* * *
Я вновь и вновь перечитываю эти девять солдатских писем. Но нет в них ничего особенного. Нет о подвигах, о героизме, о войне, нет патетических и высокопарных слов о Родине, о Победе, о любви.
Наверно, об этом он и не мог писать.
Простим его.
Жизнь на войне так коротка. Вот и ему на этой проклятой войне было отведено всего восемьдесят дней и ночей.
Но пусть и он нас простит.
Семьдесят с лишним десятилетий прошло, а что мы знаем о нём? Солдат. Восемнадцать лет. Белорус. Не женат. Хороший сын и добрый брат. Две плохонькие фотографии, девять солдатских писем, извещение, пара справок и квитанций на получение пенсии по потере сына.
Это всё.
И некуда пойти поплакать, нет его могилки, память постепенно стирает всё, что было известно о нём.
И это уже не Саша.
Это уже просто Пропавший Без Вести Солдат. Миллионы таких по всему миру разбросаны.
Прости нас, Солдат.
Узник Дахау
История, которую я хочу рассказать, очень похожа на ту, что поведал нам замечательный русский писатель Михаил Шолохов. Помните его повесть "Судьба человека"? Повесть о русском солдате Андрее Соколове, прошедшем тяжелейшие испытания в годы Великой Отечественной, ад концентрационного лагеря, видевшем на своём пути ужасы войны, смерть, предательство, но не утратившем рассудок и способность к любви и состраданию.
Судьба Соколова – это слепок судьбы многих в те тяжелейшие годы, это реальные биографии, не приукрашенные, а действительно реальные.
Вот одна из них.
7 октября 1941 года в Большой Токмак вошли немецкие войска. Война пошла дальше, вглубь Украины, к южным границам Советского Союза.
Начавшаяся оккупация изменила жизнь этого небольшого уютного городка. Вместе с осенней непогодой в город пришла настороженная тишина. Днём жизнь ещё как-то теплилась, ближе к вечеру город вымирал: ставни домов закрыты, двери на щеколде. Начала работать новая оккупационная власть, введён комендантский час, появились патрули на улицах, начались аресты бывших советских работников, коммунистов и им сочувствующих.
К концу года заговорили об отправке молодёжи на работу в Германию. Однако пока всё это были только разговоры, а разговоры они и есть разговоры, чтобы им не доверять. Человек – он такое существо: пока на собственной шкуре не почует беду, не обожжётся, не верит сказанному. Вот и в семье Коли Краснокутского не верили, что могут угнать его в неметчину. Хлопцу едва пятнадцать стукнуло, дитё еще, кому он там нужен?
А дитятко это не по возрасту крепким вымахало. Высокий, сильный, статный Колька тоже не помышлял об отъезде из родных мест. Но, как оказалось, именно такие молодые, сильные нужны Великой Германии.
"Ordnung, und nocheinmal ordnung", порядок и ещё раз порядок. У немцев порядок был во всём. Завоевав советские города, гитлеровцы силами оккупационной администрации в считаные дни разбирались с качественным составом местного населения. Вот и в их городке уже идёт перепись людей, создаются поуличные списки, назначаются старосты. Заработала биржа труда. Всё быстро, всё умело. Дальше – проще. Распределение на работы в пределах района в интересах вермахта и подготовка к отправке работников в Германию по программе OST. И уже с весны 1942 года началась тотальная депортация "восточной рабочей силы" в тыл рейха.
Николай попал в одну из первых групп для отправки в Германию. Пришёл по повестке на призывной пункт, уверен был, что не зачислят в "остарбайтеры", ведь ему не было ещё семнадцати лет, необходимых для призыва на работы. Но никакие документы уже и не потребовались. Прибыл, здоров, значит, поедешь трудиться во благо Германии.
Колонну молодых парней и девушек, среди них был и Николай, пешком отправили в Мариуполь, а там уже загнали в вагоны. Для него всё это было как во сне. В "скотовозе" духота вперемешку со стылым ветром из щелей, теснота, отсутствие продуктов и тёплых вещей. На второй день путешествия в "немецкий рай" у людей начались голодные обмороки. Той скудной тарелки варева, похожего на пищу, что давали на остановках, естественно, не хватало.
Николай и его одногодок, сосед по нарам, решили попытаться сбежать. Договорились это сделать на ближайшей остановке. И получилось у ребят. Как-то удалось вывернуться в темноте под вагон, затаиться в куче шпал. Радости не было границ. Решили податься на восток, домой. Но, видимо, поздно задумали они побег. Голодные, усталые, в ближайшем посёлке – а это была уже польская территория – они попросились перекусить, обсохнуть и заночевать. Хозяин пустил, накормил, но уже через пару часов они, зверски избитые, лежали в холодном тамбуре местной комендатуры. На этом их попытка побега и закончилась.
Через сутки парней, продрогших и голодных, местная полиция передала в другой эшелон. Этот состав вёз уже не "остарбайтеров", он вёз будущих узников концентрационного лагеря. Конечным пунктом эшелона был лагерь СС Дахау.
Они ещё ничего не знали о лагере и не представляли, что их ждёт. Пока после своих злоключений парнишки отсыпались под мерный стук колёс состава, который медленно, но уверенно приближал их к страшному месту, немецкому концентрационному лагерю СС.
Дахау (Dachau) был первым концентрационным лагерем на территории Германии. Основанный в 1933 году, он первоначально использовался для содержания преступников, позже свозили сюда и политических. С осени 1941 года лагерь стал местом, где совершались массовые убийства советских военнопленных. Прибывших – а это были в основном офицеры – отправляли на стрельбище полигона СС, там и расстреливали. Лишь около десяти процентов военнопленных оставались в живых. Больных умерщвляли инъекциями бензина. Близ стрельбища в Хебертшаузене росли безымянные могилы.
И только весной 1942 года массовые расстрелы прекращаются. Рабочих рук не хватало, а потому к ликвидации пленённых военнослужащих гитлеровцы стали подходить более избирательно.
С марта 1942 года в лагерь поступают восточные рабочие, причем не только русские, но и поляки, чехи. Вот, видимо, среди этих первых "остарбайтеров" в лагере оказался и Николай. Беглецов разделили, больше своего попутчика и товарища Николай не встречал. Вместе с другими прибывшими в эшелоне после проверки и дезинфекции он был помещён в карантинный блок.
Началась другая жизнь. Собственно, это не была жизнь в прямом понимании этого слова. Это было существование на грани разумного. Борьбой за жизнь, выживанием, прочими фразами, где образующим стоит слово "жизнь", всё то, что с ним происходило последующие годы, назвать нельзя.
Три года он провёл в лагере.
Три страшных года. Тяжелейший режим, где сну отведена малая толика времени, где руки и ноги заняты неким делом, о смысле которого он не мог думать. Мозги отказывались работать. Страха перед болью, смертью, каким-то насилием уже не было, были инстинкты.
Окрик. Жди удара. И он сгибал голову и внутренне сжимался. Построение колонной на работы. А там уж то ли кирка, то ли лопата, носилки, да какая разница, что у тебя в руках? Делай, что говорят. Обед. Пустая, чуть тёплая похлебка. Вновь команда. И он бегом выполняет её. Не выполнить значит умереть. Ко сну. Бегом на нары, пока место твоё не занято, и сон, как обморок, глубокий, без снов и сновидений. Команда на подъём. И он встаёт. Думать некогда. Всё на инстинктах. И так каждый день.
То, о чём я рассказываю, не вымысел.
В 1976 году я познакомился с Николаем. Конечно, это был уже не тот узник концентрационного лагеря Колька, это был степенный, на вид крепкий, высокий мужчина, Николай Архипович Краснокутский, прапорщик, уважаемый человек. Мне в ту пору было двадцать семь, а ему чуть за пятьдесят. Я был замполитом дивизиона, где служил Николай.
Много и часто мы общались с Архипычем. Людей с похожей биографией до той поры я не встречал. Фильмы – это да. Показывали концлагеря, ужасы войны показывали. Помню, скулы сводило и рыдать хотелось, когда смотрел "Судьбу человека". Или фильмы о Зое Космодемьянской, молодогвардейцах. Сердце сжималось, когда видел горькую правду войны, её ужасы. Но то фильмы, а здесь выживший в страшных испытаниях узник концентрационного лагеря СС.
Правда, не больно разговорчивым был наш Николай Архипович. Не любил он расспросы о лагерных делах, уходил от разговора на эту тему. Оно и понятно, четыре года, вычеркнутые из жизни. Три года мук и страданий.
Но изредка удавалось его разговорить.
У Николая Архиповича на голове, чуть выше правого виска, был заметный шрам.
– Что это за отметина, Архипыч?
– За непослушание немец саданул. Да так, что я чуть не помер. Немец и сам испугался. Я ведь после его удара прикладом как подкошенный без чувств рухнул. А фашист совестливым оказался, на горбу в медпункт приволок, а там уж я в себя пришёл. Хорошо, быстро оклемался, а то бы через пару часов закопали, и с концами. Но отметина знатная, чуть начну переживать, и в висках ломит, и глаз дёргается. А вы, часом, не к увольнению спрашиваете?
– Да вы что, Николай Архипович, служите на здоровье, а мы только радоваться за вас будем.
Сильно переживал Архипыч, что выслуги на пенсию полной у него нет, а года подпирают, уж за пятьдесят. Боялся, что в отставку попросят. Но этого человека и в кадрах армейских знали, и командующему докладывали. Пусть служит, польза есть от него, дела свои делает, здоровье вроде бы в порядке.