– Проблема в системе ценностей, – говорит он почти ласково. – Согласитесь, то, что раньше было важным, сейчас кажется смешным. Вспомните своё детство, и вам всё станет кристально ясно. Лет десять-пятнадцать назад я только и думал о том, чтобы меня издали, теперь же просто не могу понять, как я мог быть таким дураком, и насколько это было глупо.
– А что же важно для вас сейчас? – спрашиваю я, хотя прекрасно знаю ответ.
– Для меня-то? Вот это, – мужик показывает пальцем на стакан.
– То есть, писательская стезя вас больше не интересует?
Мужик по-лошадиному мотает головой:
– Понимаете, мой юный друг, людьми движет вполне нормальное стремление оставить после себя потомство, в данном случае, творческое, или же самое обычное тщеславие. Я же давным-давно от того и от другого избавился, чего и вам желаю. А всё потому, что в этом нет ни грамма смысла!
– Не могу с вами согласиться, – уверенно говорю я, – смысл есть.
На лице у моего собеседника возникает ленинский прищур:
– А вы уже ответили себе на вопрос, почему вы хотите напечататься? Вы сами-то знаете, зачем вам это нужно?
Ненадолго задумываюсь. Вопрос не то чтобы ставит меня в тупик, просто он один из тех, на которые вроде бы знаешь сразу несколько ответов, но если тебе его вдруг задают, быстро выясняется, что, на самом деле, не можешь выдавить из себя ни одного. Разумеется, я не раз и не два отвечал себе на него, и в разное время по-разному. Когда-то мне хотелось вписать своё имя в историю отечественной, а может и мировой литературы. Стыдно в этом признаваться, но так оно и было. Теперь же, понимая всю невыполнимость поставленных задач, я объясняю себе собственное стремление быть напечатанным исключительно желанием подтвердить наличие у себя писательских способностей. Ну, и ещё, может быть, доказать кое-кому кое-что…
"Вот так вот и девальвируют мечты юности, – с горечью думаю я, – ещё год, два, и я, возможно, тоже приму сторону моего безымянного собеседника…"
– Что молчите? – отрывает меня от размышлений мой собеседник. – Никак не придумаете, что бы такое соврать?
Откашливаюсь для важности:
– Отчего же, знаю. Мне это нужно для того, чтобы реализовать свой творческий потенциал, который, как мне кажется, у меня имеется.
– Для этого совсем не обязательно печататься! – хохочет мужик. – Достаточно писать "в стол".
– Нет, не достаточно! – протестую я. – Реализация творческого потенциала подразумевает под собой результат, которым и является изданная на бумаге книга.
– Понимаю, – кивает мужик, – техническое образование не пропьёшь.
– Причём здесь моё образование? – не понимаю я.
Вместо ответа мужик вяло машет на меня рукой:
– Вот представьте: ну, будет стоять у вас на полке "кирпич" с вашей фамилией на обложке. Представили? (я киваю) Что изменится?
– Да, по большому счёту, ничего.
Мужик негромко мне аплодирует:
– Вот и я о том же. Ни-че-го!
Его самоуверенность начинает меня доставать. Тоже мне, умник нашёлся.
– Тогда, следую вашей логике практически всё можно подвести под категорию "ничего", – говорю я медленно, чтобы не дать воли эмоциям, – а есть хоть что-то, что им не является?
– Я вам уже сказал – вот это! – мужик снова показывает пальцем на стакан и противно улыбается. – In vino veritas! Истина в вине!
Неожиданно мне становится грустно. Настроение, ещё пять минут назад бывшее приподнятым, неизвестно куда испаряется, а вместо него приходит знакомое с детства и мало контролируемое раздражение. Мужик, видимо, уловив моё расположение духа, снимает с лица бесящую меня (и, почти уверен, всех остальных, кто когда-либо с ним общался) улыбку и заговорщицки мне подмигивает:
– Ладно, хватит о грустном. У меня с собой кое-что есть (из-за пазухи показывается горлышко с пластмассовой крышкой) может, составите компанию?
– Нет уж, спасибо. Мне на работу надо.
– Как знаете, а я всё-таки приму.
С этими словами собеседник достаёт бутылку, зубами срывает с неё крышку и, совершенно не соблюдая конспирации, выливает примерно треть содержимого в тот самый стакан, из которого я его поил.
– Тогда за ваше счастливое литературное будущее! – говорит он голосом диктора и, легко донеся стакан до рта, опрокидывает содержимое в себя.
Не успевает опустошённая тара коснуться поверхности стола, как универсам оглашается басовитым вокалом, заставляющим любого советского мужчину прижать уши.
– А ну-ка, алкаши, – летит из-за прилавка, – пошли отсюда!
Мы с мужиком чуть приседаем, как при близком разрыве, а разбуженная шумом собака отвечает задорным лаем.
– Ещё и кобеля с собой притащили! – громче прежнего голосит тётка. – А ну, пошли вон, не то я милицию вызову!
– Пойдёмте лучше на воздух, – говорит мужик, пряча бутылку обратно за пазуху, – если она выполнит своё обещание, то нам с вами несдобровать.
Поспешно выходим. Тётка, почему-то окрестив меня и моего случайного спутника вдогонку лишенцами, провожает нас тяжёлым и всё понимающим взглядом. Мне очень хочется думать, что она не запомнит меня в лицо, и я как-нибудь ещё зайду сюда без приключений выпить "кофе", но что-то подсказывает мне обратное. От таких мыслей я ещё больше злюсь на своего утреннего знакомца, которого меня чёрт дёрнул "спасти".
– Что ж, прощайте, мой нечаянный спаситель, – нараспев говорит он, выписывая в воздухе рукой замысловатую фигуру, – быть может, мы ещё встретимся.
– Обязательно встретимся, – без энтузиазма отвечаю я и поспешно отчаливаю в направлении работы. Слава богу, он меня не преследует.
– И выбросьте эту блажь из головы, – слышу я за спиной его голос, – всё это пустое! Слышите, пус-то-е!
В унисон хозяину подаёт голос собака. Громко и, как мне кажется, достаточно зло, гавкает она мне в спину, расталкивая до этой минуты мирно спящий где-то в глубине меня первобытный страх. Гонимый этим страхом, ускоряю шаг.
"Только не оборачиваться! – говорю я себе. – Нельзя показать, что я испугался".
Собака продолжает лаять. Ускоряюсь ещё больше, оскальзываюсь на льду и падаю на правое колено. Жгучая боль умножает обиду раз в двадцать. Помогая себе матюгами, встаю и всё же поворачиваюсь назад.
Мужик с собакой стоят, где мы с ним расстались; на лице у него та же мерзкая улыбочка.
"На самом деле я испугался не собаки, а того, что на секунду поверил в то, что мне наплёл этот алкаш, – соображаю я. – Но на самом-то деле его слова недорогого стоят, просто всякий неудачник пытается окрестить любого встречного в свою веру", – вспоминаю я чьи-то умные слова, и от этого становится намного легче. Улыбаюсь "в тридцать шесть зубов" и посылаю в адрес моего несостоявшегося собутыльника жест из одного пальца. Мужик на мою выходку не реагирует, но улыбки на лице уже не видно.
Разворачиваюсь и, не спеша, даже медленно, шагаю в сторону Научного проезда. Не из гордости – просто болит ушибленное колено. Какое-то время за спиной ещё слышится хриплый собачий лай, но очень скоро он растворяется в уличном шуме.
Разумеется, Востоков позвонил вчера в офис без пяти шесть и, как и следовало ожидать, никто ему не ответил. Так что утро рабочего вторника начинается для меня с неприятного разговора.
– Ты понимаешь, что ты не просто оставил пост, но и подорвал наше к тебе доверие? – вещает Игорь тоном проповедника. – Что ты можешь сказать в своё оправдание?
– Моим оправданием может служить лишь то, что я пошёл на служебное преступление ради девушки, – неожиданно для самого себя говорю я.
Выражение лица Игоря мгновенно меняется с укоризненного на хитрющее.
– Я требую подробностей! – заявляет он, взгромоздившись на собственный стол.
– Мне как-то неловко, Игорь… – пытаюсь я отвертеться, но господин генеральный директор непреклонен:
– Значит, уйти с работы раньше времени тебе было ловко, а рассказать старшему товарищу о том, куда ты направился в рабочее время, и что ты там делал, НЕловко. Так?
– Так, – соглашаюсь я.
– Ну и что же прикажешь с тобой делать? Я же не могу просто спустить это на тормозах. Может, наказать для профилактики… премии, например, лишить…
– А что, будет премия?
– Кому-то, может, и будет, а кому-то хрен по всей морде…
Несмотря на серьёзность темы – деньги это всегда серьёзно – в словах Игоря не слышится злобы или чего-то подобного, из чего я делаю вывод, что наказывать он меня не собирается.
"Ему, видимо, просто хочется с утра немного развлечься, – думаю я, – и развлекать его, похоже, придётся мне".
– Хорошо, я расскажу, – соглашаюсь я, – только прошу ваше генеральское директорство сохранить сказанное мной в тайне.
– О чём разговор! – Востоков кладёт свою узкую ладонь на нагрудный карман бежевого в тонкую синюю полоску пиджака. – Скорее небеса упадут на землю, и Дунай потечёт в обратную сторону, чем с моих губ сорвётся хоть что-то из того, что я сейчас услышу.
С недоверием смотрю на Игоря, но тот уже сама честность: губы поджаты, бровки "домиком", а голубенько-сероватенькие глазки широко раскрыты и буквально светятся правдой.
– Не, на меня такие штуки не действуют, – отмахиваюсь я, – ошиблись полом, ваше генеральское директорство.
Игорь без труда расстаётся с маской невинности и возвращается в своё обычное естество – нагловатого хлыща.
– Ладно, не будь жлобом, расскажи, – просит он, – и потом, чем больше ты мне расскажешь, тем меньше я растреплю.