Мур поднял свою рюмку, ароматы Испании полонили рот, язык. В одном прав Купер: далеко, ох как далеко отсюда Испания. Он выглянул в окно на озеро, а ему виделись кривые улочки, белые и желтые крыши под ослепительным солнцем. Не поворачиваясь, он обратился напоследок к капитану:
- Будьте благоразумны. Не рубите с плеча.
- Не беспокойтесь. Уж чего-чего, а разума у меня хватит. Как-никак не один год в этом графстве управляемся. Знаем, что и когда в ход пустить.
Мур резко повернулся к нему, губы у него поджались, голубые глаза засверкали.
- Ой ли? Неужто можно управлять лишь кнутом и дубинкой, неужто ваши законы зиждутся лишь на исполосованной до крови крестьянской спине да на доносах, за которые вы суете Иуде мерзкий сребреник!
Не веря своим ушам, Купер воззрился на Мура.
- А сами законы - столбы для порки, плетка да виселица, - продолжал Мур, бросая каждое слово в лицо Куперу, - а не бумажки с пустыми предписаниями, которые сочиняют в Дублине. Неудивительно, что озверелые крестьяне убивают ваших управляющих и топят их тела в болотах. И у вас еще хватает наглости искать у меня поддержки в своих гнусных планах?!
- Вы сошли с ума? - спросил, именно спросил Купер. Потому что чем, как не сумасшествием, объяснить столь внезапный переход Мура от леденящего безразличия. Ну и дурак же я, подумал Купер, послушал Кейт - и вот дал Муру повод покуражиться: сначала холодная язвительность, потом пустословная проповедь, ни дать ни взять священник-пресвитерианин.
- Может, и сошел, - ответил Мур, с трудом взяв себя в руки, - после глупых речей немудрено и спятить.
- Верно, только глупец и может прийти к вам.
- Смотрите не забудьте письмо. - И Мур протянул ему послание Избранников.
Хамское отродье. Да, автор письма знает толк в эпитетах. Прелюбопытнейший документ. Он проводил Купера, вежливо попрощался, будто и вся беседа состояла лишь в обмене любезностями. Купер не проронил ни слова, но в душе его клокотала ярость.
Невесело задумавшись, ехал Купер на своем гнедом мерине по рябиновой аллее. Лучи солнца, пробиваясь сквозь густую листву, испещрили землю светлыми пятнами. Что Фогарти, что Мур - один черт, заговорят в два счета простого прямодушного протестанта. Купер мысленно обращал к Муру слова, от которых тот бы потерял дар речи, только к чему это сейчас. Какой Мур католик?! Это с его-то изысканными манерами и английской речью! Какой он дворянин? Сын контрабандиста, торговавшего втихую вином на побережье Килкуммина. Жаль, что сейчас уже не выскажешь всего этого ему в лицо. Никогда не заседать Муру в суде, никогда не исполнять ответственных поручений короля. Впрочем, ему, поди, до этого и дела нет, усадьба у него прекрасная, земли вдосталь, да и денег четверть миллиона. Будь сейчас здесь старый Джошуа Купер, поставил бы его на место. Вспомнив о предке, капитан немного повеселел, ему живо представилось лицо на портрете: служака-солдат, отважно расправлявшийся со всякими Мурами, этим католическим сбродом.
Мур стоял на балконе и смотрел вслед маленькой круглобокой фигуре в ярко-красном мундире. Да, наглядный пример "маленького" человека, который, однако, способен посеять большую смуту, - есть такая порода людей. К делам духовным Мур относился недоверчиво и в Лондоне гордился тем, что стоит выше распрей католиков и протестантов. Здесь же все повернулось иначе. Конечно, он презирал глупое чванство Купера. Но за презрением ярким пламенем полыхал гнев: как смел жалкий, не видящий дальше своего носа фермер занять более высокое положение. Вот на какой мысли однажды поймал себя Мур. И сейчас он глядел вслед удаляющемуся всаднику, и гнев не угасал. Неотесанный мужлан, жалкое семя какого-то солдатишки из армии Кромвеля, и вот историей ему уготовано властвовать на этой навозной куче. Хамское отродье. Великолепно сказано. Он повернулся и пошел прочь с балкона.
Но визит Купера не давал ему покоя даже вечером за ужином. Джон припоздал, подсел к столу, не переменив костюма для верховой езды, ворот рубашки расстегнут, светлые прямые волосы упали на лоб.
- При отце, - заговорил он, разложив салфетку, - таких, как Купер, никогда к нам не приглашали.
Старший брат, поглощенный супом, поднял глаза.
- В этом ты заблуждаешься. Отец умел многое предвидеть и предугадать, нам с тобой до него далеко. Еще юнцом, пока жил в Ирландии, он научился держать ухо востро с такими людьми. Сила тогда была на их стороне. Сейчас жить немного полегче.
- Так только кажется, - вздохнул Джон.
- В Килкуммине объявились Избранники. И поскольку я тоже помещик, спасибо Куперу, что предупредил.
- Избранники? - испуганно переспросил Джон. - А он не ошибся?
- Исключено. Он принес мне их письмо. Написано, как всегда, цветисто, хотя на этот раз стиль получше. Они, конечно… - Он выждал, пока лакей Хогерти подал Джону суп и удалился, и лишь потом продолжил: -…они, конечно, не бунтари, ты напрасно испугался.
Джон промолчал, взял ложку, помешал суп.
- Я был у Малкольма Эллиота, - сказал он, - та великолепная гнедая ожеребилась. Малыш - чудо!
- Надеюсь, и господин Эллиот и его супруга здоровы? Госпожа Эллиот тоже чудо в своем роде, мне она очень симпатична.
- Она здорова, - коротко ответил Джон.
- А вы с Эллиотом, конечно, часами напролет толковали о политике?
Джон положил на стол ложку и в упор посмотрел на брата.
- Да, толковали. Мы с ним часто говорим о политике.
- Тяжкие для него настали времена, - заметил старший брат. - Вожди его организации за решеткой в Дублине. Восстание подавлено.
- Тише, нас могут услышать. - Джон бросил взгляд на закрытую дверь.
- Ну, здесь-то ты в полной безопасности. Да и усадьба Эллиота, его Ров, оградит надежно. А вот в прочих местах ты правильно делаешь, что не болтаешь лишнего. Сейчас не самое подходящее время для подстрекательства. Вино, по-моему, теряет букет. Тебе не кажется?
- Нет, - бросил Джон. - Но если ты думаешь, что это подстрекательство, значит, тебе, Джордж, на все наплевать.
- Что я думаю, к делу не относится, только это отвратительное беззаконие.
Больше они не проронили ни слова, пока Хогерти и неопрятная служанка обносили их блюдами.
- Я не хочу совать нос в чужие дела, - вновь заговорил Джордж. - Ты год проучился в Дублине. Возможно, там ты примкнул к Объединенным ирландцам, возможно, и Малкольм Эллиот тоже. Но как брат я рад, что сейчас ты здесь, в Мейо, за много миль от бунтарей.
- Я знаю, что к идеалам общества ты никогда большой любви не питал, - сказал Джон.
- Ну почему же? Питаю, и очень большую. - Джордж Мур положил нож на стол. - И когда только в этой стране научатся жарить мясо?! Лучшую в Европе говядину умудряются превратить в угли. Впрочем, в Ирландии обращать в угли и пепелище исстари умеют не только говядину…
- Невелика твоя любовь, если ты Объединенных ирландцев даже всерьез не принимаешь.
- Встречались мне их вожаки: и Том Эммет, и Мак-Невин. И во Франции знавал я им подобных год-два после революции. Все они ратуют за свободу, равенство. Что ж, благородные, восхитительные слова. Только кончается все кровавой резней.
- Не обязательно.
- Так явствует из истории.
- Во все времена борьба за свободу родины считалась делом самым благородным, - возразил Джон. - И в истории этой страны впервые католики и протестанты объединились ради общего дела.
- Кучка дублинских стряпчих да адвокатов-недоучек и несколько католиков: врачей и купцов - вот и все Объединенные ирландцы. Вспыхнуло восстание, и они не сумели его направить. Ты что же, полагаешь, что уэксфордские крестьяне читают Тома Пейна? Просто бедняки поднялись против богачей, католики схватились с протестантами и назвались Гэльской армией.
- Если жаждешь свободы, не обязательно читать Тома Пейна, - возразил Джон.
- Великолепный довод. Только обращай его не ко мне, а к своим друзьям. Это они спят и видят республику в Ирландии, а крестьяне, которые ради них идут на смерть, мечтают совсем о другом. И на тиранию они отвечают жестокостью и варварством. Не знают твои друзья-чиновники в Дублине ирландское крестьянство. И вряд ли с кем из них говорил Уолф Тон. И подступиться бы, наверное, не мог.
- Но тирания есть, и ты это признаешь.
- Еще бы не признавать! - Джордж раздраженно оттолкнул тарелку. - Помещики в Ирландии в большинстве своем дикари и глупцы, а это сочетание самое страшное. Такие, как Купер, невыносимы. Даже Деннис Браун…
- На что ж надеяться стране, где нет…
- Увы, Джон. Нашу плавучую тюрьму и страной-то не назовешь. Ты побывал и во Франции, и в Англии, и в Испании, знаешь, что там за народ. Франция хоть и не оправилась еще полностью от потрясений, но народ остался единым. В Ирландии же такого единства никогда не было. И сейчас не может быть. Слишком долго мы терзали друг друга, слишком далеко зашли.
Джон рассмеялся.
- Господи, если уж Ирландия для тебя такая сложная, как же ты думаешь написать историю Французской революции?
- Очень просто, - ответил Джордж. - Революция во Франции лишь важное единичное событие, потрясшее страну и переменившее течение жизни. А описывать историю Ирландии мне не по плечу.
- Наши революционеры почти все за решеткой. Случись мне тогда быть в Дублине, и меня бы эта участь не миновала.
- Уолф Тон ведь на свободе, - возразил Джордж. - Все еще во Франции, плетет интриги. От души желаю ему познать все прелести Директории. Пусть воочию убедится, что отъявленные головорезы есть не только в Ирландии.