Самое интересное начиналось, как только ты намеревался углубиться в тему, то есть, пройти по какому-то ключевому слову в справке. Вдруг явью становилось то, что принято называть "эффектом присутствия" – ты словно оказывался соучастником какого-то события, по собственному желанию. Мог оказаться свидетелем разговора в шатре или дворце любого, на выбор, правителя, мог стоять в толпе зевак и с ужасом наблюдать как разгорается костер под ногами у очередного еретика, которых во времена оные сжигали сотнями и тысячами, а мог попасть на закрытую вечеринку какой-нибудь рок-звезды или театральной примы, вслушиваясь в разговоры знаменитостей разных времен и стран. Мало того, вполне в моих силах было уйти в тайную гардеробную, да перенестись куда заблагорассудится, но я прекрасно осознавал – не для развлечений предназначены были все те возможности, которыми я теперь обладал. И это понимание не было вызвано какими-то внешними ограничениями, нет, я мог делать все, что угодно, вот только сам про себя знал что-то такое, что не позволило бы мне переступить внутренний непререкаемый закон, мною самим же и установленный. Задумавшись об этом, я вдруг ясно осознал, что это убеждение родилось во мне, именно во мне, внутри меня, а не было частью той программы, которой меня оснастили. Это я, сеньор Конти – опять назвал я сам себя этим именем, уже нисколько не удивившись – знаю наверняка, какой мрак поглотит меня, стоит только переступить пределы допустимого, и эта убежденность пришла ко мне вместе с тем великим знанием, что я получил.
Я мог ясно видеть живые картинки из жизни миллиардов людей разных эпох и стран, пробегавшие перед моим мысленным взором в считанные секунды, и вырвав одну из них четко проследить путь во мрак. Вот первый робкий заступ в тень, волнительный и такой возбуждающий, долгое его обсуждение с друзьями, восхищающимися твоей смелостью, и делающими затем свои собственные попытки, стараясь не ударить в грязь лицом. Чем дальше заступ в тень, тем меньше обсуждений, смеха и завораживающих подробностей, и вот настал момент, когда порог преодолен окончательно, и весь человек полностью погружен в темноту, откуда обратного пути уже нет – тень не возвращает тех, кто погрузился в нее, не оставив свету даже сантиметра своей сущности.
Миллиарды и миллиарды людей стоят за невидимой прозрачной стеной, отделяющей реальность истинную от реальности выдуманной, понимая, что возвращение невозможно, и от безысходности пытаются сломать эту стену, или найти дверь, ведущую обратно, к свету. А позади них – бесконечные поля, усеянные разочарованными и прекратившими всякие попытки, понявшими, насколько тщетны их усилия. Ряды пополняются и пополняются несчастными, но только один из миллиона найдет заветную дверь. Труд, который он проделал, невообразимо тяжек – много раз его естество, словно загаженное за предыдущие десятилетия помещение, вычищалось и подвергалось генеральной уборке, но те мерзостные создания, что привыкли жить в нем, не сдавались. Снова и снова они наносили туда кучи мусора, оставляя после себя горы нечистот, и опять тот самый, один из миллиона, брался за уборку, пока наконец не отвадил гнусных прежних обитателей от обретенного им наконец дома. Смертельно уставший, стоял он, понурив голову, как вдруг к его ногам упал луч света, пробивающийся в щелку приоткрывшейся двери – той самой, которую он так долго и упорно искал.
За этими мыслями прошло довольно много времени. Дядюшка Лик с мистером Пиком терпеливо ждали моего возвращения в реальность, улыбались, пили чай и разговаривали о чем-то своем. Но я их не слышал все то время, что был поглощен изучением новых удивительных возможностей, и только по прошествии минут сорока или более того я снова оказался за столом в кампании этих замечательных людей, сделал глоток коньяку, закурил сигарету и посмотрел на своих друзей. Они улыбнулись мне в ответ, и мистер Пик заметил: "У вас вид, сеньор Конти, словно вы пробежали несколько километров". И действительно, даже не видя своего лица, я чувствовал, что оно все горит, глаза широко открыты и дыхание такое, какое бывает у стайера, только пересекшего финишную черту.
Наконец дядюшка Лик продолжил свой рассказ о соленом озере.
– Рассказ мой об одном из самых удивительных и настоящих людей, с которыми мне только пришлось сталкиваться в своей жизни, но о человечестве вам все-таки еще придется услышать много неласковых слов от меня – грустно улыбнулся дядюшка Лик. – Ведь не стань человек вмешиваться не в свое дело, знай о том, кто он, откуда и зачем он тут, не исчезло бы и море, испокон веку кормившее тех, кто поселился на его берегах. Так и наш герой – он родился и вырос тут, на берегу самого соленого озера в мире, знал все сто с лишним островов в нем, даже те, путь на которые позже был закрыт по приказу властителей тогдашней страны, проводивших там испытания очередного смертельного оружия. И если бы только эта беда! Необразованные и глупые князьки, возомнив себя равными Создателю, сделали что-то неизмеримо более кощунственное – они просто удушили озеро. Как человек не может жить без воздуха, так и озера, моря и океаны не могут жить без притока воды, и две великие реки, впадавшие в озеро с севера и юга, тысячелетиями гнали в него свои воды нескончаемым потоком. Но все ближе подходя к краю, за которым открывается пропасть небытия, человечество, словно понимая, что его дни сочтены, в яростной мстительности утаскивало за собой в бездну и все живое. Каналы, каналы, каналы – сотни рукавов выкопали люди для орошения полей по приказу ненасытных, обезумевших от алчности князьков…
Дядюшка Лик остановился, сделал изрядный глоток коньяку, глубоко затянулся зажженной сигаретой и на минуту замолчал, вновь взволнованный собственным рассказом. "Мне тяжело об этом говорить, я искренно не хочу верить в это безумие, но мой пафос, которого я совсем не стесняюсь, происходит от четкого понимания, насколько все трагично" – сказал он, помолчал несколько минут, и затем продолжил свой рассказ.
– Море уходило, оголяя громадные территории, служившие прежде домом для его многочисленных обитателей, но князьки продолжали повелевать, а их приспешники, спрятав за пояс в ожидании подходящего момента наточенные на всякий случай кинжалы, старательно выполняли волю этих бесноватых. И вот теперь берега, где прежде кипела жизнь и теснились мелкие поселки и небольшие городки, жившие рыбной ловлей, опустели и превратились в выжженную землю. Прошло всего лишь несколько лет и эти места покинули люди, оставив после себя ржавые скелеты шхун, к которым сегодня водят туристов, да заброшенные глинобитные мазанки без крыш, солому с которых давно унесли в соляную пустыню бушующие тут время от времени ветры.
Когда начался исход людей из здешних краев, только один человек твердо знал, что останется в родных для себя местах. Он уговаривал каждого, просил не уезжать, убеждал, что вместе они сумеют сделать все как надо, что возродят прежнюю жизнь тут, нужно только вернуть реку. Но уезжавшие слушали его понурив головы и опустив взгляд, а потом молча прощались и покидали навсегда могилы своих предков. Так он остался один, но с ним оставалась его мечта. Остались и жена с детьми, и все они тоже жили исполнением этой мечты, теперь уже общей для них.
С тех пор на бескрайних просторах соляной пустыни, некогда бывшей дном огромного соленого моря, стоит одинокая юрта, хозяин которой первое время делал тщетные попытки уговорить людей, живших по берегам одной из великих рек, перекрыть хотя бы некоторые из каналов, не забирать воды так много. По утрам он седлал свою лошаденку, брал из рук жены котомку с едой, и отправлялся в поселения, расположенные вдоль русла, а вскоре возвращался домой мрачнее тучи, садился пить чай под сенью нескольких невысоких деревцев, посаженных в дни рождения детей, и долго молча смотрел вдаль. У его ног лежал огромный алабай, любимец хозяина, и с такой же грустью смотрел туда, где прежде плескались волны и кипела жизнь.
Ни в одном из поселков, куда ездил каждую неделю хозяин юрты, с ним даже разговаривать не стали. Тамошние начальники не боялись ничего и никого, кроме тех, кто сидел в креслах повыше, потому на приехавшего с простой и жизненно важной просьбой смотрели как на блаженного. "Думай, о чем просишь!" – таков был традиционный ответ, и глаза местного царька, на всей территории которого вряд ли насчитывалось больше сотни мазанок, наливались кровью. Смотрел в эти глаза наш герой и видел там лишь ненависть, смешанную со смертельным страхом оказаться неугодным своему начальству и пополнить ряды тех, над кем он сегодня властвует. Вот уж воистину печальная участь, учитывая особенности менталитета людей в тех краях, привыкших к подчинению, не знающих другого закона, кроме слова начальника, какая бы глупость тем не была изречена.
Сложившееся многими сотнями лет положение дел однажды нарушилось. Испокон веку назначения и почести раздавались по богатству того, кому оные предназначались. Так было во всем мире в те времена и не было в этом порядке никакой справедливости, ни на копейку, но хоть была понятна система, ориентир для тех, кто мечтал вырваться из того рабства, что царило тут. Это был ясный путь, знакомый человеку со времени изгнания его прародителей, и теперь каждый понимал, что успех ждал по большей части тех, кто добывал его тяжелым трудом, талантом и расчетливостью, а не одним лишь умением угодить вдруг встретившемуся на твоем пути князьку, хотя этот случай и играл большую роль.