Как оно?
— Ну?
— А так напишешь чистосердечное признание и пойдешь за хранение наркотиков… если сдашь нам поставщиков. Получишь года два. Отсидишь год — мамаша выкупит.
— И чего?
— Будешь снова торговать героином. Мы тебя снова посадим. Круговорот веществ в природе… Но это потом будет. Нам нужно знать, откуда героин порченый идет.
— Все равно не скажу.
— Устал от свободы? Думаешь, раньше семи лет по дому не соскучишься?
— Мне плевать! Я тебя ненавижу!
— А почему именно меня?
— Ты — гестаповец… Я подыхаю, понимаешь?! Подыхаю! Все! Нет разговора! Я вздохнул и произнес:
— Ну так какие проблемы? Дадим. Говори. Я вытащил «чек» с героином, показал ему издалека. Эх, где наша не пропадала! Повторялась история с Вороной. Его глаза впились в пакетик. Он без дозы ничего не скажет. Все эти статьи УК, сбыт, хранение, сроки — его не колышат. Его колышит только пакетик с героином.
Наркоманы — люди без ощущения будущего. Будущее для них — это сегодняшняя или завтрашняя доза. Дальше им заглядывать грешно. Они рабы «чека». От дозы героина зависит их жизнь. Нет ничего такого, чего бы не совершил наркоман в ломку. Сбросить ядерную бомбу на свой город, прирезать родителей — это для них вопрос не принципа, а того, насколько сильна ломка.
— Мне Тютя тот героин впарил, — Кукиш облизнул губы, не отводя взгляда от героина.
— Утютин, что ли? Который у кафе «Волна» точки держит?
— Он.
— Ты чего, у него затовариваешься?
— Нет. У таджиков. Но тут он сказал, что есть дешевый героин. И сдал мне несколько грамм.
— А ты их Бацилле сплавил?
— Да.
Все, круг замкнулся. Опять Тютя. Барыга, которого мы упустили.
— А он у кого взял? — спросил я.
— Наверное, тоже у таджиков. Кто еще героин по дешевке толкает партиями?.. Давай… Ну, это, давай, — он дрожащим пальцем указал на пакетик.
— Погоди, разговор еще не закончен.
— Ничего не скажу, пока… — он не договорил, жадно сглотнул слюну.
— А что ты еще можешь сказать?
— Тютя от ментовки хоронится.
— Это я знаю, — усмехнулся я.
— А где хоронится — знаешь?
— Нет. Но хотел бы знать.
— Скажу… Давай…
Он взял пакетик, развернул его, взял кусок газеты, разложил на нем порошок и втянул «белый» ноздрей. Глаза блаженно закатились. Вопреки распространенному мнению, героин не только колют, но и нюхают. Правда, кайф не совсем полный, да и расход вещества поболе. Но все-таки действует.
— Так где Тютя хоронится? — спросил я.
— На Конноармейской улице, — Кукиш прислонился спиной к стене и закатил глаза. — Дом девяносто. Квартира шестнадцать. Или семнадцать, — он начал уплывать.
— Точнее, — гаркнул я фельдфебельским голосом.
— Ну, семнадцать.
— Помнишь, там взяли Аскерова, — Арнольд ткнул пальцем в направлении проплывающего слева универмага.
— Это который в детской коляске героин возил? — спросил Асеев.
— Он самый.
— Тут же Тюленину брали, — сказал я, включая поворот и обгоняя «БМВ», тащащийся, как больной «Запорожец».
— Мать-одиночка, — кивнул Арнольд.
Да, действительно была такая стерва с крашеными белыми волосами — мать-одиночка. Давала своей дочурке трех лет от роду героин для клиентов, отдав дозу, дочурка забирала деньги. А вторая дочь двенадцати лет стояла на стреме. Было Тюлениной лет тридцать пять, сама не наркоманка, нашла наилучший способ зарабатывать деньги. Помню, изъяли у нее три пейджера, два мобильника…
Да, еще одно место для экскурсий по местам сражений нашего ОБНОНа с наркоманией.
— Ох, пожалеет Тютя, что на свет родился, — мечтательно улыбнулся Арнольд, хлопнув кулаком о ладонь.
— Его еще найти надо, — сказал я.
— Чувствую, найдем, — кинул Арнольд. — И еще интуиция подсказывает, что хреново ему придется, — он вновь ударил кулаком о ладонь. — Вот так мы его.
Конноармейская улица располагалась на самой окраине.