- Подходит?-спросила она, давая мне тон.
- Высоко,- буркнул я, хотя знал, что ничего не поможет: придется петь, потому что мы друзья. Раньше у нас получалось довольно сносно. Но Аги, видите ли, желает петь в любое время дня и ночи, к тому же еще и фокусничает, а у меня голос ломается, и в самый ответственный момент я могу просто дать петуха. Дискантом петь мне уже трудно.
Я едва дотянул до конца, поглядывая то в ноты, то на грудь Аги, а в горле от напряжения кололо, как при ангине. Но Аги, кажется, осталась довольна.
- Тебе не нравится уже петь, Андриш?-спросила она под конец.
- Нет.
- Раньше ты этого не говорил.
- Приходится сильно напрягаться. Слишком высоко для меня.
Она жевала травинку, должно быть что-то обдумывая, потом заговорила:
- Скажи, Андриш, почему ты всем говоришь "целую руку"? Ты ведь уже не маленький.
- Не маленький, не маленький,- передразнил я оскалившись.- И ты тоже взялась за нотации. Стоит кому-нибудь на меня посмотреть, как сразу же начинается дрессировка.
- Тебя дрессируют? - спросила она, сдерживая смех, чтоб меня не обидеть.
Злость моя мгновенно пропала, но продолжал я так же запальчиво:
- Как хищника! Вот послушай, что делает мой родитель! Если все нормально, он с высоты своего величия вопрошает: "Как дела, молодой человек?" А все остальное время дрессирует и поучает. Всегда. Сам бы сперва поучился!
Моя пылкая речь рассмешила Аги.
- Сам бы сперва поучился! - с удовольствием повторила она смеясь, оправила юбку и встала.
- Ничего смешного, - сказал я, желая растолковать свою мысль. - Вечером, например, перед сном, я с ним прощаюсь: "Спокойной ночи, папа". А он взглянет волком, сверкнет исподлобья белками и отвернется к окну.
- А ты не прощайся!- подстрекательски пискнула Аги.
- Я, видите ли, сын и обязан отдавать дань уважения родителю. А уважаемый родитель нос в сторону воротит.
- Однажды я видела такое в кино...
- Да?
- Женщина на что-то обиделась, отвернулась к окну, мнет гардину и смотрит вдаль. Друг окликает ее несколько раз, она - ноль внимания.
- Гм,- промычал я подозрительно, догадываясь, что сейчас начнется очередное кривлянье: слишком резко отклонилась подруга моего детства от первоначального курса.
Аги подошла к краю обрыва и начертила в воздухе окно.
- Вот окно. Я - упрямая женщина. А ты хочешь со мной помириться.
Стоя у воображаемого окна, она передернула плечами, потом повернулась и сурово взглянула на меня. Взгляд ее ожег, как удар плетью.
Органически не перевариваю никаких кривляний. А она собирается то ли в певицы, то ли в актрисы и пробует на мне свои силы. Здорово. Мы начали игру. Задрав голову, она корчила какие-то рожи, делала вид, будто мнет гардину, нетерпеливо притопывала ногой и ждала.
Наконец, она обернулась, а я стоял, впившись глазами в ее плечи... в голове у меня помутилось, дыхание перехватило, и я не смог войти сразу в образ.
- Простите, сударыня!- сказал я наконец, склонившись, и сам удивился, как звучит мой голос - гораздо нежней, чем обычно.
Плечи у Аги дрогнули, она снова запрокинула голову и надменно уставилась вдаль.
Чтобы привлечь ее внимание, я повысил голос и произнес с раздражением:
- Я сказал ведь: простите!- Но все равно суровей не получилось.
Агнеш не обернулась.
- Сколько раз повторять!- сказал я и, не зная, что делать дальше, схватил ее за волосы и насильно повернул к себе.
Она посмотрела так странно, с каким-то неожиданным интересом, и сбросила с головы мою руку, словно камень.
Потом прильнула ко мне, положила руки на плечи и долго глядела на меня, не отрывая глаз.
- Вот так прощение,- сказала она едва слышно.
Я смотрел на ее влажные зубы, блестевшие из-за раскрытых губ, на густые тенистые ресницы, и все завертелось у меня перед глазами: игрушечный город, гора, деревья со скудной листвой, плечи и губы Аги...
На извилистой горной дороге зарокотал мотор автомашины. Улыбка внезапно сошла с лица Аги, и мы молча продолжали смотреть друг на друга. Рокот мотора приближался. Губы Аги были раскрыты, она ждала, а я в общем-то оплошал. Машина, наконец, пронеслась - большой черный "мерседес", Когда я заговорил, голос у меня был совсем хриплый.
- "Мерседес", шестицилиндровый.
Агнеш отвернулась.
- Барахло,- обронила она ледяным тоном.- Вылитый жук-олень.
- Мотор для тебя ничто. Главное, чтоб кузов был белый.
- Да,- надувшись, отозвалась она и пошла вниз.- Или красный, как вишня на дереве.
Она что-то вполголоса запела, а я молча поплелся за ней. На углу Майора Аги смерила меня критическим взглядом.
- Вырос ты из своего пиджака. В рукавах руки не умещаются.
Я погасил настольную лампу в половине второго ночи.
■
Дома настроение убийственное, время ползет как улитка. Звонят. Надо открыть. А-а, Петер Чабаи! Войдя, он нахмурился и стал пытливо оглядываться по сторонам. Я махнул ему, зазывая к себе, но в проходной комнате мы наскочили на Кати. Ах, как стильно они здороваются! Он таращится на нее, как баран, а она потрясающе строит глазки. Черт побери, просто не выношу, когда вьются вокруг моей сестрицы. Раньше меня это не трогало, но раньше, правда, не очень и увивались.
Петер, как видно, приклеился к полу. На повестке дня какой-то велопоход, и Кати так вкручивала, будто я тоже в курсе дела. А я не в курсе - первый раз слышу. Петер мой друг, мы с ним ездим на велосипедах, но устраивать им рандеву - увольте. Кати еще не в том возрасте, как говорит мама.
- Пошли! - бросил я Петеру, но он сделал вид, что на одно ухо оглох, кивал башкой и плел какую-то чушь насчет того, что раздобыть дамский велосипед - ему раз плюнуть.
А Кати ловила каждое его слово; у этой идиотки, должно быть, совсем из головы вон, что родители дома и в любую минуту может вспыхнуть скандал.
Я прямо-таки взмок, пока отдирал Петера от пола; наконец, притворив тщательно дверь, я оглушил его шепотом:
- Послушай! Я был у Фараона!
Петер разинул рот.
- Ты тоже?
Теперь уже я был оглушен и страшно рассвирепел: поразительная осведомленность, попробуй угонись за таким.
- Все понятно. Чего ты гогочешь? Признался?
- Конечно. А ты?
- Нельзя было иначе.
- Тухлое дело.
- Почему?
- Класс решит, что мы доносчики.
- Трясешься?
- Идиот.
- Скажем правду, а кто не поверит, тот схлопочет.
Мы до мелочей разработали план контратаки, когда в соседней комнате загрохотали шаги и хлопнула дверь, так что с потолка посыпалась штукатурка.
- Во всяком случае, ужинать я дома не буду! - прокричал голос родителя.
Чабаи, отведя глаза, занялся господином Геринцем.
- Заварушка? - спросил он наконец, так как я все еще не нашел, что сказать.
- Небольшой... пограничный инцидент,- я пытался говорить легко и непринужденно.
- Ага. Ну, я пошел. До завтра,- сказал он и сморщил лоб.
- До завтра,- машинально повторил я.
Я должен был выйти первым, чтоб Петер не столкнулся с родителем.
- Вот так казус,- входя, бросил я Кати.
Она спросила, что это такое, я посоветовал поискать в словаре.
■
Мы начали наступление с трех сторон, когда Живодер ногами-лопатами безжалостно вытаптывал траву на Вермезэ. Нас он долго не замечал и вдруг остановился, будто увидел отражение в зеркале. Сперва он хотел рвануть, потом ухмыльнулся и стал, широко расставив свои лопаты.
Мы окружили его молча.
- Что новенького, гаврики?
- Слушай, Живодер! - сказал я. - Фараон желает приобрести у тебя несколько открыток, ну, конечно, по сходной цене.
- Опоздали, гаврики! - заржал Живодер и замахал от восторга своими граблями.
Обозленные, мы растерянно переглядывались и бессмысленно разевали рты, пока не заговорил Чабаи.
- Чего это тебя так разбирает, чучело?
- От агитации. Не видать вам теперь ни звукового плаката, ни девочек,- сказал Живодер.
- Заливаешь? - окрысился Жолдош и собрался ему врезать.
Мы с Петером оттащили Жолдоша.
- Я завязал, милорды, - с удовлетворением пояснил Живодер. - Фараон проветрил мозги моему папе...
- А папа тебе?
- Вентиляция - первый сорт! Сперва проветрили серое вещество, потом череп и наконец то и другое вместе.
Живодер снова залился каким-то дребезжащим смехом.
- Хорошо, что вентиляция помогла,- сказал я, но у меня уже пропала охота продолжать это дело.
- Кто мог настучать Фараону? - спросил задумчиво Чабаи.
- Подонок всегда найдется. Бросьте, гаврики! - махнул Живодер граблей.-- Как вы думаете? Сделают из меня космонавта?
- Можешь не беспокоиться, ракета готова,- сказал Чабаи.
- Да нет же! - пробормотал Жолдош.- Фараон на скандал не пойдет.
-- Пока ты останешься,- добавил я, скорее всего затем, чтоб утешить себя и других.
- Браво, брависсимо! - заорал Живодер.- Об этом я откровенно сообщу старику. Я остаюсь, сударь, удаляться пока не желаю. Я чертовски рад, господа. Гуд бай, гуд бай...- попятившись, он вразвалочку зашагал по траве, а мы остались и с огорчением смотрели друг на друга. Жолдош рухнул на скамью и сочно сплюнул.
- Не хватает только церемониального марша! Блеск!
- Здорово вляпались! - сказал Чабаи с отвращением.
Мне тоже в голову ударила кровь.
- "Я на вас полагаюсь". Видали? Черта с два он на нас положился!