До его появления выставка влачила существование абсолютно ничтожное, там царила мерзость запустения. Однажды, разыскивая приятеля, Валичка ошибся подъездом и угодил на нее. Был он пьян ("ох и пил тогда!" - признавался он порою), и вид мрачных огнетушителей, развешенных по стенам, обгорелых утюгов, самого помещения с мышиным пометом в углах - столь потряс его, что он после этого пил еще неделю до чертиков, и ему все время казалось, что рядом полыхают в пожарах, разваливаясь, дома, и после них остаются лишь черные утюги и искореженные электроплитки, обугленные останки в "позах боксеров", разбитые фарфоровые изоляторы, гнутые гвозди с окалиною. Из запоя он вышел тихий, просветленный, сидел дома и чертил, считал, снова волнуя мозг некогда полученными инженерными знаниями. И, выбритый, в глаженом костюме, явился к начальнику пожарной охраны с проектом полной реконструкции выставки. Для вящей убедительности он уговорил приятеля-художника нарисовать ее так, какой она виделась в Валичкином воображении. Художник постарался: тут была и мастерски, хоть и излишне, может быть, натуралистически выписанная внутренность обгорелой деревянной избы, и результат возгорания проводки на молочно-товарной ферме, и взрыв баллона с газом в переполненной жильцами кухне коммунальной квартиры. Апофеозом были: макеты пожара в необорудованном запасными лестницами высотном доме и тушения взрыва на заводе синтетического бензина. Дабы не быть голословным, к каждому рисунку и макету Валичка приложил документацию и пояснительную записку - из них следовало, что все задуманное будет действовать, производить иллюзию реальности путем использования технических средств. Пожарный начальник вскрикивал изумленно, отпивался минералкой. Тут же издан был приказ о зачислении на службу.
Полгода, посвященные устройству выставки, пролетели для Постникова, как одна минута. Ее действительно стало не узнать. Всех прибывающих из районов лиц, имеющих хоть какое-то отношение к пожарным делам (а это - и все начальство, вплоть до мастеров, и просвещение, и медицина, и сельские деятели - да все, все!) отправляли первым делом на выставку. Приходили разные учрежденские делегации, просто любопытные люди. Особенно школьники любили посещать ее. Им нравилось, как их встречает суровый, сосредоточенный директор, садится в космонавтское кресло и начинает давить на кнопки, крутить штурвальчики и передвигать рычажки. И в лад его движениям горят дома, что-то взрывается, люди бегут, и над всем этим истошно воет сирена: "Гау-гау-га-а-уу!!..".
К описываемому времени Валентин Филиппович уже охладел к своей выставке, она перестала его интересовать, и функционировала лишь благодаря огромному труду и средствам, ранее в нее вложенным. Сработано все было прочно, на славу, а чинить мелкие неисправности не составляло особенного труда. Уже минуло несколько новых увлечений: кактусы, женщина и велотуризм. Но яростный червяк липко сосал душу, лишал возможности спокойно дышать.
Явились рыбки. Они были последней страстью неистового Валички. В разгар ее в крошечной квартире жужжали моторчики, накручивая многие ватты, качался компрессорами кислород, произрастали в банках удивительные водоросли, по ванной ползала назначенная для прокорма разная водяная гадость. В аквариумных емкостях плавали и резвились, ерзали в воде сомики элегантные, сомики крапчатые, сомики альбиносы и сомики леопардовые; пунтиусы пятиполосные и пунтиусы двуточечные, расборы гетеморфы и кардиналы, нанностомусы арипиранские и барбусы суматранусы, тернеции и копеины гутаты. Словно нахохленный воробей, сидел среди этого разнообразия подводного мира Валичка на высоком стуле, с сачочком в руке, чтобы немедленно выловить и спасти от пожирания могущее в любой момент появиться рыбье потомство. Кроме того, рыбы болели, и он лечил их от разных вирусов, грибков, простейших рачков и плоских червей из группы сосальщиков. В квартире держалась устойчивая субтропическая влажность и жара, потому что Валичка не открывал ни окон, ни форточек, боясь простудить рыбок.
Будь Постников потерпеливее и попредприимчивее - он стал бы, несомненно, жить без нужды, и даже прикопил бы изрядно на черный день, ибо разведение рыбок в таких масштабах приносит заинтересованным немалые денежные плоды. Только он стеснялся почему-то появляться на рынке, расхваливать свой товар, просить цену за то, что делалось никак не из корысти. И жил на свою госзарплату - надо сказать, тоже неплохую.
ДЕД ФУРЕНКО МЕЧТАЕТ НАПИСАТЬ МИРОВУЮ ИСТОРИЮ ВСЕХ ГРАЖДАН
Тут-то на сцену и выступает старик Фуренко. Замшелый, высокий и костистый, скверно одетый, все в широкую одежду, он пучил голубые в красных жилках глаза, орал, оскорблял без понятия чина всех приходящих к нему за советом, помощью или рыбьим молодняком. И мало кто дерзал сказать ему противное слово. Потому что дед считал себя умным, - а возможно, что таким и был. Во всяком случае, оскорбляемому всегда казалось, что дед знает больше него, и он смирялся. Когда Постников, узнав Фуренкин адрес в секции аквариумистов, отправился к нему за экземпляром редкостной рыбки "водяные глазки", старик так свирепо слаял ему что-то гадкое насчет любителей водной фауны, что Валичка даже забоялся. Скромно погрустив у дверей малое время, он под гневным взглядом деда стал обходить аквариумы. И так, покашливая, прохаживался, покуда не поразил Фуренко в самое сердце некоей к месту высказанной тонкостью о методах лечения инфузории ихтиофтириуса. Фока Петрович (так звали старика) покряхтел еще немногое время сварливо, и вытащил чекушку. Домой Постников возвращался гордый, чуть качаясь, и в литровой банке плескались почти что даром доставшиеся два чудных экземпляра "водяных глазок". Дальнейшей дружбе способствовали два обстоятельства: во-первых, Валичка согласился бесплатно отдавать старику всю молодь, просто за добрый совет, помощь и некоторые ценные породы. Во-вторых, старик полюбил разговаривать с Валентином Филипповичем, узнав, что тот закончил два вуза. Фуренко умел уважать образование.
Иной, нимало не затруднясь, счел бы Фоку Петровича обыкновенным сумасшедшим. Такие люди находились, и их было немало. И вот ведь что странно: какие номера, фортели ни откалывал костистый дед со своими рыбками - это никогда не послужило бы поводом к разговорам о сумасшествии. Но чуть дело коснется бумаг, или книг, или тетрадей, - короче, предметов мыслительной деятельности - здесь мы уж тут как тут. И что, казалось бы, странного было в том, что дед Фуренко любил собирать разную письменную рухлядь? Религиозным он не слыл, страстью к поминкам не отличался, вообще к людям был довольно равнодушен, однако так уж повелось: чуть объявился покойник, особенно известная прошлыми заслугами личность, глядь - уж крутится вблизи высокая фигура в размашистых одеждах, и подбирается к архиву. Этими письмами у него были забиты все углы, свободные от аквариумов, даже в туалете под них были приспособлены полки. Вдыхая гнилостный запах влажной слежалой бумаги, Постников спрашивал старичину: "Зачем вам этот хлам, Фока Петрович? Сдали бы в утиль, купили себе новые туфли". "Многие деньги плочены, многие трачены труды, - гудел тот, вздымая корявый, белый и распухший палец. - А ты бы, мил-человек, нежели чем растыкать попусту, помог бы разобраться. А я потом напишу на этом основаньи мировую историю всех граждан". "Мировая история! - злился Валичка. - Вы и в своей-то жизни только помалу разобрались, а туда же". "Своя жизнь - што… Своя жизнь - она, брат, только своя, больше ништо…". Наконец старик стал настырен, и Валичка начал брать письма пачками к себе, разбирал, иногда задумываясь над чужою судьбой, слезами и радостями. Старику он составлял краткие справки типа аннотаций, - кто писал, кому, какие главные события, на что стоило бы обратить внимание. Глупая, бесполезная работа! - тем более, что ясно было и дураку, что ни за какую мировую историю граждан Фуренко никогда не возьмется и ни за что ее не напишет.
И вот однажды, маясь ночью на высоком стуле, посреди своего булькающего и свистящего царства, Валичка прочел странное письмо.
Писала женщина. Средних скорее лет. Впрочем, предположений мы можем делать сколько угодно! Проще привести текст…
ПЕРВОЕ УПОМИНАНИЕ ОБ УНИКУМЕ ПОТЕРЯЕВА
Здравствуй, дорогая подруга!
с приветом к тебе Саша Красносельская.