Он снова и снова мысленно прокручивал в мозгу эту картинку: базальтовые плиты в форме буквы "П", примитивные солнечные часы, камень-чаша с горящим огнём, голова Дюлина… Тень от неё медленно двигалась к пещере. Да, конечно же, она неотвратимо приближалась к темному входу!
– Ещё, ещё припоминай! – просила Чикуэ Золонговна. – Что дальше было?
Когда остроконечная тень Дюлина врезалась в самую середину темного отверстия пещеры, внутри что-то вспыхнуло. Будто кто-то зажигалкой щёлкнул: чик, загорелся красный огонёк, и почти тут же погас, но чёрное нутро не потемнело ещё больше, как \это обычно бывает после яркой вспышки, а чуть заметно посерело. Скорее всего, внутри пещеры появился слабый источник света. Но вскоре он погас – и внутри отверстия мгновенно потемнело.
– Кажется, это длилось всего несколько секунд, – припомнил Андрей. – Я, считай, почти ничего и не видел. Меня поразила постройка, похожая на мегалиты, и камень-чаша тоже удивила. А Дюлина я как бы боковым зрением видел, он стоял в стороне, да и не присматривался я к нему особо. Но теперь-то всё это кажется мне странным…
Не сговариваясь, он и Чикуэ Золонговна одновременно посмотрели на серую тень, отбрасываемую гигантской головой: она уже приблизилась к отверстию пещеры. Над кустами лещины порхали большие чёрные махаоны, где-то неподалёку резко закричал и так же внезапно смолк сорокопут; басовито гудя, важно пролетел большой шмель, он степенно опустился на высокий стебель татарника, сплошь покрытый фиолетовым куполом соцветий; лёгкий порыв ветра всколыхнул куртину иван-чая – и сразу потянуло густым медвяным ароматом. Ничего особенного вроде бы не происходило, разве что ни насекомые, ни птицы старались не попадать в тень Дюлина: подлетали к ней, но, будто натолкнувшись на преграду, поворачивали обратно.
Сергей Васильевич, устав рассматривать свою карту, положил её в портфель и от нечего делать воззрился на прямоугольный камень, который старая Чикуэ назвала Дюлинем. Он решил, что при очень большом воображении его вполне можно принять за голову великана, и даже найти некоторое сходство с теми деревянными фигурками, которые местные умельцы вырезают из обычных чурок, выдавая их за изображения сэвенов. Туристы охотно раскупают эти поделки: какая-никакая, а экзотика.
Уфименко не понимал, почему старуха ничего не делает: уселась на край ковра, молчит, ничего не говорит, да ещё и Андрея от себя не отпускает – смотрит на него, будто гипнотизерша: глаза в глаза. Что вообще происходит? Они все притащились сюда не для того, чтобы прохлаждаться. А если Чикуэ захотела отдохнуть, то можно ведь совместить приятное с полезным: хоть бы достала припасы, зря он, что ли, кроме водки, набрал в сельповском магазине всяких консервов? Уже пора бы и перекусить, маковой росинки с утра во рту не было…
И только он подумал про эту самую маковую росинку, как к нему сзади тихонечко подкралась Марго и тронула за плечо:
– Смотрите-ка! Вон туда, куда старуха с парнем выпялились. Видите?
Сергей Васильевич посмотрел на темное отверстие пещеры. Вроде ничего особенного. Разве что длинная тень от каменной головы вползла в дыру.
– Чуть влево поглядите, – шепнула Марго. – Там березка стоит, а под берёзкой… Я просто своим глазам не верю!
Он перевёл взгляд влево и чуть не вскрикнул от удивления. Под невысокой берёзой сидел тот самый карапуз, с которым Сергей Васильевич и Марго познакомились волей случая и потом везли с собой в Сакачи-Алян, а пацанёнок вышел посреди дороги и его забрал древний дед.
Малыш лучезарно улыбался. Из уголков его пухлых губ сочилась слюна, он бессмысленно глядел перед собой, покачивал головой, как китайский болванчик, и монотонно тянул:
– Да-да-да-да!
14.
Целый день у Насти всё валилось из рук. За что ни бралась, всё получалось не так. Причем, с самого утра не заладилось. Вымыла голову, включила фен, а он зашипел как злобная гадюка, издал неприличный пукающий звук и пристыжено замолчал. Как Настя его ни трясла, не ругала, фен хранил полное молчание. Если бы отец был дома, то наверняка что-то бы в нём подшаманил: он обожал приводить в чувство забастовавшие электроприборы. Вот, казалось бы, утюг, который у них, наверное, лет двадцать пахал, совсем от старости загнулся, а отец разобрал его, какие-то контакты заменил, что-то почистил, дунул-плюнул – и, надо же, утюжок как новенький стал!
С мокрыми волосами, однако, из дома не выйдешь. А Настя обещала ровно в девять-ноль-ноль принести в одну фирму дискету с набранным на компьютере текстом: засиделась заполночь, уже полусонная дотюкивала какие-то бессмысленные фразы – рукопись была наполнена такой тарабарщиной, что смысл текста совершенно ускользал от понимания; да и с таблицами пришлось повозиться: на стандартный лист бумаги они не помещались, хоть плачь. Но Настя лить слёз не привыкла. Нашла-таки выход: что-то сжала, где-то сокращенные обозначения сделала, линейки чуть ли не впритык к краям листа поставила – и, пожалуйста, всё вышло красиво и даже элегантно.
Она набирала тексты на компьютере ради приработка. Делала это быстро, чисто, без ошибок, и работы у неё хватало: довольные заказчики обычно рекомендовали Настю другим, не преминув заметить – пунктуальная, исполнительная, грамотная. "Из рук в руки перехожу", – шутила она.
И вот, из-за фена её реноме могло пострадать. Настя позвонила в фирму, но там никто не брал трубку: до начала рабочего дня оставалось ещё сорок минут. Автоответчик, как на грех, был отключён, и она не смогла даже оставить извинительное сообщение.
Положение спас вентилятор, и хоть он гнал прохладный воздух, волосы всё-таки высохли. При этом Настя умудрилась нанести тушь на ресницы, подкрасить губы – самую малость, чуть-чуть, потому что считала: макияж – это всё-таки не боевая раскраска женщины, а способ подчеркнуть естественность. Тем более, что эта самая естественность вроде как была ничего так, вполне нормальная, не страхолюдина какая-нибудь.
Наверное, она сделала ошибку, положив свежевыглаженную кофточку на стул рядом с собой. Непонятно как, но тюбик с тушью выскользнул из рук и – бац! – приземлился прямо на одежку: по белой ткани поползла чёрная амёба. Не так чтобы большая, но вполне впечатляющая. Замывать её было бесполезно – во-первых, Настя собиралась купить хороший стиральный порошок на обратном пути: дома оставалась полупустая пачка "Лотоса", которым эдакое пятно не сведёшь, а во-вторых, она уже и так опаздывала. Пришлось срочно искать, что бы надеть взамен. Более-менее приличной и чистой оказалась яркая блузка, в роскошных экзотических цветах. Она вполне подошла бы для пикника или вечеринки-междусобойчика, но никак не для делового визита.
– Чёрт! – сказала Настя. – Руки-крюки!
Замечание про руки-крюки она, конечно, адресовала себе. А зря. Самокритика возымела неожиданное действие: когда Настя расстегнула сумочку, чтобы положить в неё дискету, та выскользнула из рук, шмякнулась о край пуфика и отлетела в угол прихожей.
Похолодев, Настя почему-то подумала о том, что свободных дискет у неё нет, и надо было бы всё-таки распечатать текст на своей бумаге. Предоставила бы его в фирму и, как говорится, извольте оплатить работу и до свидания. Договоренности насчёт бумаги не было, она обошлась бы Насте рублей в восемьдесят. Зачем же зря тратиться? Получается: сэкономила, блин! а теперь-то что делать? Не дай бог, понадобится новая дискета. Ближайший компьютерный магазин открывается только в десять утра.
Чтобы проверить состояние дискеты, пришлось включить компьютер. Как всегда бывает в подобных случаях, машина грузилась невыносимо долго, а когда Настя наконец-то вставила в флоппи злополучную дискету, на дисплее появилась ехидная надпись, извещавшая о её неисправности.
Делать нечего, Настя в отчаянии упала в кресло и закрыла глаза, чтобы не видеть ни этого проклятого компьютера, ни смятую и брошенную на пол запятнанную кофточку, ни фена, с которого так неудачно начался день.
Фен лежал на вчерашней газете. Настя хотела вырезать из неё рекламную заметку о кафе "Шоколад" да, занявшись набором текста, забыла это сделать. Материал был так себе, ни ума – ни выдумки: корреспондент подробно описал интерьер заведения, рассказал об "изюминках" меню, назвал цены на некоторые блюда – текст халтурный, трафаретный, скучный. Зато какая к нему была фотография! Крупным планом – Андрей в франтоватом высоком колпаке повара, улыбка в пол-лица, на вытянутых руках – овальное блюдо с выложенным на него златоглазым сазаном. Рыба будто бы плыла в волнах из зеленых, фиолетовых и слабо-розовых листьев салата, вокруг, по ободку блюда, – красиво нарезанные овощи: огурцы, помидоры, кольца сочного лука, изумрудные соцветия брюссельской капусты.
Андрей на фотографии получился не просто симпатичным – красивым. Настя почему-то считала, что только она смогла разглядеть, какой он на самом деле интересный и пригожий. Писаным красавцем Андрея назвать было трудно: на Аполлона или Алена Делона он точно не походил, да и навряд ли его взяли бы сниматься в рекламных роликах, пропагандирующих всякие мужские дезодоранты или туалетную воду: в них обычно фигурируют яркие самцы, посмотрит такой с экрана – загадочно, лениво, но с призывным намёком – и всё, считает, уже в койку уложил тебя. А фиг вам, знойный мачо! Есть неброская красота лица, ясный взгляд, самая замечательная на свете улыбка – она для тебя, и только для тебя…
Случайно купив эту газету ради телепрограммы на следующую неделю, Настя не ожидала увидеть в ней заметку с фотографией Андрея. А увидев, сначала даже обиделась. Ведь мог бы сказать, что его снимали для газеты! Но потом, остыв, решила: Андрей промолчал, скорее всего, из скромности, ведь он не знал, получится ли снимок, и точно ли в редакции его отберут для печати, да и когда появится эта заметка, он тоже наверняка не догадывался.