частный нотариус
В другой сидела Люська - машинистка, секретарь и бухгалтер. Кухня служила как бы помещением для отдыха, и архивом.
НЕРВЫ И СЕРДЦЕ, НЕРВЫ И СЕРДЦЕ
Несмотря на ранний час, на крыльце дожидались открытия конторы уже человек шесть. Мелита вскрыла опечатанную дверь, и люди сели на расставленные в узком коридорчике стулья. За столом она подкрасилась немножко, вынула из сейфа бумаги, бланки, большую прямоугольную и круглую печати. Заглянула Люська, сказала: "Здрасьте!" - и Мелита Павловна вежливо с нею поздоровалась. Она недолюбливала Люську: черт-те что, трясогузка, пигалица, а не женщина. Той было лет двадцать восемь; вся худая, нелепая, с жидкой прической. Жила где-то в комнатушке с трехлетней девчонкой Тонькой, неясно от кого прижитой. Порою на работе глаза у нее были красные, вид страдальческий, ее клонило ко сну, в закуточке попахивало перегарцем; Мелита Павловна, заходя, морщилась: ну вот, опять провела ночку с кавалером. И кто только на нее может позариться? Верно, какой-нибудь пьяный мужик, солдат, мелкий рэкетир, таксист или слесарь-канализаторщик. Хоть по работе она на Люську пожаловаться не могла: работала та скоро, без нареканий от клиентов. Понемножку стали притираться, привыкать друг к дружке. Как вдруг на прошлой неделе размеренный уклад немного покосился: на подаренный неким клиентом лотерейный билет Люська выиграла ни много, ни мало - электроутюг "Филипс"! Она узнала о том на работе, выпросив газетку с тиражом у кого-то из посетитетей, и Набуркина слышала радостный истерический крик, вдруг донесшийся из Люськиной комнатешки. Поспешив туда, узнала в чем дело и ужасно расстроилась, хоть вида и не подала, будучи дамой приличных манер. Было столько визга, крику, вздохов, излияний посторонним людям, что Мелита Павловна к концу дня совершенно измучилась. Вдобавок Люська успела выпить на радостях, и едва держалась на ногах. И девчонка Тонька, которую негде и не с кем было оставить, и мать таскала ее на работу, тоже бегала, что-то шумела, и тем усиливала непривычный беспорядок. Цепко обхватив начальницу руками, машинистка категорически сказала, что никуда ее сегодня не отпустит, а поведет домой, и там они еще отметят такое хорошее дело. Об отказе не могло быть и речи, и нотариус поплелась с нею, пьяной, в комнатешку на окраине города. Люська заняла у Набуркиной денег, купила две бутылки вина, и с ними они заявились. В холодильнике было пусто, нашлись только дрянные рыбные консервы. Откупорили их, и сели выпивать. Машинистка с двух стаканов совсем окосела, понесла бессвязную чепуху; Мелита сидела против нее строгая, бледная. В это время дверь без стука отворилась, и вошел большой лохматый мужик с измятым лицом.
- Люська, - крикнул он. - Ты чего, сявка? Без меня?! Чтобы это… в последний раз, ясно тебе?
Тут он увидал Мелиту, налил себе стакан вина, выпил, и сел близко к ней на диванчик. "Как тебя зовут, коброчка? Меня зовут Эдуард". Он обнял ее за талию, коснувшись рукой груди, и глаза его зверски сверкнули. Люська пьяно хихикала, Тонька ездила взад-вперед на велосипеде. "Какой ужас!" - подумала Набуркина, отшатываясь от страшного, грубого мужчины. Но он держал ее, придвигал ближе, и ладонь его скользила вдоль спины. Мелита напряглась вся, уперлась, вырвалась из его рук и убежала, забыв сумочку. Мужик пытался поспешать за нею, но Люська набросилась на него сзади, обхватила, залепетала, и тем задержала немного. Сумку она на другой день принесла, сказав с виноватым видом, что деньги из кошелька пропил тот самый Эдуард, которого, оказывается, звали Алик. "Как ты можешь вести такую жизнь, Людмила?!" - комкая ладони, гневно спросила Набуркина. Люська не ответила, только шмыгнула носиком. Везет же таким идиоткам, - покачала головой Мелита и отошла. Утюг "Филипс" ей тоже вовсе бы не помешал. Однако ей никто не дарит лотерейных билетов, как этой вот прости Господи.
Мелита нажала кнопку и произнесла:
- Прошу, в порядке очереди.
И, увидав ковыляющую к ней с бадогом старую бабку, поморщилась, ощутив даже головную боль: "Ну вот, опять то же и они же. Каждый, каждый, каждый день". О неблагодарная, тяжкая, невидная работа! Бабка же плюхнулась на стул перед нею, отдышалась.
- А напиши-ко мне, дочка, завешшанье.
- Говорите яснее, бабушка. Какое завещание, на кого, на какое имущество.
- Дак на дочь. Штобы она, значит, после меня все забрала. Все, што останется. Сколько есть. Больше не будет, а сколько есть. А уж чего нету, дак того нету. А сколь есть, дак пусть возьмет.
- Ну-ну! - остановила ее Набуркина. - Дочь законная ваша? Документы на то имеются?
- Ой, да ты боговая, што ли! - вскинулась старуха. - Ты говори, да думай! Я от своего мужика не гуливала. Другие-то гуливали, а я не гуливала. Покуда его в армию не забрали, - и не гуливала, и не думала. Она у меня законная.
- Тогда что вам даст завещание? Погодите, не перебивайте. Что оно вам даст? Ведь дочь и так является вашей наследницей. Умрете - все получит она.
- И завешшанья не надо?
- А что оно вам даст? Я же говорю: умрете - она получит все, как законная наследница.
- Много нету, - с достоинством сказала бабка, - а што есть, пускай возьмет. Сколь есть. Пиши, девка, завешшанье.
- К сожалению, бабушка, частные нотариальные конторы не оформляют завещаний. Ничем не могу вам помочь.
- Вот дак штука! И куда это мне теперь брести?
- В государственную.
- Ах ты, беда!..
"Так начинается день", - тоскливо подумала Мелита Павловна, когда бабка ушла - охая, жалуясь на ноги, власти, погоду, цены и непослушных будущих наследников. Она налила воды, достала успокоительные таблетки; принимая их, не обратила сначала внимания на вошедшего посетителя. И только посетовав автоматически: "Что за работа! Нервы и сердце, нервы и сердце", - разглядела, наконец, его, мостящегося на стуле этаким округлым, внимательным колобком.
* * *
Птица большими кругами поднималась над городом. Голуби с тревожным воркованием прятались по кустам, в листве деревьев, под стрехами. Орлиный глаз четко отмечал движение каждого, и посылал в мозг сигналы о предполагаемой добыче. Но сейчас птицу тянул зенит, и ей не хотелось возвращаться на надоевшую землю. Набрав большую высоту, она словно замерла на мгновение - только затем, чтобы сорваться вниз, набрать разгон и лететь в лишь ей известную сторону. Плавно шевеля крыльями, орел плыл под высокими облаками. Вертолеты и самолетики местных линий проходили ниже его, разными курсами, некоторые обгоняли, - только шум мотора, затихая, отдавался в чутких перепонках. Каменное оцепенение сменилось силой и инстинктом хищника; курицы, зачуяв его, со всех ног бежали под защиту своих растопырившихся, гневно квохчущих султанов. Иной раз добыча была столь соблазнительной, что орел скользил на крыло и сипел; однако гнало дальше, - и, выравниваясь, птица длила свой полет.
- У-а-гх! У-а-гхх! У-аа-гххх!
Глаза иногда покрывались мутной пленочкой; сетка дорог, тропок, огородов, межевых знаков, границ лесных зон, отпечатанная в мозгу на каждый момент полета чудесною картой, застывала в такие моменты, - открыв глаза, птица удивлялась, на чуткие нейроны ложился новый узор и полз там, полз нескончаемой лентой.
К полпути орел устал. Тогда путь его стал ломаным, и птичья хитрость пришла на помощь. Он планировал под пологим углом к земле, стараясь делать так, чтобы конец трассы пришелся под какое-нибудь облачко, - там мощный воздушный поток подхватывал его и возносил к серым, влажным разорванным ваткам. Орел лениво выходил из воздушного потока и шел к другому облаку. Так меняющимся, но верным курсом он приближался к цели своего путешествия: старому, большому трухлявому пню, источенному червями и прочей земляной живностью. Пень стоял недалеко от ведущего к реке обрыва - и, закрепляя, насколько еще был в силах, землю, не давал ей сползти вниз, подточиться вконец течением. Чистая неширокая река текла на юг, вся в кустах и травах по берегам, а вдали, если встать на тот пень, виднелось большое село с церковью, сияющей недавно подкрашенным куполком.
Сделав круг, орел нацелился, растопорщив крылья; ударился лапами в срез пня, подскочил, и с гневным клекотом забегал по обширной, мягкой от времени поверхности. Раздавил жука, долбанул кривым клювом большую мохнатую гусеницу. Присел на хвост и снова гнусно, нетерпеливо заорал:
- Йа-а-гхх!..
Трава от обрыва качнулась, шелохнулась кольцом вокруг мертвого комля; из нее поднялась, изумрудно сверкая выгнутыми зубами, голова огромной черной змеи.
СОМИКИ АЛЬБИНОСЫ И КОПЕИНЫ ГУТАТЫ
Валентин Филиппович Постников, или, как его звали немногочисленные друзья и подруги - Валичка, работал директором областной пожарной выставки, и имелись основания считать его человеком не до последней степени заурядным. Под вполне пристойной, даже благообразной внешностью металась шустрая, изнемогающая в постоянных борениях душа. Страсти сменяли одна другую, точили изнутри. Когда-то таковыми были тяга к знаниям, - в ту пору Валичка окончил один гуманитарный и один технический факультет. Затем на сцену явились удовольствия жизни: женщины, марки, туризм, алкоголь… Всему этому - что странно! - он воздал поровну. А кончалось все так, как часто случается у всех нас: дошел до пика, и - вниз, вниз, покуда не почувствуешь, что все сгорело, и в сердце снова мозглый холод.