Она слабо понимала, зачем все эти, ненужные на ее взгляд, траты на репетиторов, зачем спецшкола и неясным миражом маячивший впереди, какой-то непонятный для нее МГИМО. Зачем вся эта морока, если и так все хорошо, дом – полная чаша? Чего еще желать? Она никогда не мечтала о журавле, имея свою синицу в руках. Всяк сверчок знай свой шесток, – внушали ей с детства и она хорошо усвоила урок. Но таково было желание мужа, а муж для нее значил все. Муж – это был ее Бог. Муж – это безбедное настоящее, это светлое материальное будущее и обеспеченная старость. Муж – это шубы и бриллианты, море и новая машина. Муж – это святое… и она без колебаний встала на его сторону.
Родители ее были люди простые и понятные, со своими предсказуемыми событиями и поступками. Мать, посудомойка, и отец, простой работяга, проводили дни, похожие один на другой. По выходным отец традиционно напивался, жутко скандалил и распускал руки, а в воскресенье, очухавшись, также традиционно вымаливал у жены прощения, то прося его, то требуя, то угрожая. Люська – посудомойка, бывшая лимитчица, наделенная недурной внешностью и бойким характером, неожиданно "залетевшая" от любимого удальца, не пожелавшего на ней жениться, не взяла на душу грех детоубийства, а подсуетилась и быстро окрутила едва вернувшегося из армии пацана, неказистого, зато с такой лакомой и заветной столичной пропиской.
Девочка родилась на удивление крепенькой для семимесячной, что было бы вовсе и неудивительно, если знать правду. Семимесячной она лишь значилась в медицинской карточке, а на самом деле исправно прожила в материнской утробе положенные девять месяцев от своего настоящего, а не названного, зачатия до рождения. Муж, хоть и простак, но что-то такое подозревал, буквально нутром своим чувствовал, и в сильном подпитии обзывал жену дурными словами, но вот доказать ничего не мог, а поводов к ревности она никогда в жизни ему, надо признаться, не давала. Вот только других детей больше не хотела и не родила ему, втайне страшась, как бы не пострадал ее первенец, кукушонок.
Жили они нормально, как все, считая копейки, временами скандаля до драки, потихоньку тащили с работы все, что плохо там лежало, и на что не положил глаз кто-то другой, выше них стоящий в несложной иерархии таких же маленьких и незаметных людей.
Поэтому у них в доме полотенца и посуда были с названием той точки общепита, где мать в данный момент работала, и гостей это обычно нимало не смущало; а у отца была своя постоянная клиентура, покупавшая ворованные с завода детали. Если требовалось стащить что-то покрупнее, что на себе не унесешь, приходилось делиться с охраной. "Не пойман – не вор", – посмеивался отец, показывая матери свою добычу, но так откровенничал лишь в домашнем узком кругу. А при посторонних даже в глубоком подпитии ничего лишнего он на эту тему не болтал.
И вот мать Толика, дочь простого работяги и Люськи-посудомойки, достигла невиданных в их кругу высот, достигла лишь благодаря единственно принятому решению – правильно вышла замуж. Она ответила отказом красавцу с кудрями, будущему инженеру, увивавшемуся за ней без малого год, и сказала "да" маленькому, ниже ее на полголовы, уже смолоду начавшему лысеть бухгалтеру с суетливыми потными ладонями и неровными зубами.
– Смотри сама, доча, тебе жить, – сказала ей мать, поджимая губы, – оно, знашь ли, с лица воду не пить… И что твой инджинер-то тебе принесет, кроме зарплаты? Ничё! Да еще и на спинжаки ему траться поди… Твой папка и то больше получа-ат… а бухалтер-то… знамо дело, деньги завсегда считает… авось, что-то и прилипнет кода-никода…
Простоватая Люська, даже прожив в Москве большую часть жизни, так и не избавилась от своего говора. Ну, да это было не важно. Зато она называла вещи своими именами и ситуацию понимала правильно. Уж чего-чего, а жизненной мудрости и хватки ей было не занимать.
Дочь почти не колебалась. Нравились ей оба; больше, конечно, тот, что с кудрями, но бухгалтер казался перспективнее. Любовь? Какая любовь? Любила она по-настоящему только деньги и то, что они могли бы ей дать. Потные ладони можно и потерпеть. Если впереди манило будущее в виде хорошей одежды и вкусной еды, и даже, чем черт не шутит, югославской стенки и немецкого сервиза "Мадонна".
Теперь она жила в шикарной квартире, обставленной, как музей, вызывая гордость и одновременно заискивающую зависть у собственной матери. И сервизы и стенка давно уже у нее были, и даже намного, намного больше, чем она могла мечтать. Ради глупого, бунтовавшего сына, не понимавшего своего счастья, свое собственное счастье она рушить не собиралась.
Мальчик Толик кричал и вырывался, привычно зажатый у отца под мышкой, а она в праведном гневе попрекала сына расходами, тем, что из-за него никак машину не поменяют на новую, и Светочке не достаточно помогают, и что он неблагодарный, ничего не ценит, учиться не хочет, а все ему вынь да положь, без усилий, а без труда, как известно, не выловишь и рыбку из пруда, и "сколько можно, отец же не железный в самом-то деле"… и так далее и тому подобное…
Она смотрела на сына и не находила в сердце жалости. Вот чего ему не хватает, паршивцу, спрашивается? Всего же полно! Не то, чтобы она не любила сына, любила, конечно, но дочь все-таки любила больше. С ней было как-то интереснее, веселее. С самого рождения. И колясочка красивенькая, нарядная, и кроваточка, а там уж платьица пошли, бантики, рюшечки, воланчики. И сидит она в коляске, красивая как кукла, загляденье просто, а не девочка, все оглядываются, любуются. Интересы у них со Светочкой всегда были одинаковые, чуть ли ни с пеленок, а уж позже тем более.
И в школу пошла, тоже мать радовала. То так ей волосы заколют, то иначе. То с крупными воланчиками передничек сошьют, то помельче. Юбочку делали и подлинные, и покороче, то в складочку крупную, то плиссе пустят… А верх? То отложной воротничок у формы выберут, а то и стоечку с кружавчиками. И манжеты под стать, то узкие, то широкие, почти до самого локтя, на пуговках. Красота! Так что Светочка училась матери на радость. В учебе не блистала, тут чего греха таить, не ее это было. До восьмого класса со слезами еле дотянула, а потом отец за взятку в торговый техникум устроил, чтобы не без профессии ребенок остался. Зато уж во всем остальном – ив прическах, и в нарядах, и в украшениях, – она всегда была первая модница в своей школе, было, чем гордиться.
И теперь они с дочкой как подружки, дня не могут друг без друга. Что приготовить, что сшить, что купить – всегда они друг другу первые советчицы. А попадет в руки заграничный модный журнал, кому первому звонить? Конечно, дочери, тут и вопросов нет. Да и то сказать, теперь уж и наоборот, дочь сама к себе зовет, у нее теперь возможностей побольше-то будет. Не зря же они с отцом за сынка завмага ее выдали. Живет теперь не хуже, чем у родителей, как сыр в масле катается.
А что сын? Даже рожать его не хотела, все муж уламывал, давай, да давай. Чувствовала, что поплывет, ведь уже не двадцать-то, но пронесло, слава Богу, уцелела фигура, хотя грудь вот обвисла. И как ей было не обвиснуть, спрашивается, если мальчишка никак ее бросать не хотел? Говорят же современные доктора, что три месяца грудного вскармливания достаточно. Так нет же, она его на седьмой еле оторвала. Орал все как резанный, ночами спать не давал, пришлось к бабке, матери своей его отдать, чтобы отвык. Перевели на бутылочку, да уже поздно, впереди вместо былой упругости повисли два опустевших мешочка.
И растить его было не так интересно, как Светочку. Пока маленький, еще ладно, куда ни шло, то в матросский костюмчик его нарядит, то в троечку с бабочкой. Ну, шортики, ну, носочки белые, ну, а дальше-то что? Школьная форма? Брюки, рубашка, пиджак? И все? Какие украшения? Пионерский галстук, который зимой и летом одним цветом? Не больно-то и разбежишься. Ни причесок тебе, ни сережек или браслетиков, ни цепочек… Вон, в прошлом году от нечего делать ему золотую цепочку с крестиком повесила, хотела хоть какой-то красоты добавить. А что толку? Все равно под одеждой этого золота никто не видел, а как увидели, учительница сразу сказала – снять.
По сути, что такое мальчик? Это маленький мужчина. С ним уже нельзя вести себя, как с девочкой, но и мужчиной он еще не считается. Мужчина у них в семье один – муж. Добытчик, кормилец. О чем они обычно с ним говорят? Да о всяком, разном, насущном. Что на ужин приготовить, к примеру, или что завтра на обед.
Приходит он с работы, берет в руки газету, садится в свое любимое кресло и слушает, как она ему все пережитое за день рассказывает. Это были самые ее любимые моменты. По сути, ей вообще все в их отношениях нравилось, кроме, разве что, постельных дел, неизменно вызывавших в ней брезгливое отвращение. Она себя ничем не выдавала, отдаваясь мужу с улыбчивой готовностью и монотонными стонами, а про себя считая количество его ерзаний взад-вперед и с облегчением принимая судорожный конец. Но постепенно муж и сам как-то поостыл, все чаще ограничиваясь ласковым поцелуем на ночь, и их брак, на ее взгляд, стал совсем безупречным.
Вот, она накрывает на стол, уже все приготовленное, красивое, в хрустале, с мельхиоровыми приборами, с крахмальными салфетками, и говорит, говорит, говорит… А он слушает… И что сегодня сгущенку в соседнем гастрономе выбросили, и ей дали по блату три банки, а зеленый горошек будет в пятницу. Она возьмет пять банок, а Лидке из бакалеи даст взамен дефицитные колготки. И что у них в магазине новый завоз был, но пока еще не знает, что там есть, сначала ведь только для своих, хотя завмаг намекнула, что теперь и она, даром, что перешла на полставки, будет среди первых, не зря же они родственники, так что готовь, отец, кошелек, надо будет для всех обновки купить.
– Приготовим, не волнуйся, кошечка, не голытьба какая-то, купим, что скажешь.