Кроме того, мой постепенно спивающийся отец часто разговаривал со мной на английском. Не то чтобы я была его любимицей - он выделял меня чисто по принципу противоречия: раз я считалась самой незначительной в семье, то вот он и выбрал меня себе в соратники по отстранению от всех. Я думаю, по этой же причине он стремился привить мне привычку говорить на английском - чтобы расширить свое англоязычное пространство и создать заслон от экспансии шумного и нежеланного влияния русской жены.
Я вспоминаю, как он вслух читает мне "Винни-Пуха", лежа на диване в гостиной. Я сижу на стуле рядом и слушаю со смешной серьезностью. Где-то на заднем плане мать вытирает пыль с мебели - она никак не могла привыкнуть, что это занятие для прислуги, - и, как обычно, что-то выговаривает то ли Анне, то ли Лидии.
Отец забавно изображает персонажей из "Винни-Пуха". Я смеюсь.
Отец откладывает книгу, берет бутылку, стоящую рядом с диваном, отхлебывает и спрашивает тоном экзаменатора:
- Как тебя зовут, дитя?
Я с готовностью отвечаю, произнося свое имя на русский манер:
- Ирина Коул!
- Нет! Ответ неверный!
Я спохватываюсь и произношу свое имя на английский лад:
- А! Ирэн! Ирэн Коул!
- Нет! Твое имя - Айрини! - торжественно говорит отец.
- Айрини?.. - заинтригованно повторяю я.
- Так звали даму в книге одного английского писателя - Айрини. Это дама из высшего света! Она была загадочная и превосходная! - поясняет отец.
То, что отец удостоил меня сравнением с какой-то дамой из высшего света, приводит меня в восторг.
- Ого! Загадочная и превосходная! О, я тоже буду такой! - восклицаю я.
Отец и мать поженились по любви, но к моему рождению эта любовь прошла. Тогда я, конечно, не понимала их отношений. В них, по-видимому, было довольно много житейской грязи, но, пока не доходило до открытых стычек, у родителей хватало ума с грехом пополам держать свои счеты подальше от детей.
У отца была любовница-китаянка. Моя мать давно смирилась с наличием китаянки, но не могла смириться с тем, что он делал этой женщине щедрые подарки, оттягивая, таким образом, деньги от семейного бюджета. Думаю, что отношения моих родителей можно было бы назвать бесконечным нейтралитетом, при котором мать и отец почти не разговаривали друг с другом. Нейтралитет изредка переходил в недолгое семейное благоденствие, но чаще нарушался скандалами и сценами со слезами и рукоприкладством - обычно из-за денег.
Я вспоминаю, как я, маленькая девочка, просыпаюсь от приглушенного шума в гостиной, вскакиваю и бегу туда. Притаившись у дверей, я с детским ужасом наблюдаю, как растрепанная мать пытается что-то вырвать из рук отца.
- Негодяй! Я так и думала! Ты уже и до этого скатился! - страстно обвиняет мать.
- Уйди с дороги, - коротко говорит отец.
- А те деньги? тоже пошли этой шлюхе? А дети пусть с голоду помирают, да?!
Отец отталкивает ее. Она бросается на него. Он очень сильно, больше не сдерживая злость, толкает ее, она падает.
Мать срывается на крик:
- Ах, свинья! Ненавижу! Если бы не дети!..
Мимо меня вихрем проносится Анна, врывается в комнату, обнимает мать, помогает ей встать.
- Мамочка!.. Мамочка! что этот подлец опять тебе сделал?.. - с плачем спрашивает она.
Я тоже начинаю плакать. Лидия, которая уже прибежала и стоит рядом, тоже всхлипывает.
Отец выходит, делая вид, что не замечает нас, - и надолго покидает дом, скорее всего, отправляется к своей китайской любовнице.
Все стычки родителей слились в моей памяти в эту обобщающую сцену. Подобные эпизоды повторялись бесчисленное количество раз с некоторыми вариациями: то вдруг в ссору вместо Анны вклинивался Александр, то мы с Лидией начинали разнимать родителей, то анекдотическим образом внезапно в самый разгар конфликта выяснялось, что в другой комнате загорелась занавеска от солнечного луча, прошедшего через забытую кем-то лупу, - и все, забыв о разногласиях, бросались тушить пожар.
Но несмотря на то, что у нас были свои "скелеты в шкафу", я бы не назвала себя ребенком с ужасным детством, а семью несчастливой. Не было даже раскола детей на лагери поддержки кого-то из родителей, если не считать Анны, которая всегда была настроена против отчима. Обычная семья среднего класса из Французской концессии. Только сейчас - спустя много лет - я начинаю понимать, что росла в довольно экзотичном окружении. Но тогда эта экзотика воспринималась как норма, как часть жизни.
Иногда в памяти всплывают картинки из прошлого, которые заставляют меня думать, что моя семья в некотором смысле могла считаться счастливой. Редкие моменты, когда мы все ощущали себя как единое целое. Эти эпизоды содержат такой запас счастья, что, даже просто вспоминая о них, я чувствую себя счастливой.
Такое понимание единения с моими родными однажды снизошло на меня в кинотеатре, где мы сидели все вместе в одном ряду и смотрели картину с печальным концом.
Мать, сестры и я дружно заливаемся слезами. Александр и отец насмешливо посматривают на нас.
- Вот дурочки - плачут! Смотрите на них! Скоро все платки прорвутся! - шепотом по-русски издевается над нами Александр.
Тема платков действительно назрела. Лидия громко сморкается. Я тоже громко шмыгаю носом.
Отец, сидящий в конце ряда, достает платок из кармана и передает нам его через Александра, бормоча что-то про необходимость "предотвращения всемирного потопа".
После киносеанса мы возвращаемся целой процессией домой по ночной улице. Мать и Анна впереди. За ними бредем я и Лидия, в лицах изображая героев только что просмотренной картины. За нами - брат. Отец медленно едет за нами в автомобиле.
- Ах сэр! вы разбили мне сердце! мне жизнь не дорога без вас! - страстно восклицаю я, прижимая руки к груди.
- Нет! было вот так: "Ах, сэр! я погибну от любви к вам!" - поправляет меня Лидия.
Впереди мать рассуждает с Анной тоже на тему любви, но немного в другом ключе.
- Да… Настоящие мужчины умеют сильно любить… Как же я мечтаю, чтобы вы, мои девочки, встретили таких!.. Но - увы! Такие мужчины редки… Пример с вашим отцом показывает, что… К сожалению, это… Хотя тебе рано об этом знать… - Мать вздыхает, и, оборачиваясь, зовет: - Ирина, Анна! Где вы там! Почему вы так отстали?
- Я не Анна, мам, - насмешливо откликается Лидия, и все дети хихикают.
- Ох, прости господи!.. - сокрушенно говорит мать.
Александр задерживается у лотка и покупает китайские сладости на деньги, которые дал ему отец. Он догоняет меня и Лидию.
- Мадемуазель! силь ву пле! - галантно говорит он, вручая каждой из нас по пригоршне.
- Мерси, - жеманно благодарит Лидия, и я вслед за сестрой, старательно подражая ей, с той же интонацией тяну "мерси". Но Александр уже не слышит меня - он бросается догонять мать и Анну и тоже одаривает их липучками, приговаривая: "Мадам, мадемуазель, силь ву пле!"
Иногда мать устраивала в квартире масштабную генеральную уборку - это было очень увлекательно. На свет божий вытаскивались все вещи, которые валялись забытые в дальних углах, и, пока их чистили, мать вспоминала и рассказывала нам истории о том, откуда они взялись.
В такие дни мать нанимала двух-трех работниц-китаянок, а мы, дети, помогали им таскать кипяток в ведрах, или сортировали белье и одежду, или сами стирали, или протирали то, что требует особенно деликатного обращения. В те моменты казалось, что весь мир сосредоточен вокруг семьи Коул.
Вот в моей памяти оживает картинка, как мы все с энтузиазмом занимаемся общим делом: Лидия выкручивает и развешивает выстиранное белье, я сортирую одежду по корзинам, мать и работница-китаянка ставят на огонь таз с водой. Анна в глубине кухни полощет уже чистое белье, затем начинает строгать мыло для мыльного раствора - ей помогает Лидия; чуть поздней к ним присоединяюсь я.
Мы строгаем мыло и слушаем историю о том, как мать сбежала в Шанхай из большевистской России со своим первым мужем и трехлетней Анной. Мы знаем эту историю наизусть, но каждый раз снова завороженно слушаем ее, потому что она напоминает нам сказку.
- …А когда мы, русские беженцы, получили наконец разрешение от властей сойти на берег, первое время мы жили в страшной нищете! Я с Анной на руках, - рассказывает мать. - Анна была вот такая крошечная и постоянно просила "мамочка, дай хлебушка"… Это было в двадцать втором, да, в двадцать втором… Подумать только, совсем немного времени прошло, а как все изменилось…
- Я совсем ничего такого не помню… Невероятно… Не может быть… - с сомнением говорит Анна, сидящая рядом со мной.
- Еще бы!.. Тебе было три года… Но потом я сразу сориентировалась и вышла замуж за Джорджа - и стало полегче. Мне завидовали очень многие: ведь я была не так уж и молода, и с ребенком - но мне удалось и создать опять семью, и получить американское гражданство. А потом, через год, родились двойняшки - их назвали в честь русских дедушки и бабушки, их в России замучили большевики; а еще через год родилась Ирочка…
Я, услышав свое имя, поднимаю голову и настораживаюсь, готовясь насладиться коротким мигом внимания к моему положению в семейных хрониках.
- Я так назвала тебя в честь старшей сестры… Она, бедняжка, тоже погибла в гражданскую… - вздыхает мать и готовится еще что-то сказать обо мне, моем имени и моей погибшей от рук большевиков русской тете, по всей видимости, замечательной, потому что не зря же меня назвали в ее честь.
Однако Анна перебивает:
- То, что ты говоришь, мамочка, напоминает эпизод из Средних веков…
Мать вздыхает.