–Все мы незакончилипредложение.Мне стало интересно,не ползут лиу тебя покоже мурашки,когда ты пишешьо такомдалекомпрошлом и олюдях в нем.
–Да нет, не так,чтобызаметно, –ответил я. – Я успелразозлитьсяна многоразных вещей,о которых мненеприходилосьвспоминатьгодами, ноэто, пожалуй,все. Мурашки?Нет, неползут.
–А тызадумайся. Тыведь знаешь,как много всегострашногопроизойдет сними со всеми,в том числе ис тобой.Неужели тебене хотелосьбы прыгнуть вмашину времени,попасть впрошлое ипредупредитьих?
Ионаобрисоваламне страннуюкартину на лос-анджелесскомвокзале вдалеком 1933году:
–Армянскийподросток, сфибровымчемоданом ипапкойподмышкой,прощается сосвоим отцом.Он отправляетсяискатьсчастья задве споловиной тысячимиль, вбольшомгороде. Кнему подваливаетстарик сповязкой черезглаз, которыйтолько чтоприбыл вмашиневремени из 1987года. И что жестарикговорит ему?
–Надоподумать, –сказал я.
Потомя покачалголовой:
–Ничего неговорит.Машинавремениотменяется.
–Совсемничего?
Ивот что я ейсказал:
–Мне хотелосьбы, чтобы онкак можнодольше продолжалверить в то,что сможетстать великимхудожником ихорошимотцом.
* * *
Прошловсегополчаса. Онатолько чтоснова всовываласько мне вкомнату.
–Я тутпридумалаодну вещь,которую тымог быгде-нибудьвставить, –объявила она.– Мне онапришла в голову,когда явспоминалато, что тыписал раньше,как твой отецначал делатьпрекрасныековбойскиесапоги, а тысмотрел ему вглаза и тамвнутрибольшеникого небыло – или кактвой другТерри Китченначалсоздаватьлучшие своипроизведенияпри помощикраскопульта,и ты смотрелему в глаза итам внутрибольшеникого небыло.
Яне выдержал.Я выключилмашинку.Знаете, где янаучилсяпечататьвслепую? Накурсах машинописипосле войны,когда яполагал, чтостанупредпринимателем.
Потомя откинулся вкресле иприкрылглаза. Ирониявлетает ей водно ухо ивылетает вдругое,особенно ввопросахличной жизни,но я все жесделалпопытку.
–Мои ушиширокооткрыты, –сказал я.
–Я ведь так инерассказалатебе, что Эйбзаписал прямопередсмертью? –спросила она.
–Так и нерассказали, –подтвердил я.
–Я как разразмышляланад этим, впервый день –когда тыпришел напляж.
–Понятно, –сказал я.
Впоследниедни передсмертью еемуж-нейрохирургне мог ужеразговаривать.Все, что онмог – этописать короткиерепликилевой рукой,хотя всюжизнь он былправшой. Извсего телатолько леваярука его ещекак-то слушалась.
Ивот как, пословамЦирцеи,выгляделоего последнеесообщение: "Ячинил радио".
–Или егособственныйповрежденныймозг принималэто забуквальнуюистину, –сказала она, – илиже он пришелк выводу, чтомозги тех,кого оноперировал,представлялисобой всеголишь приемники,получавшиесигналы изкакого-тосовершеннодругогоместа. Я понятнообъясняю?
–Вполне.
–Из маленькойкоробочкиподназваниемрадио вылетаетмузыка, –сказала она,подошла комне ипостучала костяшкамипальцев помоей лысине,как стучат иногдапо радиоприемнику,– но это же незначит, чтовнутри неесидит оркестр.
–Так при чемздесь мойотец и ТерриКитчен?
–Может быть,когда онивдругзанялись тем,чего никогдараньше неделали, и таксильно изменились– может быть,они простоначалиприниматьдругую станцию,по которойпередавалисовсем другиепонятия отом, что им говоритьи что делать.
* * *
Япошел иподелилсяэтой теорией,"люди как всеголишь радиоприемники",с ПоломШлезингером,и он немногопокрутил ее вголове.
–Так значит,на кладбище"Зеленыйручей" закопанысдохшиеприемники, –размышлял он,– в то времякак передатчики,на волнукоторых онибыли настроены,так и продолжаютвещать.
–Вроде того, –сказал я.
Онсказал, чтосам он втаком случаепоследние двадцатьлетпринимаеттолькоэфирный шум,да иногда –что-то,похожее напрогнозпогоды накаком-тоиностранномязыке, в которомон не можетразобрать ниединогослова. Еще онсказал, что ближек концу егосупружескойжизни с БарбиройМенкен,актрисой, онаначала вестисебя так, будто"носиластереонаушники,в которыхдавали "Увертюру1812 года" [33]".
–Это было какраз в товремя, когдаиз милашки насцене, накоторую всембылоисключительноприятно смотреть,она началапревращатьсяв настоящую актрису.Она дажепересталабытьБарбарой.Вдруг, ни стого ни ссего, еестали зватьБар-би-ра[34]!
Онсказал, чтовпервыеузнал обизменении в ееимени вовремяслушаниядела оразводе. Ееадвокат назвалее "Барбира", ипродиктовалсудебнойстенографисткеэто имя по буквам.
Потомв коридоресудаШлезингерспросил ее:
–А куда деласьБарбара?
Онаответила, чтоБарбараумерла!
–И за какимчертом тогдамы выбросилистолько денегна адвокатов?– поинтересовалсяШлезингер.
* * *
Ясказал, чтонечтопохожее янаблюдал,когда ТерриКитченвпервыезабавлялся скраскопультом,обстреливаякраснойнитроэмальюкусок старогостроительногокартона,который онприслонил ккартофельномуамбару.Вдруг, ни стого ни ссего, и онтоже сталчеловеком, укоторого внаушникахигралазамечательнаярадиостанция,мне совершеннонедоступная.
Никакогодругогоцвета, кромекрасного, у неготогда небыло. Двебанкикраснойэмали мы получилибесплатно впридачу к краскопульту,которыйкупили вавтомастерскойв Монтоке,двумя часамираньше. "Тытолько посмотри!Ты посмотритолько!" –повторял онпослекаждогозалпа.
–Он совсем ужесобралсяброситьпопытки статьхудожником ипоступить вадвокатскуюконторусвоего отца,когда мыдостали тоткраскопульт,– сказал я.
–Барбира тожесовсем ужесобраласьбросить попыткистатьактрисой изавестиребенка, – отозвалсяШлезингер. – Итут ей далироль сестрыТеннеси Уильямсав "Стеклянномзверинце"[35].
* * *
Насамом деле,как я теперьвспоминаю,личность ТерриКитченапретерпеларадикальноеизменение втот самыймомент, когдамы увиделивыставленныйна продажукраскопульт,а не позже,когда оннапылилпервые пятнакраснойкраски накусоккартона.Приметилпульт я, и сказал,что он,скорее всего,из армейскихизлишков. Онбыл в точноститакой же, какте, что мыиспользоваливо время войныдлямаскировки.
–Купи мне это, –сказал он.
–Зачем тебе? –спросил я.
–Купи мне это, –повторил он.Ему этоткраскопультбыл теперьнеобходим, иэто при том,что он даже ине догадывалсябы, что этотакое, еслибы я ему необъяснил.
Собственныхденег у негоне былоникогда, хотяон ипроисходилиз старинной,обеспеченнойсемьи. А вседеньги, которыебыли тогдапри мне,должны былипойти напокупку кроваткии колыбелькив тот дом, чтоя купил в Спрингс.Я перевозилсемью, противих желания,из города наприроду.
–Купи мне это, –повторил он.
Ия сказал:
–Ладно, неволнуйся так.Ну, ладно,ладно.
* * *
Атеперь мыпрыгаем внашустаренькуюмашину времениипереносимсяснова в 1932 год.
Злилсяли я, что менябросили нацентральномвокзале? Данисколько. Ясчитал тогда,что Дэн Грегори– величайшийхудожник насвете и,следовательно,во всем прав.Кроме того,мне придетсяизвинить емугораздоболее неприятныевещи, чем то,что он невстретил меняс поезда,прежде чем яразделаюсь сним, а он – сомной.
* * *
Чтоже помешалоему дажеблизкоподойти к тому,чтобы статьвеликимхудожником,несмотря навеликолепиетехники, вкоторой емуне было и нетравных? Яочень многодумал надэтимвопросом, илюбой ответ,который ямогу предложить,относится вравнойстепени и комне. Техническия намногопревосходилвсех абстрактныхэкспрессионистов,но и из менятоже ни шишане вышло, ивыйти немогло – и этодаже несчитаяфиаско с "АтласнойДюра-люкс". Янаписалмножествокартин до "АтласнойДюра-люкс" инекотороеколичествопосле, и ниодна из нихни к черту негодилась.
Нооставим покав стороне моипроблемы, и займемсяработамиГрегори. Онисовершенноправдиво изображалифизическиеобъекты, ноне время. Онбыл певцоммомента, отпервойвстречиребенка сряженым Санта-Клаусомв универмагедо победыгладиаторана аренеКолизея, от церемониизолотогокостыля,связавшегодве половиныжелезнойдороги через веськонтинент, домолодого человека,опустившегосяна колениперед своейдевушкой спредложениемвыйти за негозамуж. Но емунедоставалохрабрости,мудрости илиже простоталантапоказать, чтовремя насамом деле течет,что каждый моментне болееценен, чемследующий, ичто все онислишкомбыстро убегаютв никуда.
Выражусьнемногопо-другому.Дэн Грегори былчучельником.Он набивал,покрываллаком и приколачивалк стенесамые,казалось бы,потрясающиемоменты, и всеониоказывалисьунылыми пыльнымибезделками,наподобие лосинойголовы,купленной надачнойраспродаже,или жемеч-рыбы настене вприхожей дантиста.
Ясно?
Выражусьеще немногопо-другому.Жизнь, по определению,не можетстоять наместе. Кудаона движется?От рождения ксмерти, безостановок.Даже мискагруш на клетчатойскатертитечет и колышется,еслинанесена нахолст кистьюмастера. Икаким-товолшебнымспособом,тайнукоторого ния, ни ДэнГрегори так никогдаи не смоглипостичь, нокоторымовладелилучшие изабстрактныхэкспрессионистов,на великихкартинахвсегдаприсутствуютжизнь исмерть.
Жизньи смерть былии на томсамом кускекартона,который,казалось бы,случайнымобразом заляпалдавным-давноТерри Китчен.Я понятия неимею, как оних туда всунул.Он, впрочем,тоже.
Явздыхаю."Эхма",говоритстарик РабоКарабекян.
10
Иснова 1933 год.
Япоказаладрес ДэнаГрегориполицейскомуна Центральномвокзале. Онсказал, чтоэто всего ввосьми кварталахотсюда, изаблудитьсяпо дороге невозможно,потому чтоэта часть городарасчерченана клетки,какшахматнаядоска. Вокругбыла ВеликаяДепрессия, ина вокзалебыло полнобездомных –так же, как исейчас[36].Газетные заголовкисообщали обувольнениях,разоренныхфермах, лопнувшихбанках – так же,как и сейчас.Все, чтоизменилось,насколько японимаю – эточто еще одну ВеликуюДепрессию мытеперь можемпри помощителевиденияскрыть. Неудивлюсь,если так ужескрыли ТретьюМировую.