Часть разума, которой не коснулась любовная опухоль, должна была ликовать, а меня грызло отвратительное чувство, какое возникло бы у человека, изо всех сил ударившего ногой добрую и преданную собаку.
Хоть я и одержала верх и была собой довольна, мне не удавалось уснуть в пустой квартире. "Разумеется, это просто хандра, и когда она меня отпустит, все, наконец, будет по-настоящему, я буду гулять с любимым по хайфской набережной, а в день его рождения я первая чмокну его в щечку и сама организую мега-пати, а не отправлю смс, чтобы дожидаться благодарного ответа через пару часов, когда появится возможность улизнуть от гостей, – утешала я сама себя. – С меня достаточно, я должна иметь свою жизнь, а не быть приложением к чужой, ведь я же благоразумный человек!"
Но хандра возрастала с экспоненциальной скоростью. Может, не стоило собственноручно разрушать искреннее чувство, у скольких пар, встреченных мной сегодня на набережной, любовь была подлинной, наверняка не у всех, так стоит ли мечтать о романтических прогулках с нелюбимым…
"А вдруг это никогда не пройдет!?" – мысль как будто ударила по незащищенному сердцу.
После папиной смерти мама так больше никого к себе и не подпустила, не смогла его забыть…
Я встала с постели, налила стакан воды, залпом выпила, забралась с ногами в кресло и наверное впервые пожалела о том, что не курю. Захотелось набрать однажды заученный наогцупь номер, даже ради того, чтобы выслушать монотонное повествование оператора о том, что абонент не доступен. Сандра была мне почти необходима, но и Сандры у меня больше не было.
Три часа ночи, даже Арик еще пару часов будет спокойно спать. Когда же, наконец, рассветет. Сидеть неподвижно было еще тяжелее, я легла и постаралась принять как можно более удобную позу, как будто от этого что-то зависело. И вдруг зазвонил мобильный. Ну, Ариэль, это уж слишком.
– Алло.
– Ирис, – тяжело дыша, спросил Шломо, – ты не спишь?
– Уже нет. Что-то случилось?
– Авария.
Я ничего не поняла: мотоциклист, столкнувшийся с препятствием и бодро рапортующий с места событий, должен быть как минимум из жидкого металла.
– Рассказывай все по порядку.
– Рассказываю… Взял служебную тойоту… Поехал купаться в Кинерете… Разбил о валун…
Я села в постели.
– Ты понимаешь, что за все это будет?!
– Да что бы ни было, Ирис, я тебя люблю.
– Я тебя тоже люблю, но это было глупо.
– Знаю. А ты больше не сердишься?
Я представила его деланно кроткое лицо с виноватой улыбкой и засмеялась.
– Тебя сейчас волнует только это, дурень?
– Как ни странно. Я уже не смогу без тебя, я никогда не принимал наркотики, но чувствую, как подсел и нуждаюсь в дозе.
– Я не сержусь, – сдалась я. – Хочешь, я приеду к тебе на помощь?
– Не стоит, до гарнизона я сам доберусь. Только утром придется как-то выкручиваться.
– Выкручиваться придется экспромтом, уже почти утро.
– Тогда пожелай мне удачи.
Моя очередная попытка изменить свою жизнь провалилась с треском, и я несказанно этому радовалась.
Загородный пляж, негласно хранивший историю моего чудесного спасения, мы со Шломо всегда называли "наш", даже несмотря на то, что пляж был обитаем, и молодежь, разбивавшая здесь палатки, тоже считали его отчасти своим. А я, оказываясь здесь, всегда чувствовала себя по-домашнему вольготно, и мой сегодняшний визит не стал исключением. Я сняла римлянки и пошла босиком по горячему песку, мимо симпатичных пляжных домиков, мимо весело расписанного трактора с прицепом для лодки, мимо мирно покачивающегося на волнах катера, пока не оказалась прямо в объятиях Шломо. В эти моменты мне всегда хотелось успеть сказать и сделать слишком много, и поэтому я не успевала почти ничего, просто утыкалась в его плечо и наслаждалась атмосферой короткого праздника.
Мы расположились на песке.
– Это божок, – я взяла камень с проточенной водой дыркой и покрутила в руке – Сандра такие подбирала.
– Зачем?
– По болгарским поверьям – на счастье.
– Ах да, суеверные цыганские женщины… – Шломо сильно размахнулся и бросил камень в море. – Ты еще не устала вспоминать о ней?
Как всегда, мысль о Сандре царапнула душу, но совсем немного, ведь Шломо был рядом.
– Ну, хорошо, ты обещал сегодня исполнить любое мое желание, так что идем, поплаваем наперегонки, а потом будем ремонтировать твою спину, – решилась я, потому что драгоценные минуты таяли на глазах. – А еще я мороженого хочу.
– Какое тебе?
– Как всегда фисташковое.
– Опять забыл… Ладно, не проблема, будет тебе фисташковое.
Шломо скинул тенниску и бросился наперерез высоким волнам, я за ним…
Уходя, я замедлила шаг напротив трех пляжных домиков.
– Наверное, это весело – постоянно жить на берегу, – мне очень хотелось сказать ему еще что-нибудь, пусть даже глупость.
Местная романтика при ближайшем рассмотрении оказалась немного безалаберной, но все равно привлекательной. На террасе стоял шикарный рояль. От подобной картины бабушка Хана пришла бы в ужас – как можно оставлять инструмент под палящим солнцем или проливным дождем, другой погоды в Израиле просто нет.
– Да, ребята здесь живут колоритные, вроде твоей Сандры – сказал капитан бригады Голани Соломон Гиршгорн и посмотрел на часы. Как всегда после этого жеста черные мысли обрушиваются шквалом, и сегодня их центром стала Сандра Любич.
Я уже отслужила полгода, когда, как снег на голову, свалилась самая невероятная новобранка, ходившая после вечерней поверки в пестрой юбке-макси и люцитовых серьгах и каждую неделю красившая волосы в принципиально новый душераздирающе-яркий цвет. Сандра презирала унылые краски и боролась с ними везде, где только появлялась. Даже два декоративных флажка, которые она установила на своем шкафчике – бело-голубой израильский и цыганский, изображающий красное колесо на фоне голубого неба и зеленой травы – расцветили оливковую строгость солдатского общежития.
Спустя несколько недель после освобождения Болгарии Красной Армией, истощенный и разорившийся инженер из Софии Моисей Мунблит чувствовал себя просто счастливчиком, настоящим баловнем судьбы. Еще бы, ведь ему удалось отыскать обеих дочерей живыми и даже не покалеченными, ну разве не счастье. Рано овдовевший Моисей души не чаял в девочках, после ареста и отправки в батальон принудительного труда он не боялся ни голода, ни изнурительных работ и жил только мыслью, что однажды найдет и обнимет обеих. Стелла с детства умела за себя постоять, а вот Лена такая добрая и мягкая, неужели кто-нибудь осмелится её обидеть…
Захлестнувшая Европу волна антисемитизма миновала маленькую Болгарию.
Царь Борис III резким отказом ответил немецкому послу на просьбу выдать болгарских евреев для депортации, поэтому дальше отправки дееспособных мужчин в трудовые лагеря и высылки семей из Софии еврейский вопрос в Болгарии не двинулся.
Лена Мунблит стала сестрой милосердия в сельской больнице. Её любили за милый, приветливый характер и желание всем облегчить боль. "Может, и моим близким сейчас кто-то так же помогает", – постоянно думала Лена. От неожиданной возможности бежать в Палестину на корабле нелегальных эмигрантов Лена отказалась.
– Переживем однажды весь этот кошмар, даст Бог, найду родных, а потом уж все вместе, – решила рассудительная девушка.
И вот, когда в послевоенной Европе начали появляться молодые израильтяне, члены организации "Браха", искавшие выживших евреев, Моисей серьезно решил отправляться в путь – девочки с ним, а в Болгарии его больше ничего не держит. Лена никогда не шла против родительского решения, но Стелла сразу заявила, что без любимого Стевы она не двинется с места.
Стева Любич был командиром одного из многочисленных в оккупированной Болгарии партизанских отрядов, состоящего из нескольких вооруженных пистолетами и бутылками с зажигательной смесью студентов, среди которых была и Стелла. Стева и его друзья совершали налеты на стратегически важные для немцев объекты, поджигали склады с оборудованием, выводили из строя технику.
– Вот мы сейчас поджарим немецкие шубки, – дабы взбодрить друзей, напевал Стева самодельный куплет, – пусть померзнут, попрыгают, может, поумнеют.
Неуязвимость и презрение к опасности молодого цыгана завораживали девушку.
Лагерь расположился в лесу. Спозаранку Стелла Мунблит аккуратно выбиралась из землянки, спускалась к речке, поспешно умывалась, чистила зубы угольком костра и улыбалась своему миловидному девятнадцатилетнему отражению. Зимой она согревала командиру воду для бритья, он коротко благодарил кивком головы, на этом романтика в жизни молодых людей заканчивалась. О любви они никогда не говорили, им было не до неё, но всегда чувствовали – любовь у них есть, и она взаимна.