131
Картины привозил из Раздолинки Патрикеич в своём дерматиновом портфеле.
- Всё по инструкции, товарищ полковник: нигде человека нет! Ни единого - на картонках! Чего рисовать не положено, того не положено. Следим! В оба!..
Старший Цахилганов рассматривал их, почёсывая выпуклый, бильярдно блестящий лоб. Бормотал что-то,
- хм - как - однако - облагораживает - художника - душевная - мука - определённо - это - могло - быть - написано - только - под - стражей - нет - воля - конечно - же - не - даёт - человеку - возможности - для - такого - высокого - сверканья - таланта -
потом прилежно складывал картины в каморку за кухней, оборачивая каждую газетами.
И вот подросшая Степанида разыскала их, вытащила на белый свет. И развесила - все! - в своей комнате… Натюрморты,
- с - короткими - кусками - колючей - проволоки - среди - забытых - фруктов -
степные тоскливые пейзажи -
с - померкшими - колючками - звёзд - над - лагерными - прожекторами - ослепительно - сияющими - в - кромешной - лагерной - ночи.
Эманации безвестных заключённых художников,
погребённых под чёрной пылью Карагана,
все, все они - здесь!
И в этих эманациях живёт его собственная дочь - светловолосая внучка товарища полковника,
полковника Цахилганова.
И в этой её, пустой теперь, комнате полковничий сын Цахилганов не может сидеть почему-то
дольше пяти минут…
132
Надо будет непременно нанять хорошего, сильного массажиста,
- когда - всё - кончится -
а то поскрипывает шея, будто позвонки заржавели. Никогда ещё Цахилганов так не сутулился, как здесь, в больнице. Разогнул бы его кто-нибудь поскорее, в жаркой сауне,
- когда - кончится - всё…
И продрог он тут, конечно, основательно, и лекарством пропах… Душистый пар со зверобоем, немножко перцовки, а потом - спать, долго спать под тёплым мягким одеялом. И никаких излишеств…
Массажистки - те только гладят,
- когда - что? - кончится - не - понимал - он - себя -
а не разминают как следует,
- когда - кончатся - безумные - вспышки - на - Солнце - будь - они - неладны -
эти слаборукие нежные крошки,
кошки, любящие дорогие сапожки,
одёжки, брошки-серёжки и…
потанцевать.
Женщины, женщины! Отвлекающие от серьёзных дум женщины! Они всегда стремятся зависеть от кого-то, потому что только из своей зависимости умеют виртуозно извлекать всевозможные выгоды и жизненные удобства…
Впрочем, это лишь те изысканные фокусницы,
единственная настоящая специальность которых -
быть
женщинами.
133
За дверью, по коридору, громко затопали. Потом грубо закричали две медички почти одновременно:
- Где Барыбин? Там люди погибают. Где Барыбин? Две "скорых" стоят!.. Крепи в штреках все сгнившие, опять рухнули, на восьмой. Шахтёров задавило. Где Барыбин?!! Хорошо ещё, покойников нет…
- Сплюнь!.. Там Барыбин. Там Барыбин, в том крыле. И нечего по этому отделению бегать… С высшим образованием, а мечется вечно, не там, где надо. Кабинет в другой стороне! Дурдом, а не реанимация.
- Размечталась - дурдом! С такими работниками тут сплошной морг скоро будет, а не дурдом.
- А много я наработаю с одним градусником?
- Засунь свой градусник.
- Эх. А ещё - с дипломом.
Топот прокатился в обратную сторону и стих.
Цахилганов снисходительно усмехнулся - он не любил грубых, раздражённых, деловых женщин.
Уродки цивилизации. На службе они - Гермесы, дома - Афродиты… Гермесо-Афродитки…
Вдруг Цахилганов снова почувствовал, что мир наблюдает за ним
и ждёт от него какого-то решения…
Какого?
Высшая - свобода - быть - свободным - от - свободы - бормотал - меж - тем - Внешний - высшая - свобода - быть - свободным - от - своих - желаний…
И Цахилганов наконец вслушался в слабое звучание этих слов.
134
- Ах, вот куда ты меня сегодня увлекаешь! - удивился он. - В положение раба упорно заманиваешь. Сверхчеловека, щедро наделённого умом, талантом и… везеньем - в положение раба. Для равновесия, значит. Для социальной справедливости пущей. Понятно. Однако у тебя ничего не выйдет. Я хорош таков, каким я был и каков есть. Ум на то, может, и дан человеку, чтобы любой свой грех превращать в негрех и тем освобождаться от хандры… Глупее Фауста я, что ли?
Эй, Фауст! Патрон! Ведь правда, многоуважаемый, что лучше всего стрелять в обе стороны одновременно, а не только в одну лупить нещадно? То бишь, по самому себе?
Но никто не отозвался в ответ.
Тогда Цахилганов снова направился к ещё невнятному весеннему свету.
- Да! Мы разламывали клетки несвободы - клетки, созданные нашими отцами! - с вызовом произнёс Цахилганов. - Теперь эти клетки рушатся сами собою. Да, инерция разрушения идёт по стране, она теперь неостановима. И рушатся клетки советских зданий, рушатся клетки семей, рушатся штреки. Всё рушится! Весь мир!.. И глупо мучиться по этому поводу, когда ты ничего уже не можешь изменить. Не лучше ли предаться восторгу разрушенья, раз нет другого выхода?.. Рушимся мы - наши души норовят покинуть нас ещё при жизни. Но пусть они вырываются на волю весёлыми! Лёгкими как птицы!..
- Зачем? - прошептала Любовь.
- Затем, что созидательность несвободы уж больно была пресна! - ответил он ей с раздраженьем. - И я в неё не помещался никогда. Если честно-то…
135
К чему обманывать себя,
пытаясь натужно каяться?
Цахилганов мог прожить лишь так, как он прожил,
- несмотря - на - жуткие - разрушительные - последствия - тех - умонастроений - для - бывшей - огромной - страны - и - для - её - государственности.
- Зато мы сумели ощутить себя сверхлюдьми! И ради этого, право, стоило жить, - упрямо и возбуждённо сказал он, переходя в резкую оборону от самого себя. - Даже дети рвутся к всесокрушающей свободе!..
Да-да, чистые невинные детки
вдруг принимаются ломать свои игрушки,
как маленькие упорные изверги,
дабы ощутить себя - над правилами и вне их.
Рамки правил, рано или поздно, любой, любой человек начинает испытывать на изгиб, на излом, на прочность - в семье, на работе, в стране! И это - так!..
- Мир, доведённый до абсурда, стремится к порядку, - то ли спросил, то ли уточнил Внешний. - Порядок, доведённый до абсурда, стремится к хаосу. И так - всякий раз…
Внешний говорил ещё что-то. Но Цахилганов уже не слушал.
- Мы хотели быть людьми вне социалистического строя!.. - говорил он в окно, словно с удовольствием мстил себе, другому. - Да, мы не могли тогда по молодости лет придавать этому особого значенья - тому, что строй создан неправедно. Но мы явились слепыми орудиями Высшего Промысла: нами уничтожалось общество, выстроенное неправедно и жестоко - "гуманное", видите ли, общество, расцветшее на крови соотечественников… Оно должно было разрушиться! С нашей ли помощью, с чьей-то иной. Потому как… кругом шешнадцать - не бывает!
- Птица… Она стала старая и злая. И очень сильная, Андрей… - шептала Любовь.
- Погоди, Люба! Мы, слепые орудия Высшего Промысла, сбили им привычные ударения в ритме всеобщего социалистического стройного движения вперёд. Мы выпали из размеренности интонаций!.. Мы, мы - даже не знаю, как нам это удалось…
Волнуясь, он легонько забарабанил пальцами по больничному подоконнику:
- Мы… В общем,
- мы - синкопа - да - синкопа - мы - анархичная - туземная - африканская - животная - развязная - пляшущая - на - костях - прежних - ритмических - правильных - ударений - синкопа -
мы уже тогда тайно жили, как Америка,
пристрастившаяся к диким африканским ритмам,
будто к наркотику.
136
О, Америка, яростным вином блуда своего напоившая все народы! Мы любили тебя - пресыщенные молодые баловни советской поры…
- И тайно, как предатели, носили на своих вечеринках галстуки расцветок штатовского флага, - ругался с Цахилгановым он сам, Внешний.
- Да! Мы хотели быть сатанински свободными - как американцы!
И мы, невольники красной морали,
так же, как чёрные невольники колониализма,
слепо разбивали кандалы норм
в нашей галере социализма!
(Кто же знал, что это - самая несвободная от своих правителей страна: Штаты…)
- Русскую безбрежную извечную волю души, которая не покидает человека и в тюрьме, вы променяли на заокеанскую химеру.
- Ну, значит, за океаном выдавали, хоть и в расфасованном виде, но - то, именно то, чего не хватало нам! - снова раздражился Цахилганов.
- Дешёвки, - брезгливо подытожил Внешний. - Тот мир поймал вас на целлофан!.. И вот теперь ваши души размочалились как рыбьи хвосты.
- Но я же не виноват в том! Просто…
Искусственное - Солнце - грело - так - горячо - что - я…
- Ты здесь? - спросила Любовь равнодушно, не видя его. - Ты со мной?
- Нет, Люба. Да, Люба… Отчасти.
- О чём ты?
- О завоёванной свободе, Люба.
- Она метит мне в сердце.
И что-то своё продолжал угрюмо бормотать
Цахилганов Внешний -
кажется, опять про освобожденье
от оков свободы.