекский жрец?
- Это ацтекские жрецы на празднике жатвы танцевали в коже, снятой с только что убитой женщины.
- Откуда ты и это знаешь?
- Уж про маски-то я знаю не меньше вашего, - фыркнул Цезарь.
- И то верно, - миролюбиво согласился Глеб, заинтересованный его рассуждениями. - Так, по-твоему, есть лица, с которых нельзя снять маски?
- Теоретически все можно, - скривил губы Цезарь. - А я испытываю на практике. Кроме того, маски бывают только комические. А трагических масок не бывает.
- Невежда! - насмешливо сказал Скворцов. - И ты еще хвастаешься познаниями! А греческие маски?
- Какие? Это те, у которых рот полумесяцем вниз и глаза вот так? - Цезарь забавно искривил расплывчатый рот, и глаза его на очках тоже оттянулись уголками вниз. - Мало ли что можно назвать каким-нибудь словом! А вы ее попробуйте примерить - много в этом будет трагизма? Тут одна игра слов, омонимы. Если маска - то в этом ничего трагического, если трагизм - тут уж не может быть маски.
- Ты, я смотрю, не так глуп, - с любопытством заметил Глеб.
- Вашим умом жив, - съехидничал Цезарь; но похвала его, видно, смягчила, и он стал разговорчивее. - Нет, что говорить, - хохотнул он, - маски с трагическим выражением бывают очень забавны. А вообще, - разболтался он, - мне уже все эти примитивные рожи стали надоедать. Я хочу попробовать приняться за маски отвлеченные. Скажем, маска шутовская - на кого-то конкретно, а вообще, маска гордости, маска унижения, маска простодушия. Или даже такие: маска делового человека, маска свободного артиста, маска технократа… а может, еще пошире: все, что служит для покрытия, для отвода судьбы, как вы пишете в своем сочинении…
- Что, что? - резко вскинул брови Скворцов. - В каком это сочинении? Ты откуда про это взял?
- Я?.. про сочинение? - забил отбой масочник. - Это в общем смысле, - попытался вывернуться он. - То есть что вы вообще большой сочинитель… и пишете…
- Цезарь! - помотал Глеб перед его носом пальцем. - Ты говори, да не заговаривайся. И помни свое место!
- Я… не имел в виду, - продолжал бормотать Цезарь. Но видно, сегодня ему и впрямь какая-то вожжа попала под хвост, и обозленная строптивость оказалась сильней испуга. - А что вы мне, как собачонке какой: знай свое место!.. и пальцем грозите! У меня самостоятельная личность.
- Ах, уже самостоятельная! - передразнил Скворцов. - Да не забывай, что без меня ты ни для кого и не существовал бы. Я тебя пустил в свет. Ты без меня нуль, ничто. Ты делаешь то, что я задумал, но не более того. А начнешь наглеть - смотри, пожалеешь.
- Ну, это как сказать, - самолюбиво усмехнулся масочник. - Некоторое время тому назад - может, оно было и так. Я еще не утвердился, не освоился, не знал, как себя вести. Мне не хватало уверенности, да. Я вам, конечно, благодарен… А вообще, должен вам сказать, я не так прост, как вы, может, в уме думаете. Я даже, наоборот, сложен. Чего мне пока недостает, я понимаю, так это положения. Масочник - что это такое? Не профессия, ни то ни се. Я знал, например, одного остроумнейшего карлика. Остроумнейшего. Загадки очень хорошие задавал. Что такое: не лает, не кусает, а в дверь не пускает? Вот вы скажите.
- Замок, - хмуро сказал Скворцов, пытаясь вникнуть в подоплеку развязной болтовни.
- Э, вот так вы и меня не отгадаете. А говорите! Сторож - вот это кто. Или, может, беззубая немая собака. Дело не в этом, а в том, что карлик остроумнейший. В былые времена он мог бы оказаться гениальным шутом при королевском дворе, прославиться в веках. Но сейчас такого места нет, должности. И остался он просто остроумным карликом, который числится по штату кем-то совсем другим. Вот вам хорошо: Глеб Скворцов, мастер юмористического жанра. Это понятно, это всех устраивает, вы на своей полочке. А со мной неловкость, я же чувствую. Ну ничего, глядишь, все же преподнесу вам сюрпризец, - с неясным намеком добавил он.
- Что еще за сюрпризец? - встревожился Скворцов. - Ты мне смотри!
- А вы сами разве не хотели бы сюрпризца? - с мерзкой улыбочкой спросил масочник, сверля Глеба круглыми зрачками со своих очков.
- Смотря какого, - осторожно ответил Глеб.
- Знать - так неинтересно, - завеселился Цезарь. - Я вот никогда не знаю, что завтра. выкинут мои твари. А хотите, скажу, почему блох дрессируют, а клопов нет? Потому что клопы - идиоты, их ничем нельзя пронять.
Глеб смотрел на этого ерничающего паяца с разноцветными щеками, которого совсем недавно для него и впрямь не существовало, но который теперь сидел перед ним во плоти и зубоскалил, и угрожал чем-то неясным, наполняя душу сосущей тревогой. Скворцов уже сам жалел, что был с ним неосторожен и раздразнил своим высокомерием; но разговаривать теперь было бесполезно.
- Ладно, пойду, - сказал он, взглянув на часы. - А то на последний поезд опоздаю.
- Я вам посвечу, - услужливо завился перед ним Цезарь. - Осторожненько у крыльца. А то здесь все фонари разбиты, хоть глаз выколи. Я, правда, не понимаю, какой смысл выкалывать глаза, если от этого все равно не станешь лучше видеть.
- Ну хватит, хватит, - устало отозвался Скворцов. - Скажи лучше, ты в звездах разбираешься? Видна тут цыганская звезда Сантела?
- Как же, как же, сейчас покажу, - засуетился Цезарь, направляя вверх свой электрический фонарь; светлый лучик пробежал по черному непроницаемому небосводу и остановился возле яркой одинокой звезды.
Глеб Скворцов следил за ней еще долго из окна электрички, потом она скрылась из виду. Когда он приехал в Москву, небосвод уже затянуло ночными облаками. Неясная сосущая тревога, зароненная дурацким словцом, не улеглась. Не доезжая до своего дома, Глеб велел таксисту завернуть в знакомый переулок, там отпустил его и сквозь арочный проем вошел в глубь двора-колодца, такого беспросветно-черного в эту ночь, что здесь терялось представление не только о странах света, но и о левой к правой стороне, даже о верхе и низе. Глеб не знал, где искать окно Нины, да все окна были и темны - кроме одного, не то на третьем, не то на втором этаже; а впрочем, трудно было судить - его квадратное пятно одиноко висело в черном воздухе. Окно было закрыто белой занавеской, по занавеске двигалась тень женщины. Женщина медленно вскидывала оголенные руки, прогибалась и поворачивалась - она танцевала под неслышную, немую, самозабвенную музыку, и Скворцов не знал, сколько это длилось. Потом тень будто надломилась, упала вниз и исчезла, но свет в квадратном окне продолжал гореть и не гас, пока Глеб его видел.