Шеф снова сел на стул. Открыл ящик, снова вытащил виски и выпил.
Меня охватила ярость. В памяти всплыла картина с ребенком и отцом, спасающимся от красного дождя. Я понимал, что пришелец мог изменить или сочинить это воспоминание, но, кем бы он ни был, я хотел узнать его поближе.
- Давай вытащим его отсюда, - предложил я. Шеф не стал опровергать мою идею ни жестом, ни словом. Он улыбнулся, как будто ждал, что я это скажу.
11
ПРИНЯТЬ НЕЖЕЛАННУЮ ЛЮБОВЬ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ЕЕ ПОТЕРЯТЬ И ЗАХОТЕТЬ ВЕРНУТЬ
Я понимал, что осуществить мое предложение нелегко, так как комплекс хорошо охранялся, но в пришельце было что-то такое… Не знаю, был ли то взгляд парнишки, спасавшегося от красного дождя, или пятиугольная планета, или то, как он сказал, что мне важно познакомиться с девушкой из Испанского театра.
Шеф стал вытаскивать карты из сейфа и объяснять различные возможности. Дани внимательно слушал, а я думал о девушке из театра.
Я понимал, что мое мнение о плане побега не будет решающим. Я всегда осознавал пределы своих возможностей. Я считаю это своим большим достижением: знать, на что я не способен - из-за недостатка способностей или отсутствия интереса.
Почему пришелец сказал, что встреча с девушкой из Испанского театра так важна для моей жизни? Я размышлял об этом, пока шеф с Дани решали стратегические задачи. Почему я испытывал к ней такое сильное чувство? Хорошо, что мне удалось преодолеть страх и я решился задать пришельцу еще несколько вопросов.
Дело в том, что пришелец обладал какой-то непонятной магией. Любопытно, что моя мать так же завораживающе действовала на публику, смотревшую ее спектакли, или просто на тех, кто оказывался рядом с ней.
Пока Дани не понял до конца наши намерения и план действий, он хранил полное молчание.
- Но куда мы его денем? - поинтересовался он. - То есть, если нам удастся вытащить его отсюда, куда мы его отвезем? Его же сразу найдут.
- А мы не будем его прятать, - изрек шеф. - Мы просто его освободим.
- Но если он… - Дани было нелегко произнести эти слова. - Если он пришелец, разве мы не должны его стеречь?
Я не знал, надо ли рассказать им о том, что я видел. О красном дожде, о пятиугольной планете. Надо ли рассеять их сомнения по поводу его происхождения? Но я боялся, что они изменят свое решение.
- Помоги нам, Дани, - сказал я. - Доверься мне.
Дани никогда меня не подводил. С тех пор как мы познакомились, я чувствовал, что на него можно положиться.
Дани был в меня влюблен. Я понял это с нашей первой встречи. Моя мать с детства учила меня ценить те чувства, которые испытывают к нам другие люди, даже если мы не отвечаем им взаимностью.
- Ты должен понять, что эта нежеланная любовь, это желание, оставшееся без ответа, - большой подарок для тебя, - сказала она во время долгой поездки на поезде из Барселоны в Париж. - Не пренебрегай ею только потому, что она тебе не нужна.
Я был тогда слишком молод и не понял ее. Я никогда ее не понимал. Она же, напротив, жила в атмосфере любви, о которой говорила. Ее любили многие. Ее танец, ее манера исполнения, ее хореография пробуждали в людях страсть, в которой соединялись любовь и секс.
Я с детства видел, с какой симпатией она относилась к влюбленным в нее людям, хотя и не отвечала им взаимностью. Казалось, одно то, что их чувства были подлинными, воодушевляло ее и помогало ощутить всю полноту жизни.
Ее любили как мужчины, так и женщины. И это никогда ее не волновало.
- Не думай о сексуальных предпочтениях, - заметила она однажды. - Предпочтения всего лишь отражают страх перед непривычным, и тем, чего ты еще не понимаешь. Ты должен принимать лишь те из них, которые пробуждают в тебе чувство.
Я думаю, у нее никогда не было любовной связи с женщиной, хотя не могу сказать наверняка, ее не могли оставить равнодушной бушевавшие вокруг нее чувства, от кого бы они ни исходили.
Она также научила меня замечать, распознавать и понимать тех, кто в тебя влюблен или тайно тебя желает. Любовь спаяна с сексом, а секс с любовью, говорила она. Надо искать место их спайки.
- Ты должен находить в людях, окружающих тебя, следы обоих чувств. Иди навстречу их желанию, их страсти прежде, чем получишь признание. Тайные желания - двигатель жизни, - говорила моя мать.
Мой дар не помогал мне обнаружить тайные чувства. Он показывал только реальное положение вещей, осуществившиеся, а не платонические чувства.
Распознавать такие чувства научила меня мать. В тот день, когда я увидел Дани, я понял, что он испытывает ко мне любовь и сильное сексуальное влечение.
Я никогда не понимал, как возникают эти сильные чувства, которыми так трудно управлять. Когда любовь и сексуальное влечение остаются нереализованными, говорила моя мать, наслаждение, которое испытывает человек, может превратиться в боль. Обладать любовью, которая ничего для тебя не значит, и потерять ее - не одно и то же. Хотя ты теряешь чувство, которое не разделяешь, ты никогда не сможешь его вернуть, и это страшно.
Моя мать наверняка не потеряла никого из тех, кто был платонически в нее влюблен. Потому что она по-своему их тоже любила. Вероятно, именно это делало ее такой сильной.
- Хорошо, я помогу тебе, - сказал Дани в ответ на мою просьбу.
Шеф с облегчением вздохнул. Без помощи Дани осуществить наш план было бы гораздо труднее. Я знал, что он согласился мне помочь не только из-за чувств, которые он ко мне испытывал, но прежде всего из-за того, что верил в меня, в мое чутье.
- Я должен быть в Испанском театре. Когда вы его освободите, позвоните мне.
Мои слова озадачили шефа и Дани.
- Ты пойдешь в театр? - изумился шеф.
- Мне нужно кое с кем увидеться, - объяснил я.
- Но… - Шеф был совершенно потрясен.
- Я должен там быть, это очень важно. Кроме того, я ничего не смыслю ни в побегах, ни в том, как вытащить его отсюда. Вы разбираетесь в этом гораздо лучше меня. Уверен, у вас все получится.
Этому меня тоже научила мать: доверять людям, не обремененным твоими недостатками. Этот принцип лежит в основе настоящего таланта. Хотя ей, такой совершенной во всем, что касалось танца, вероятно, никогда не приходилось применять этот принцип на практике.
Я встал. Мне не удалось их убедить, но я понимал, что шеф обязательно освободит его, даже при условии, что это будет означать конец его карьеры. Дани, напротив, мало чем рисковал, и у него еще оставались сомнения. Я понимал, что совесть способна сыграть с ним злую шутку. Совесть на редкость опасная штука.
- Зайди на третий этаж к начальнику охраны, - сказал мне шеф.
- Зачем? - поинтересовался я.
- Мне нужен на него компромат, чтобы он не смог нам помешать, если что-нибудь пойдет не так. Изучи его при помощи твоего дара и позвони мне, если что-то обнаружишь.
Это мне не понравилось. Раньше шеф никогда не просил меня нарушать этические нормы. Использовать мой дар для шантажа значило идти против его и моей совести.
Я понимал, что не должен этого делать, но тогда шеф не должен был звонить журналистам, а Дани соглашаться нам помочь. Все мы нарушали моральные нормы, потому что знали: отчаянные ситуации требуют отчаянных решений.
- Ладно, - сказал я, выходя из комнаты.
12
ОН ПРИШЕЛЕЦ, ПОТОМУ ЧТО СПОСОБЕН ВЫНЕСТИ НЕМЫСЛИМУЮ БОЛЬ
Раньше я никогда не был на третьем этаже, мой пропуск не позволял мне находиться в этой зоне. К тому же мне не хотелось знать, что там происходит.
Так или иначе, я предпочел бы, чтобы начальник охраны с того этажа не имел за душой никаких грязных дел, а если таковые обнаружатся, чтобы мой шеф сумел освободить парнишку, не прибегая к моей информации.
Я безгранично уважал свой дар.
Лифт остановился на третьем этаже. Начальник охраны курил в конце коридора. Я почти его не знал, это был молодой парень лет тридцати, его родители были бразильцами, но он почему-то считал себя французом. По-моему, я слышал, как он однажды говорил, что французами были его дед и бабка по отцовской линии.
Я направился к нему, поглядывая на часы. Если я хотел успеть на площадь Санта-Ана до того, как коммивояжер погибнет в автокатастрофе, следовало поторопиться.
Начальник охраны посмотрел на меня. Мне оставалось до него шагов тридцать. Он молчал. Не заговорил со мной издалека и даже не поздоровался. Просто ждал, как будто он меня не видел. Сразу было видно, что он за человек. Он три раза опускал глаза, глядел в окно и курил.
Я подошел к нему вплотную.
- Привет, не знаю, помнишь ли ты меня, я…
- Я тебя знаю. Ты тот, у которого дар, - прибавил он, цинично улыбнувшись.
Его улыбка мне очень не понравилась. Я улыбнулся в ответ и сухо произнес:
- Верно. Это я.
- Но сегодня он тебе не слишком пригодился. К тому же, говорят, ты в штаны наложил от страха.
Он вызывающе на меня смотрел. Я ему не нравился. Было видно, что он мне не доверял.
- Твоя мать знаменитая балерина, верно? - прибавил он и снова улыбнулся.
Я понял, что он изучает меня, и задал этот вопрос, чтобы показать свою власть. Его характер и развязность помогли мне быстрее получить то, за чем я пришел, хотя и не сделали мою задачу более этичной.
- Да, она была балериной, - ответил я. - Вчера она умерла.
Он сглотнул. Его попытка раскусить меня провалилась. Вероятно, он пробормотал "мне очень жаль", хотя мне почти ничего не удалось расслышать. Не думаю, что он когда-нибудь произносил эти три слова в полный голос.