- Погоди! - продолжал что-то рассказывать Козюльский. - Чего там ностальгия… Как он говорил: ностальгия - это когда думаешь, что вот вернешься на то же место, и вернется та же жизнь. А по прежней жизни всегда тоскуешь, какой бы она не была. Всегда она лучше кажется - так уж мы устроены. Это не я - это друг мой так говорил, Орест Чебаков, вместе в Ленинграде работали… Нет, не Арест, а Орест. О, о! Вот так…
- А я по этим местам всю жизнь скучал, - сказал Мамонт. - Хотя и не видел их никогда. Наверное, в прошлой жизни я был дикарем и жил где-то здесь. А может и не дикарем даже, а каким-то животным, попугаем каким-нибудь…
Голое, без коры, дерево, отполированное, как мебель. Специально прищурившись, Мамонт представлял, что двигается среди гигантских костей, - ударившись в воде о корень коленом, очнулся.
- …В прошлом году, тоже перед Новым Годом, встретил его, - продолжал Козюльский. - В Ленинграде, на Московском вокзале. Старый, желтый стал, в очках. Решил угостить его, водки взял. На свои. А он отказывается. Ты мне водкой не угрожай, говорит, - меня теперь только денатурат берет или спирт муравьиный…
- А я вчера в городе был, - заговорил Кент. - Смотрю, по Мейн-стриту дружок мой бредет с кульком наркотика. Отдохнули, побалдели от души… - Кент пропел чужим тоненьким голосом, будто кому-то подражая: "Сигары и коктАйли… И кокаин!"
- Хорошая песня, - язвительно заметил Мамонт. - Запиши слова.
- В детстве брал уроки сценического мастерства, - Кент шел, подняв вверх незначительное свое круглое лицо. - Во Дворце Пионеров. Вот теперь сказалось… Глянь, гадость какая! - вдруг перебил он сам себя. - Мамонт, смотри: у тебя над головой. Ящерица, говорю. И здоровенная такая.
- Это хамелеон, - Мамонт прошел, не оборачиваясь.
- Сам ты хамелеон, ящерица это. Еще и с рогами. Как черт.
Кажется, непонятный лес заканчивался. Нужно было пройти здесь, под нависшим берегом, пересечь остров в ширину и подняться в гору, высоко. Расстояние - по местным масштабам. Мамонт уже месяц откладывал эту утомительную экспедицию. Теперь окончательно понадобилось получить у японцев-арендаторов обещанные деньги и заодно продать им, початую когда-то, бамбуковую рощу, восстановившуюся с невероятной быстротой. Оказалось, что для приближающегося новогоднего праздника почему-то нужны деньги.
- Всякая чушь в голову лезет… - продолжал Козюльский. - Вот помню, мы свиную тушу хотели украсть. Ну, это когда я на мясокомбинате работал. Посадили ее в грузовик, в кабину, проволокой прикрутили, пальто одели на нее, кепку…
Дорога шла вверх. Мизантропы карабкались по склону холма.
- …Вохр дверку отпирает и мене спрашивает: А это кто такой? Снабженец, говоришь? Больно курносый… Потом уже, когда сам в охране работал…
- Да! Скота и в мешке не утаишь… Все это чуждое нам буржуазное явление. Скажешь, не так? Чуждое. И буржуазное. И - явление, - Шедший впереди Кент остановился.
Мизантропы стояли на горбу острова, на обрывистом берегу.
"Остановка "Океан", - он оглянулся. Сзади осталась тропинка - молочно-белая нитка, вьющаяся по вершинам зеленых холмов. Далеко-далеко внизу - барак, превратившийся в спичечный коробок. Вокруг него ползающие мизантропы: похоже, там, внизу, играли в волейбол. Вот престали перебрасывать невидимый мяч через сеть, вывешенную для просушки, поползли в море, заболтались в воде. Для мизантропов их было слишком много - ,видимо, прибавились "городские" с материка. Одна козявка активно махала руками, совсем как Кент при разговоре, чем производила фантастическое впечатление, что это Кент и есть. - "Еще один?" - Мамонт покосился на спутников. Кент, карикатурно поднеся ладонь козырьком ко лбу, глядел в океан.
- В газете писали, - заговорил он, - можно воду океанскую вместо крови в человека заливать. В меня, кажется, однажды залили: лечили от аллергии. Кровь откачали, а вместо налили какой-то физраствор херов. Вот сейчас стою и думаю: а куда дели кровь мою?
- Опять планы обогащения? - заметил Мамонт. - Давай, принимайся лечить от аллергии. Качай из людей кровь и продавай. Когда умрешь, надо поставить тебе памятник - свинью-копилку.
Легкая неподвижная вода, постепенно темнеющая вдали, отчетливое пустое дно с тенями от плавающих надувных матрацев. Над самой ее поверхностью - две чайки, мчащиеся наперегонки. Пятна, покрывающие дно, выстроились в какое-то подобие иероглифа. Может даже имеющего смысл, этого Мамонт знать не мог.
Синий, небесного цвета, океан, и далеко - маленькая темная крупинка, инородное тело. Американский линкор, уже с месяц замерев на горизонте, не подавал признаков жизни. Название его Мамонт часто слышал по радио, но сейчас забыл и пытался разглядеть в свою подзорную трубу:
- Страшно далек ты от народа.
- Это хорошо, - подал свой довольный голос Козюльский. - На хер он нам здесь нужен.
"Кажется, я научился предсказывать, даже предчувствовать, погоду. И вроде интуитивно начинаю понимать, предвидеть даже, и прочие капризы нашего создателя."
- Люблю лето, - заговорил он. - ("В аду меня, наверное, будут пытать не огнем, а холодом, не как нормальных людей. Может в глыбу ледяную вморозят на вечные времена.") С тех пор, как я руковожу островом, здесь всегда лето. Так то, уважаемый публикум.
"Таковы они, обстоятельства. Увы, если б действительно знать будущее… Мы бы сами писали здесь сценарий. Нарушая чьи-то авторские права. Кого-то там, сидящего наверху."
- А вон Чукигек, вроде, - сказал Кент.
- Где? - Мамонт опять машинально посмотрел вниз.
- Вон там. Самое злачное место. Злак здесь Аркашка сажает, арахис.
Ближний склон, будто заплатами покрытый разноцветными полями, - мизантропы почему-то называли их "огородами". Там, на границе с лесом, среди коров, пасущихся на чьем-то арахисовом поле (а может здесь они назывались буйволами?), сидящий на холме Чукигек. Его льняные волосы инородным пятном выделялись на фоне темной зелени.
- На дудочке играет? - спросил слегка близорукий Мамонт.
- Да не, вроде, журнал читает.
Мамонт даже знал, что журнал этот - старинная "Техника- молодежи", доставшийся ему от Белоу. С другой стороны по склону цепочкой ползли поденщики-корейцы в соломенных шляпах конусом, совсем как на газетных фотографиях из Вьетнама.
- И прочие родные просторы, - высказался Кент. - Чукигек ковбоем к Аркашке устроился. Честный труд - дорога к дому.
- Блядей в журналах показывают. Додумались, - почему-то ворчал Козюльский. - Блядей!
- Сам ты блядей. Эдак до вечера придется путешествовать по жизни. Далеко еще…В карты сыграть? - с сомнением спросил у самого себя Кент. - Ладно, схожу с дистанции. Ты тоже со мной, мой глуполицый друг? - мимоходом спросил у Козюльского. - Смотри, не продешеви, бугор, - уже Мамонту, торопливо удаляясь.
- Ныне каждый доллар в почете, - как будто подтвердил Козюльский. - Должен мне. Сотню, - задумчиво добавил он, глядя вслед уходящему. - Да не чего-нибудь, а японских йен… Вот ведь был человек, а стал должник. Плохой мужик, жадный, - Зачем-то махнул рукой и двинулся за Кентом.
"Друзья! Водкой не разольешь," - скривился Мамонт. Кент и Козюльский быстро стали всего лишь двумя удаляющимися фигурами.
- …Долго я размышлял, - еще услышал Мамонт, - Говно на навоз должно быть ассорти: коровяк или слоновье… дальше - птичье: один к десяти… еще бы рыбье какое-нибудь, да где ж его взять…
- …Не говорю уж о тебе - даже меня дураком станут считать…
- …Может стал бы человеком. Если бы каким-то чудом смог не пить… - Уже не разобрать, кто это говорил.
Вниз-, подталкиваемый земным тяготением, среди острых листьев ананасов, упираясь босыми пятками и утопая ими в горячей деревенской пыли. Вокруг - бесконечное множество ананасовых кочанов, в деревянной искусственной чешуе, однообразно подпертых лакированными палочками.
"Сколько буржуев понадобиться для такого количества ананасов?"
Еще один старый кореец спускался по тропинке на велосипеде. Обгоняя, огибая его, лавировал среди чудаковатых плодов, - на ходу согнулся в поклоне, ухмыляясь и скаля беззубые десны.
- Привет, привет! Губернатор Мамонт приветствует тебя, народ мой.
На спине старика, на его футболке, было написано "Mr Blue Eyes" и нарисована чья-то рожа. Сверху его серая панамка стала похожа на пельмень.
"Катаетесь тут… Без прав, в нетрезвом состоянии."
Где-то вдалеке по - комариному звенела лесопилка.
"Люди, странным образом попавшие на остров, точили его, как черви яблоко", - с пафосом подумал он.
Показалось, что в стороне корейской колонии прозвучал короткий крик. Как будто звонкий девичий голос, радующийся чему-то, ликующий.
- Фимка! - померещилось почему-то.
"Уже никогда девушка не назовет меня Фимкой. Так фамильярно, да еще с таким восторгом."
Он вышел совсем не туда, куда рассчитывал, оказывается, петлял и кружил по острову, отчего тот будто увеличился, вырос в размерах.
На берегу - крыши корейского поселка, звучащая откуда-то деликатная восточная музыка, запах свиного навоза. Поселок, конечно, прозвали Шанхаем. Мир все больше приобретал реальность. Над помойкой кружились чайки. Все это почти внезапно появилось здесь за несколько последних месяцев. - "Дикорастущий поселок. Совсем дальний Восток".