Лечили Виктора только что входящим в моду иглоукалыванием.
Дело в том, что в госпитале собирались открыть иглотерапевтическое отделение, но начальству необходимо было наглядно доказать эффективность этого не совсем понятного метода лечения. Именно поэтому врачиха, перенявшая опыт иглоукалывания у китайских специалистов еще во времена былые и теперь метившая на место заведующей отделением, взялась за лечение Виктора, тем более, что был он человеком гражданским и случай у него был свежий, незапущенный.
Ежедневно Виктор лежал, утыканный серебряными иголками в руки, ноги, темя, щеки, крылья носа, губы, мочку уха, а врачиха проповедовала ему китайскую философию о том, что Виктор должен верить ей, иначе лечение не пойдет.
Врачиха также объясняла ему, что каждый человек состоит из каналов, сквозь которые струится светлая небесная энергия жизненной благодати, и что болезнь - это только засор какого-нибудь канала, и что она своими серебряными уколами прочищает путь живительной субстанции. Такова была китайская концепция строения человека и связи его с природой, с воздухом и водой, с теплом и холодом, с тяжестью и невесомостью, со светом и темнотой, но Виктор эту концепцию не воспринимал, его мучили совсем другие вопросы, ответ на которые помог ему найти Антон.
Антон.
Ан-тон.
Даже имя его никогда не склоняли. Насколько помнил Виктор по школе и по студенческим годам, Антона никогда не звали Тошкой или Антошкой, не рифмовали его имя с картошкой, а всегда Антона называли Антон. В глаза и за глаза. Его не по-детски серьезный внимательный взгляд серых спокойных глаз внушал уважение, как взрослым, так и сверстникам. Мальчишки старались заслужить именно его похвалу, а взрослые беседовали с ним, как с равным.
Сам Антон всегда был немногословен, он умел слушать, диалог с ним превращался в монолог, причем собеседник Антона был всегда убежден, что Антон полностью разделяет и одобряет его суждения.
На самом деле Антон смотрел на этот мир по-своему, но откровенным он не был ни с кем.
Даже с Виктором.
Это Антон окрестил Виктора Викой. Вика считался другом Антона. Они сидели вместе за одной партой. Виктор втайне гордился таким товариществом, не задумываясь над тем, почему именно ему так повезло, и был беззаветно влюблен в Антона. Виктор радовался, когда видел, что Антон ценит его преданность, его готовность пожертвовать самым дорогим, что может быть у мальчишки: блестящим металлическим шариком, иностранной почтовой маркой или пластмассовым пистолетиком, стреляющим водой.
Антон никогда ни о чем не просил Виктора, но избрал его себе в друзья потому, что сам нуждался в товарище, с которым можно было бы разделить свое одиночество.
… Антон и Виктор сидели на скамейке в Лефортовском парке над Яузой-рекой. Виктор уже рассказал Антону о нелегких судьбах своих сопалатников, о врачихе и ее китайской концепции и, наконец, с болью поведал о полном крахе своей веры в справедливость и добрую основу человеческих взаимоотношений, что подтверждалось глухой бесперспективностью на службе и безвозвратным уходом Галины.
Антон терпеливо выслушал Виктора и поподробнее расспросил его о китайской модели человека.
Садилось солнце, и в наступающих сумерках все темнее становились аллеи Лефортовского парка и, наоборот, все светлее серел гранит набережной. Виктор закрыл глаза и после долгого молчания заговорил, как бы медленно размышляя вслух:
- Представляешь, Антон, я настолько хочу разом избавиться от всего, что навалилось так неожиданно на меня, что даже мечтаю о каком-то чуде… Например, чтобы к нам на Землю прилетел кто-то с другой планеты и привез бы с собой чудодейственное лекарство. Я понимаю, что это мечта, бред, что я хочу слишком многого и чтобы все исправилось быстро и легко, поэтому пусть это лекарство действует не по принципу: раз - и все! а постепенно. Скажем, каждый день принимаешь дозу лекарства и на один сантиметр очищаешься от всего больного. Во мне сто восемьдесят пять сантиметров и поэтому сто восемьдесят пять дней идет очищение. После первого дня волосы стали густыми и красивыми, исчезла седина и перхоть, на следующий день пропали морщины на лбу, а сосуды головного мозга стали чисты и эластичны, позже зародились новые зубы и, главное, что есть надежда, есть уверенность, что завтра ты будешь здоровее, чем сегодня, это очень оптимистичный процесс - процесс выздоровления, очищения, пока в одно прекрасное утро ты не проснешься совсем новеньким.
Все свежее, красивое, чистое - глаза, зубы, кожа…
- И душа? - спросил Антон. Душа тоже вместе с телом очистится - сантиметр за сантиметром? Или в ней больше, чем сто восемьдесят пять?
- Как нет того инопланетного лекарства для тела, так нет лекарства и для души. Да и не может быть, - безнадежно ответил Виктор.
- А я рад тому, что ты задумался над этим…
Антон посмотрел на Виктора и размеренно продолжал:
- Подавляющее большинство людей не хочет думать о смысле жизни - для этого необходимо иметь высокое мужество. А человек, каждый человек, изначально осужден и обижен. В каждом, может быть, и незаметно для него самого, живет обида за то, что он появился на этот свет помимо своей воли, и что он болен, а если здоров, то некрасив, а если красив, то глуп, а если умен, то не начальник, а если начальник, то нелюбимый. Обида такая живет всегда, потому что каждому человеку надо ежечасно, ежедневно самоутверждаться в самом себе, в вере в самого себя. Ведь каждый из нас уникален и неповторим, но все мы осуждены - нас ждет смерть. И единственное ей противопоставление - это вера в собственное "я". Есть, правда, время, оно зовется детством, когда не понимаешь по-настоящему, что ты смертен, когда мама и папа берегут тебя теплом своей родительской любви от забот, от холодного равнодушия чужих людей, от того, что тебе еще предстоит… Я не имел и этого… Мать моя подкинула меня в пятилетнем возрасте своей одинокой престарелой сестре, тете моей - Фросе, и сгинула где-то в Сибири, не то на Камчатке со своим очередным избранником, одному из которых появлением на этот свет обязан и я…
Виктор с удивлением слушал Антона. Виктор, его лучший друг, всегда верил, что родители Антона - люди нелегкой судьбы, пострадавшие в смутные времена, а благородная тетя Фрося - человек, вскормивший и вырастивший сироту Антона.
- Думаешь, я обиделся на весь мир только из-за того, что меня лишили счастливых детских эмоций? - усмехнулся Антон. - Нет. Ну, не повезло, ну, бывает… Бывает и хуже… Бывает так плохо… Зачем меня взяла к себе тетка? Почему не сдала в детский дом? Всю жизнь она попрекала меня куском хлеба, говорила, что из-за меня не может выйти замуж, выгоняла на улицу, когда к ней кто-то приходил… В такие моменты я шел к тебе, к твоей маме, у нее-то хватает любви и добра на всех. Зато на людях тетя Фрося становилась одинокой женщиной, для которой кроме Антона никого не существует… Уже тогда я понял, что все люди лгут, что они хоть что-то, а скрывают, извращают, утаивают… Все двойные и все двойное… И не жди иного. В каждом из нас есть второе, более глубокое, невидимое дно… "Нет правды на земле, но правды нет и выше", - так сказал Пушкин устами Сальери, а Пушкин знал, о чем говорил… Всегда, во все времена все повторялось сызнова и кончалось тем же. Вот и делай отсюда вывод - ради чего стараться? Чему радоваться? Кого любить?
Виктор слушал и, как бы в подтверждение неожиданной исповеди Антона, у него появилось и окрепло двойственное ощущение, вернее ощущение двойственности. С одной стороны, в словах Антона звучала жестокая истина и в то же время, даже в состоянии своей пессимистической подавленности, Виктор не мог, не хотел, не желал принять фатальную неизбежность антоновской концепции.
- То есть как это некого любить, нечему радоваться? - запротестовал Виктор. - Разве мы сами, по собственной воле творили любовь? Это же она избирает нас! А мы над ней не властны. Никто нас с Галкой не заставлял любить друг друга…
Антон прищурился, покачал отрицательно головой, потом мягко сказал Виктору:
- Вика, ты только пойми меня правильно - то, что я тебе сейчас скажу, необходимо понять прежде всего тебе самому, чтобы ты потом не делал ошибок, не попадал в больницу. Не обижайся, а подумай спокойно - ведь скорее всего Галина, Галка, птица, радость твоя никогда не любила тебя по-настоящему. Иначе она не ушла бы от тебя к этому Георгию Аркадьевичу, иначе она навестила бы тебя хоть разок здесь, в госпитале, иначе она была бы верна тебе, твоим интересам, я имею ввиду твою мастерскую…
- Нет, это неправда, она любила меня! - горячо запротестовал Виктор и тут же в глубине души поверил Антону.
А Антон вспомнил новогоднюю ночь, когда они вместе пели и веселились в комнате, которую снимали Виктор и Галина. Виктор, пьяный больше от счастья, чем от выпитого, вышел на кухню за чем-то, где курили остальные гости, и Галина, сидевшая на кровати рядом с Антоном, тут же властно обняла его за шею и жадно поцеловала. Антон не стал об этом говорить Виктору ни тогда, ни после, но сейчас, в Лефортовском парке, он подумал о том, что надо каким-то образом предостеречь Виктора и поэтому перешел на дружески грубоватый, слегка циничный тон:
- К сожалению, это правда, старик. И ты сам это прекрасно знаешь. Лично я всегда, когда глядел на тебя с Галиной, всегда убеждался, что ты достоин лучшего, лучшей судьбы, лучшего экземпляра слабого пола. Ты пойми, что все женщины - это дикие кошки, они никогда не поддаются окончательному приручению. И Галина, Галка твоя, была не птицей, а худой, голодной кошкой, которая отогрелась в твоем тепле и потянуло ее на волю, на охоту. Так что считай, что крупно не повезло этому Георгию Аркадьевичу, а тебе, наоборот…