"Пролог" - роман-эссе известного советского писателя и журналиста Генриха Боровика, в котором Америка отражена в том хорошем и светлом, что заложено в ее народе, и в том темном, тяжком и омерзительном, что таится в ее образе жизни и строе.
В первой части книги ("Один год неспокойного солнца") рассказывается о бурных событиях 1968 года в США, о людях, их вершивших и в них участвовавших.
Содержание:
Предисловие 1
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ - ОДИН ГОД НЕСПОКОЙНОГО СОЛНЦА 1
Глава первая - ЯНВАРЬ 1
Глава вторая - ФЕВРАЛЬ 8
Глава третья - МАРТ 10
Глава четвёртая - АПРЕЛЬ 15
Глава пятая - МАЙ 19
Глава шестая - ИЮНЬ 23
Глаза седьмая - ИЮЛЬ 25
Глава восьмая - АВГУСТ 42
Глава девятая - СЕНТЯБРЬ 52
Глава десятая - ОКТЯБРЬ 54
Страничка читателя 55
Примечания 55
Генрих Боровик
ПРОЛОГ
Роман-эссе
Гале - жене и другу
Предисловие
Я довольно долго, в общей сложности восемь лет, работал в Соединённых Штатах Америки - заведовал там корпунктами "АПН" и "Литературной газеты". По собкоровским стандартам - не очень большой срок. Но для меня лично - огромный. Большая часть его выпала на бурное время войны во Вьетнаме и антивоенного движения в США.
Часто я слышу вопрос, какой год из тех, что я провёл в США, был самым неспокойным для Америки. И я не колеблясь отвечаю - 1968-й. То были удивительные 12 месяцев. Америка открылась тогда во многом так, как никогда не открывалась ни до, ни после. Открылась и в том хорошем, светлом, что заложено в ее народе. И в том темном, тяжком, что таится в её образе жизни, в её строе.
1968 год - это был год выборов президента, двух бурных съездов - республиканской партии и демократической; двух известных политических убийств, совершенных в США (Мартина Лютера Кинга и Роберта Кеннеди), и непрерывного массового политического убийства, совершавшегося Америкой во Вьетнаме (именно в 1968-м в деревушке Сонгми американский лейтенант Кэлли повторил преступления гитлеровских нацистов); время нарастания антивоенного движения внутри страны, усиления политической активности молодежи, борьбы негритянского населения за свои гражданские права.
Может быть, не было в американской истории второй половины XX века другого, столь бурного, противоречивого, богатого значительными событиями года, как 1968-й. И многое в политике сегодняшней Америки становится понятней и ясней, если вспомнить тот "год неспокойного солнца", обнаживший многое в психологии американского образа жизни.
Вот почему мне хочется рассказать именно о том времени. В каком-то смысле 1968-й - жестокий, самодовольный, гневный и растерянный, с глазами, налитыми кровью и слезами, - пролог Америки восьмидесятых.
Я не ставил перед собой задачи изобразить полную картину жизни страны. Писал только о том, что самому в то время казалось важным и интересным. Жизнь Америки тогда мне виделась именно такой, и сегодня не хочется задним числом "осовременивать" свой взгляд. Да и нет нужды.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ОДИН ГОД НЕСПОКОЙНОГО СОЛНЦА
Глава первая
ЯНВАРЬ
Хождение в страну Хиппляндию
В маленькой очереди к портье гостиницы передо мной остался только один человек.
- Ничего нет? - спросил он у портье.
Тот развёл руками:
- Ничего, мистер Конрой.
Я задал вопрос - как проехать на Хэйт-Эшбери. Гостиничный служитель не успел ответить, как тот, кого назвали Конроем, не глядя на меня, сухо сказал:
- Могу показать. Я еду туда.
Мы вместе вышли из отеля, вместе сели на пластиковое сиденье автобуса. Я начал было что-то спрашивать, но услышал односложные ответы и замолчал. Конрою было, наверное, лет сорок пять. Он был худощав. Серый костюм висел на нем плоско и свободно. Лицо тщательно выбрито, ботинки начищены, галстук повязан наиотличнейшим образом, воротничок рубашки свеж, без единой морщинки. Но загорелое лицо - контрастом к этой корректности - было осунувшимся, глаза - усталыми.
Мы миновали перекресток, где на специальной платформе три поджарых кондуктора в серых костюмах, навалившись на стенки, разворачивали трамвай-босоножку, и доехали по Гэри-стрит. Магазины еще были закрыты. По тротуарам шли свежевымытые секретарши с заспанными глазами и спешило чиновничество в темных костюмах с портфельчиками "атташе" в руках. За стеклянным окном парикмахерской перед гигантским, во всю стену, зеркалом сидели в величественных креслах четыре парикмахера в зеленых распашонках и брились.
- Сбежал кид ? - неожиданно спросил Конрой.
- Нет.
- Значит, развлечься. - Он скорей ответил, чем задал вопрос, и неприязненно усмехнулся.
- Я журналист.
- А-а…
Две или три остановки он молчал. Потом сказал, будто не было долгого перерыва в разговоре:
- А у меня ушёл. Позвонил через неделю, сказал, чтоб не волновались, иначе, мол, не мог. И повесил трубку. Мы разыскивали сначала в Нью-Йорке. Теперь вот сюда прилетел. Хожу на Хэйт-Эшбери каждый день, как на службу. Жена заболела. Он у нас единственный. Семнадцать лет.
Конрой говорил сухо, без видимых эмоций. Будто давал справку.
- Если хотите, будем сегодня ходить вместе. Я тут уже многое знаю, могу быть полезен. А вы, может быть, принесете мне счастье, если у вас легкая рука.
Я, конечно, согласился.
Мы идём по тротуару; осторожно переступая через ноги. Обутые в кожаные ремешковые сандалии или босые, они протянуты от домов к проезжей части поперек тротуару. Владельцы сандалий и грязных пяток сидят на асфальте, прислонившись спинами к домам. Тихо переговариваются. Рассматривают прохожих. Целуются. Дремлют, опустив на грудь косматые головы. Конрой идёт впереди меня. Он мастерски преодолевает препятствия - ни разу не наступив на ноги. Как видно, тренирован. Иногда наклоняется, чтобы заглянуть кому-нибудь в лицо. Один раз бесцеремонно сдвинул рукой волосы, закрывавшие лик. Оказалось - девица. Она показала ему розовый язык и водворила волосы на место.
Стена в книжном магазине увешана плакатами. Они фосфоресцируют, колют глаз резкими цветами. Объемный портрет Христа в терновом венке. Объемные слезы на щеках. Слева посмотришь - глаза у Христа открыты. Справа посмотришь - закрыты. За такой портрет лет сто назад церковь отдала бы половину своих богатств. Рядом огромные - метра в полтора - фотографии Чарли Чаплина с тросточкой и в котелке, Зигмунда Фрейда, Мао, президента Джонсона со свастикой на рукаве.
Стена напротив - маленькие фотографии на кнопках, на клейкой ленте "скотч", на жеваном хлебе. На снимках - молодые парни и девушки. В приличной одежде. Прилично подстриженные. Иногда с мамой и папой. Иногда - за рулем отличной автомашины. Или на лужайке возле загородного дома.
Все как было. Как надо, чтобы было.
Под снимком миловидной девушки типографским способом напечатано:
"Пропала Ингрид Диттмар. 500 долларов награды".
И мелкими буквами - приметы.
"Анабелл! Мы любим тебя! Звони на наш счёт. Мама и папа".
Таких записок десятки. Напечатанные на машинке, типографским способом, написанные от руки.
А над всеми фотографиями размашистая ироничная надпись красным: "Зов предков".
Мистер Конрой подошел к одной из фотографий. На ней - улыбающийся паренёк. Прямые светлые волосы, утиный носик, как у мистера Конроя. В руках бейсбольная бита. Под мышкой - шлем. На широком белом поле фотографии надпись: "Я жду тебя. Я был здесь 10.10.67, 10.11.67, 10.12.67…" Большой пропуск и слово - "Папа". Мистер Коирой несколько мгновений смотрит на снимок, затем вынимает шариковую ручку и выводит сегодняшнее число. Ни слова не говоря, выходит из магазина.
Я догоняю его на углу. Он ждет меня под уличным знаком. Название "Хэйт-стрит" замазано жёлтой краской. Чуть ниже выведено: "Лав-стрит" - улица любви.
У столба парень с круглой добротной физиономией под островерхой широкополой соломенной шляпой. На носу темные очки в старорежимной металлической оправе. Продает газеты. Конрой что-то говорит ему вполголоса, дает несколько долларовых бумажек. Но газету не берёт.
Потом объясняет мне, поморщившись:
- Помогает разыскивать Эрика.
Снова мы идёт и молчим. Вдруг он говорит:
- Мы потом думали с женой. Да, я суховатый человек. Я сам знаю. Но ведь он имел все, что хотел…
У него странная манера. Может молчать час. И вдруг продолжает мысль, будто и не было перерыва в разговоре.