258
Голодная гибель уготована всякому,
дерзнувшему жить нормально
в ненормальном обществе.
И наша девочка, Люба, в итоге такого моего нравственного подвига самоочищенья, жертвенно пойдёт,
- ради - нас - же - пойдёт -
на панель,
туда, где спаивают, и осмеивают, и ставят фингалы обнажённые мужские зверо-люди, люди-звери - покупатели человеческого униженья.
На нищих девочках нынче не женятся!
Тебе нужно такое исцеленье, Люба?..
И увиделось Цахилганову, будто в чёрно-белом сне, как все они, трое, бредущие в обносках, вместе с праведным горемычным, бессловесным народом, заранее умерли - от покорности обстоятельствам, заживо…
И выхода нет. И входа нет.
Старая клетка обитания разрушена: она пуста…
Она стоит - пустая, незапертая, со сломанной скрипящей дверью - на том же месте, и летом в ней страшно свищет и завывает чёрный шелестящий ветер,
наметая в углах
холмы тёмной отработанной пыли
эпохи социндустриализации.
В старой сломанной клетке Союза
гудит пустое пространство…
Боже! Но разрушая одну клетку, мы неизбежно оказываемся в другой… Мировая, последняя, чугунная клетка нещадно нависла над человечеством, разрушившим свои национальные спасительные обжитые клетки.
- Спи, Любочка, - Цахилганов нервически зевнул. - Спи… Так будет лучше. Тебе. Мне. Всем. Самое лучшее теперь - спать.
Не просыпаясь.
259
Не взглянув больше на жену, он и сам лёг на кушетку, вытянувшись, сложив руки на груди…
Однако через время Цахилганов опомнился и попытался поджать ноги к подбородку, устраиваясь на боку…
Ему надо было свернуться и задремать,
словно в материнской благословенной утробе -
или словно упокоиться в древнем катакомбном захоронении - в позе внутриутробного младенца –
Сын - Божий - хотя - спасти - свою - тварь - отческих - недр - не - отступи –
но кушетка, однако, была слишком узкой,
и потому он замер,
неудобно уткнувшись лбом в стену…
Он спал,
хотя было ещё слишком рано,
и морщился от сильного гула пространства. Но тот
был вскоре вдребезги расколочен
сухой деревянной дробью.
260
В палату вбежала медсестра,
та самая, на стучащих каблуках,
при которой он приосанивался неизменно.
Да, вёрткая, с физраствором.
Она принялась заправлять капельницу, живо косясь на Цахилганова.
Он протёр глаза и сел,
запахиваясь в накинутый байковый халат.
- А что это вы так плохо выглядите? - вдруг удивилась медсестра необычайно радостно. - Прямо, в гроб краше кладут…
Однако опомнилась:
- Ой! Извините. Вы ещё очень даже ничего. Интересненький, - она беззаботно хохотнула. - Но только у вас борода… поредела что ли? Или растрепалась? Распушилась, да?
Медсестра с дробным топотом обежала беспомощное тело его жены, поправив без надобности одеяло
со всех сторон
- тем - ужасным - жестом - каким - поправляют - ленты - на - траурных - чужих - венках -
и выскочила за дверь.
"Ну, вот так вот. Бывает!" - чуть было не сказал ей вслед Цахилганов, как сказал бы он прежде, в своей снисходительной,
немного вальяжной
и грустно-неотразимой манере.
Однако этого уже не требовалось…
261
Внешняя жизнь не нуждалась больше в его объясненьях - она вытолкнула Цахилганова из себя
и почти забыла о том,
что он существует!
Что он ещё качается в своей спасательной одинокой шлюпке, близ тёмной воронки, затягивающей наибольшую часть его жизни
на дно,
- он - ещё - плывёт - в - грязном - вселенском - потопе - свободы - всесокрушающей - свободы…
Внешняя жизнь идёт теперь без него
и не ждёт его ответов.
- Отгони эту птицу. Отгони. Умоляю тебя, Андрей… Она измучила меня…
- Да, Люба. Да. Ты одна. Ты моя… Ничья больше. Спи…
Сколько же ему осталось кружить так - возле своего маленького семейного кораблекрушенья,
в своей неприкаянности,
наблюдая, как сияющий огнями гигантский многолюдный суетный корабль настоящего
проходит мимо, в будущее,
неуклонно - мимо,
- и - скоро - наступит - ночь - окончательная - ночь…
262
И вдруг Цахилганов озлился.
Он озлился на медсестру -
и - ттты - умрёшь -!!! -
за всё. За то, что она стучит ногами возле Любы, как кеглями или коклюшками. И за то, что умница Люба могла бы ещё жить,
а - умирает,
а эта, бойкая, глупая - живёт, тыквоголовая! Тыквозадая… И будет жить и жить до седых волос,
топоча беспрестанно по деревянной палубе,
отплывающей от него и Любы…
И за то озлился, что медсестринский голос вырывался из перламутрово-розового, будто пластмассового, рта, как из бесчувственного динамика с усилителем -
"Даже борода… растрепалась, что ли?"
- Не поспала бы ты двадцать часов кряду! - проорал он ей вслед с большим опозданьем, сжав кулаки до боли. - Поглядел бы я тогда…
- как - бы - ты - растрепалась - дура!..
263
- …Страшно, что она налетает бесшумно, - Любовь снова смотрела на Цахилганова, не поднимая век, и жаловалась медленно, вяло. - Сначала она метит в сердце. Я закрываю от неё… сердце. А она взлетает под потолок, складывает крылья и падает с выпущенными когтями. Невидимая, она клюёт мне печень, Андрей…
И с чего это он, дурак, вообразил, что Любе, в беспамятстве её, куда ближе стал теперь Барыбин, а не он, муж? Какая пошлость!
Она ведь, даже в бреду, иного мужского имени не назвала ни разу, тогда как он, бывало…
Ему захотелось уронить лоб в руки жены и просить снова: "Пожалей, меня, Люба! Не умирай! Ты ведь сильная… Не утаскивай меня за собой.
Я не умею жить без тебя. И я виной своей связан с тобой крепче, чем верностью!
Мужская верность - что? Тьфу: она - лицемерье…
Мне страшно…
Выберись, Люба, сама!"
Но маленькие ладони её, лежащие на казённом одеяле открытыми, уже не имели той горячей и нужной ему жизненной силы,
- а - своей - у - него - словно - и - не - было - никогда.
264
Дверь знакомо толкнули. Водитель, ступая крепко и косолапо, внёс пакет с едой, пачку газет и конверт с бумагами, прижимая всё к животу.
- Сунь в тумбочку, - отмахнулся Цахилганов, забирая лишь конверт.
Пока Цахилганов неторопливо просматривал бумаги, шофёр обстоятельно разложил всё по местам и застыл рядом, полуотвернувшись, вздёрнув подбородок, словно равнялся направо. Он подчёркнуто не касался взглядом больной Любы,
как не имеющий на то права.
Что-то подозрительно послушны они, эти шофёры-охранники. Вооружённые русские мужички
из Чечни и разрушенного ВэПэКа,
следующие всюду за крутыми деловарами.
И временами у Цахилганова ломит затылок -
будто он всё время находится на мушке прицела у этого… Виктора,
- Победителя - то - есть.
Цахилганов резко обернулся. И встретился с неподвижным взглядом шофёра, застывшим как раз на цахилгановском затылке.
Бывший боевой офицер медленно отвёл глаза. И без нужды поправил пояс,
за которым торчал под курткой тупорылый "макаров".
- Андрей… Она налетает… - бесцветно выговаривала Любовь.