- Каталог не так уж стар, а? Этот старый пройдоха Утамаро напечатал его специально для тебя?
Она со мной не спорила. Она улыбалась.
- Ты посмотри на себя! - вскричал я. - Господи, ты только посмотри!
Возбу>кденная, прелестная, блестят даже губы.
- Ох, Мясник, - заговорила она, и рука ее сдвинулась ближе к моему плечу. - Теперь ты на меня сердишься?
Я столько раз пересказывал эту историю и привык уже к выражениям на лицах моих слушателей - по всей видимости, что-то очень существенное я упускаю. По всей вероятности, это "что-то" - мой собственный характер, некий изъян, передавшийся моей жалкой плоти вместе с подлой спермой Черного Черепа. Никому невозможно объяснить, заставить почувствовать, почему это признание так подействовало на меня, почему я впился в скользкий расслабленный рот в пляшущем свете провинциального барбекю поблизости от железнодорожной станции Синдзюку.
Она - преступница!
Ужас-то какой! Еб вашу мать!
Да, она продала фальшивую или, во всяком случае, сомнительную картину. Да, она сочинила ей предысторию и подделала каталог. И хуже того, но пусть уж главные действующие лица меня, блядь, извинят, богатые коллекционеры способны сами о себе позаботиться. Когда я впал в отчаяние, они по дешевке отняли мои работы, а потом продавали их за кругленькую сумму. К черту их всех. В задницу им ерш! Марлена Лейбовиц сфабриковала каталог и название картины тоже, в чем вы скоро убедитесь. Она превратила грошовый холст-сироту в картину, за которую всякий готов выложить миллион баксов. Она - эксперт и делает свою работу: утверждает подлинность.
- В Токио хоть действительно проходила выставка кубистов в 1913 году?
- Конечно. Бог в деталях.
- У тебя есть газетные вырезки? Лейбовиц упоминается?
Она уткнулась носом мне в шею.
- "Джапэн Таймс" - и "Асахи Симбун" тоже.
На всем протяжении этого диалога мы оба непрерывно улыбались, просто не могли остановиться.
- Разумеется, эта конкретная картина Маури и близко не бывала на выставке?
- Ты на меня сердишься.
- Современных репродукций нет, верно? И, конечно же, размеры картины в газетах не указаны.
- Ты сердишься на меня?
- Скверная девчонка, - сказал я.
Но в мире искусства действуют люди намного хуже, крокодилы и грабители в полосатых костюмах, люди без вкуса, паразиты, учитывающие все, что угодно, кроме самой картины. Да, каталог Марлены - фальшивка, но предмет искусства - не каталог. Чтобы судить о работе, нет надобности читать богомерзкий каталог. Смотри на нее так, словно под угрозой смерти.
- Так ты не сердишься?
- Вовсе нет.
- Поедем вместе в Нью-Йорк, Мясник, очень тебя прошу!
- Когда-нибудь - непременно.
Мы пили. Вокруг было шумно. Я не сразу понял, что речь идет не о когда-нибудь. И опять она удивилась, как это я не понимаю того, что, вроде бы, ясно сказано. Разве я не слышал? Маури просил ее продать Лейбовица. Она предложила ему отправить картину в Нью-Йорк. Надо ехать.
- Ты же слышал, милый!
- Может быть, - протянул я, но для меня все было непросто. Хью, вечно Хью. Я вроде бы говорил, что позабыл о нем в Токио, но кто поверит в такую чушь? Мой брат-сирота, мой подопечный, единоутробный мой. Те же мускулистые покатые плечи, нижняя губа, волосатая спина, мужицкие икры. Он снился мне, виделся в оттисках Хокусая, коляска в Асакуса.
- Он в надежных руках.
- Может быть.
- Джексон его друг.
- Может быть. - Но дело не только в Хью - в Марлене. Каким образом картина попала в Токио? Подложный каталог утверждал, что она там находится с 1913 года.
- Расскажи мне, - сказал я, пряча обе ее ладони в одну мою. - Это - картина Дози?
- Ты поедешь со мной в Нью-Йорк, если я скажу всю правду?
Я любил ее. Что я мог ей ответить?
- Поедешь, что бы я ни сказала? - Роскошная розовая улыбка, словами не описать, ее вернее было бы изъяснить красками, размазать большим пальцем, быстрым тычком кисти.
- Что бы ни, - повторил я.
Глубокие, яркие глаза, пляшут отраженные в них искры.
- Каких размеров картина Дози?
- Эта поменьше.
Она пожала плечами:
- Так я ее ужала?
- Это не может быть картина Дози, - решил я.
- Едем вместе. Мясник, ну, пожалуйста! Всего несколько дней. Остановимся в "Плазе". С Хью все будет в порядке.
В Лейбовице выпускница школы Милтона Гессе разбиралась великолепно, просто немыслимо. Но что касается Хью, тут у нее никакого опыта не было. Но у меня подобного оправдания нет.
35
В царствование Роналда Рейгана в три часа сентябрьского дня мы прибыли в сердце империи. Первая минута прошла более-менее о'кей, но у стойки лимузинов все рассыпалось. Высокая негритянка в очках со стразами, с тонким саркастическим ртом, забраковала австралийскую банковскую карточку Марлены.
- Попробуем другой сорт, - предложила она.
После восемнадцатичасового перелета волосы Марлены превратились в сноп побитой градом пшеницы.
- Любую карточку, мисс.
- У меня только эта.
Диспетчерша смерила мою поникшую в пути красотку долгим взглядом с головы до ног.
- У-гу, - пробормотала она и выждала еще миг, прежде чем протянуть требовательную ладонь ко мне.
- У меня вовсе нет карточек.
- У вас нет карточек, - улыбнулась она. - У вас нет карточек.
Не объяснять же условия моего развода.
- У вас обоих нет кредитных карточек? - И, покачав головой, она обратилась к мужчине, стоявшему за нами. - Следующий, - пригласила она.
Разумеется, мне предстояло получить двести тысяч долларов, но я пока не имел их при себе. Что до карточки Марлены, какая-то накладка произошла в конторе Маури или в его банке, но в Токио было три часа утра и выяснить это мы не могли. К черту все, я позвонил Жан-Полю из Терминала Си и перевел стрелки, пусть так, но мы же только что отдали засранцу пятнадцать тысяч долларов, на хрен, весь аванс, полученный мной от галереи за "Если увидишь", он еще нажился на картине, с которой ему пришлось расстаться. Пять часов утра в Сиднее, рановато, признаю, но это еще не повод орать мне прямо в ухо насчет иска, который он подаст против меня. Звонок был за его счет, так что я предоставил ему болтать. Спустя какое-то время он поуспокоился на эту тему, но зато принялся за Хью, который-де ломает его "недвижимость".
- Он отодрал раковину от стены.
- И что я могу сделать? Я в Нью-Йорке.
- Ты вор, мать твою! Я запер его для его же блага.
Милейший патрон шмякнул трубку - аж в ухе у меня загремело, - после чего мы отправились в бар, и я выпил свой первый "Будвайзер". Кошачья моча, да и только.
- Не беда, - утешала меня Марлена. - Завтра все наладится.
Но я беспокоился за Хью, и пусть Марлена держала мою руку, я снова был один, сокрушенный стыдом и усталостью, когда мы брели к автобусу до станции Ньюарк, а там поймали нью-джерсийский поезддо Пенсильванского вокзала, а оттуда добрались до артистического приюта для сумасшедших на Принс-стрит. СоХо, но не то, где вы покупали свой "Комм де Гарсон". Я понятия не имел, где это я приземлился, знал только, что загубил своего брата, и сирены здесь визжат в истерике, и такси не затыкаются ни на минуту, и где-то здесь, рядом, поблизости, есть ночлежка. Мне требовался джин-тоник и большая жирная куча льда для анестезии.
В сумерках мы добрались, наконец, до перекрестка Брум и Мерсер, в тот час, когда темнеют покрытые листовым железом фабрики, выключается свет, престарелые пионеры Цветового Поля и Анестезии Высоким Кэмпом, надо полагать, забираются в свои, блядь, спальные мешки, и в паутине пожарных лестниц вечер отбрасывает последний чудный луч заката на фасады фабрик.
На углу Мерсер-стрит Марлена сказала:
- Я встану тебе на плечи.
Я послушно подставил руки, и Марлена Кук вскарабкалась на меня, словно форвард перед воротами мельбурнского крикетного стадиона. Впервые я мог догадаться, сколь многое она скрывала от меня. Моя задушевная подружка вспрыгнула с моих ладоней на плечи, сумка все еще висела у нее на плече. Сто пять фунтов весу, но прыгнула она с такой силой, что колени у меня подогнулись, как высохшие маковые стебли, и пока я успел выпрямиться, она уже подтянулась, ухватившись за ржавую ступеньку, и зигзагом вскарабкалась по этой паутине к пятому этажу. Я слышал, как распахнулось неподатливое поначалу окно - хлоп, словно обрел подвижность зажатый позвонок. Кто она, эта чертова баба? Вот и полицейский автомобиль выруливает, медленно ползет по раздолбанной улице, то вспыхнут фары, то погаснут. И кто такой, нахуй, я сам? Все деньги при мне - японские. Паспорт остался в чемодане, запертом на Пенсильванском вокзале. Полицейские притормозили и ждут. Я вышел на свет, вынул из кармана ключ, отступил в темноту. Машина двинулась дальше, влача за собой глушитель, словно порванную якорную цепь.
Это вам не Сидней. Объяснить, в чем разница?
- Иди сюда, - позвала моя возлюбленная. - Пятый этаж.