– Ты сейчас пойдешь домой как ни в чем не бывало, – велел Архаров. – А за тобой следом пойдут два наши молодца. Ты им покажешь, как твой братец от тебя огородами пробирался к Марфе, и скажешь также, кто еще из соседок об эту пору коров в стадо провожает. Так понемногу и догадаемся, куда он подевался.
– Ваша милость! – воскликнул Устин, вскочив. – Мне! Мне дозвольте, Христа ради! Я справлюсь!
– Тебя послать – так, чего доброго, вдогонку за Скесом поплывешь…
– Ваша милость, я же жил в Зарядье! Я там многих знаю, и меня также помнят! Мне скажут!.. Пустите, Христа ради!
Такая мольба была в Устиновых глазах, что Архаров подумал: у бывшего дьячка совесть нечиста, норовит как-то покрыть грех.
– Ступай, Фекла Балуева, подожди за дверью, – сказал он. – И ты, Карл Иванович, ступай. А ты, Петров, останься.
Устин глядел в пол, пока Архарову не надоело молчание.
– А ну, выкладывай все начистоту, как на исповеди! Что ты знаешь про тайный Яшкин розыск! На кой хрен ему карета графа Матюшкина? Как ко всей этой дряни Марфа приплелась?
– Ваша милость, я не знаю, Христом-Богом – не знаю! – воскликнул Устин.
– А что ты знаешь? Для чего ты так рвешься Скеса искать?
– Ваша милость… Это… это дело божественное… Он ведь из-за меня в беду попал…
– Ну, ну, как это – из-за тебя?
– Я, ваша милость, с ним разговаривал, молитвы ему переписывал, а он… а я… он ведь теперь и помолиться-то не умеет из-за моего нерадения!..
До Архарова не сразу дошло, что Устин, как всегда, взвалил на себя тяжкий крест просвещения заблудших душ – на сей раз Яшкиной души.
– Более – ничего?
– Так это ж, ваша милость, главное!
– Вот отправлю тебя обратно во Всехсвятский храм дьячком или псаломщиком, – пригрозил Архаров. – Я уж невесть что подумал. Ладно, ступай с той Феклой. Стой! Сыщи Федьку. Я знаю, он, дурак, от меня прячется. Скажи – я велел ему с вами пойти. Тогда хоть спокоен буду, что и ты не сгинешь безвестно, оставив одни портки с башмаками…
* * *
Федька горел желанием загладить свою оплошность.
Кабы он не вообразил сдуру, будто бывший канцелярист так же стар, как Дементьев, то мог изловить мнимого полицейского Семена Елизарова, а тот бы при помощи Шварца выдал своего дружка с немецкой фамилией Фальк.
Он вцепился в Феклушку мертвой хваткой – даже за руки хватал, задавая на ходу бешеные вопросы.
Устин шел сзади, краснел и бледнел. Федьке зачем-то потребовалось знать, давно ли Феклушка привечает Скеса, часто ли он у нее ночует, как вышло, что именно в эту ночь он отправился следить за Марфой.
А шалой бабенке любопытно было иное. В Зарядье знали, что сам обер-полицмейстер не брезгует заехать к Марфе Ивановне, выпить у нее кофея. И Феклушка все сворачивала беседу на иное: а есть ли у Архарова постоянная любовница да не думает ли жениться?
За такими приятными разговорами дошли до Зарядья. Тут Феклушка опомнилась. Она вовсе не желала, чтобы соседки видели ее с архаровцами. Поэтому она пошла вперед, а Федька с Устином – сзади, как если бы ее знать не знали. Но сперва уговорились, чтобы Феклушка никуда из дому не уходила – мало ли для каких вопросов она потребуется.
Далее архаровцы вели себя как кавалеры, высматривающие прелестницу: наблюдали за Феклушкой через забор.
Она, зная, что за ней следят, ходила по двору, показывая те места, где Скесу удобно было бы удрать, пока она спозаранку провожала корову в стадо.
– Там у них лаз, – сказал Устин. – Это они, поди, с теткой Настасьей и с ее Фроськой друг к дружке в гости бегают, там Настасьин огород, коли ничего не переменилось.
– А где Марфина вотчина?
– А вот поднимемся повыше, я тебе сверху покажу.
Они изучили ландшафт и поняли, что Яшка мог добраться до Марфиного огорода по пустырю.
– Вон и летняя кухня, – Устин показал на край дощатой стенки. – Тут, стало быть, Марфа с кем-то встречалась…
– Пока наш мусью сны смотрел! Пошли, поглядим – может, найдем чего.
Находок не было, зато поняли, что именно через пустырь можно добираться до Марфиной летней кухни незаметно.
– Стало быть, тот кавалер точно так же шел и так же оттуда выходил, – сделал вывод Федька. – Ну, теперь вспоминай всех соседок!
Устин посмотрел направо и налево.
– Тут я уж не знаю, кто живет. В чуму жили Сысоевы, а напротив – Малинины. Они вроде не хворали.
– У них корова есть?
– На что тебе?
– Вот дуралей! Коли есть корова – ее утром выгоняли в стадо. И хозяйка непременно что-то видела!
Федька был не то что полон азарта – переполнен, азарт бил ключом, образуя над Федькиной головой незримую хмельную пену. Он полез звать хозяйку, был облаян цепным псом, да еще малининский петух вздумал защищать свой двор и кур – принялся наскакивать на архаровца, словно бы видя в нем соперника. Пришлось ретироваться.
Наконец на шум прибежала хозяйка с палкой.
– А ну, вон пошли! – крикнула она из-за забора. – Молодцов сейчас кликну, достанется вам!
– Она это! – обрадовался Устин. – Дросида Пантелеевна! Это я, Устин Петров! Пусти на двор, дельце есть!
Калитка приоткрылась. Выглянула статная баба лет сорока, оглядела архаровцев и осталась ими недовольна.
– Думала, врали про тебя, а ты и впрямь, – сказала она Устину. – Нашел, где служить! Ну, чего надобно?
– У вас еще есть корова?
– А ты за молоком припожаловал?
Устин несколько растерялся. Тогда в разговор вступил Федька.
– Господин обер-полицмейстер велел разузнать, сколько где коров и как платят пастухам, – строго сказал он. – И сказано обо всем ему в точности донести, а коли где явится вранье – будут наказывать.
Ему уже приходилось иметь дело с сердитыми московскими обывателями, и он научился их смирять.
– Какое дело боярам до наших коров? – удивилась сердитая Дросида Пантелеевна. – Держим одну – чтоб детишкам свое молоко и своя сметана были. И то уж надоела – вставай для нее спозаранку!
Кабы Федька и Устин были повнимательнее, то и поняли бы, что хозяйка здешнего двора – невеликая труженица. Любая баба отметила бы, что сорочка Дросиды Пантелеевны была не вышита, как полагалось бы, а по вороту и рукавам отделана полосками красно-синей льняной набойки, да и те были пришиты не потайным швом, а весьма заметным.
Оказалось, что коров в Зарядье немного, и очень скоро архаровцы знали, в каких дворах их держат. Выяснили также, что никаких подозрительных событий здесь в последнее время по утрам не случалось. Хозяйки, с которыми они потолковали, не приметили рыжего человека, босого и без порток.
– Куда ж он забрел в одном исподнем? – спросил Федька Устина без малейшей надежды на ответ. – Кабы он видел того человека, что принес Марфе золотую сухарницу, то выследил бы – и тут же в контору побежал.
– Пойдем к реке, – предложил печальный Устин, – поищем там следов. Коли Яшеньки более на свете нет – я себе сего вовеки не прощу!
– Да ты-то тут при чем? – спросил Федька, удивленный не менее Архарова.
– Так он же помер без покаяния. А я-то мог ему внушить, донести до него святые словеса, а не донес! И из-за моего небрежения он, поди, в аду… Господи, страсти-то какие! Федя, ты можешь вообразить ад?
– Могу, – тут же отвечал Федька. – Спустись вон к Ване в нижний подвал, там тебе и преисподняя, и черти.
Устин шарахнулся от него и обозвал богохульником.
Они вышли на берег Москвы-реки и дошли до устья Яузы. Никаких следов Скеса не обнаружилось.
– И точно – плывет он сейчас вниз и доплыл уже, поди, до Сабурова, коли раньше на берег не вынесло, – сказал понурый Федька. – Река-то извилистая, то излука, то отмель. Наверно, завтра и прибегут десятские с новостью.
– Нет! – воскликнул Устин. – Не должно так быть! Не должно! Я ж молился за него!
– Сам же твердишь, что он в аду!
– Я не твержу! Я боюсь!
Федька махнул рукой и зашагал обратно. Устин поплелся следом.
– Федя, глянь! – вдруг позвал он.
У кустов, за которыми не было видно забора, Устин нечаянно отыскал затоптанный в серый речной песок пояс. Это был простой тканый кушак, каким перехватывают рубаху, уже старый, с мохнатыми концами.
– Ну и что? – уныло спросил Федька. – А постой! Тут кто-то воевал!
В кустах, похоже, возились пьяные медведи.
Устин и Федька переглянулись.
– Калитка, – почему-то не громко сказал, а прошептал Федька. – Где тут у них калитка?
Калитка нашлась саженях в пяти от места побоища. Федька постучал по ней – дворовый пес не залаял. Тогда он толкнул калитку.
Устин сперва держался у него за спиной, но пока Федька собирался войти – Устин проскочил во двор первым.
И сразу понял, что в доме неладно.
Об этом сообщил развязавшийся узел, лежавший у заднего крыльца. Кто-то впопыхах кое-как увязал одежду и сапоги, но не умял поплотнее, криво перекрестил углы простыни – все развалилось, а собирать и перевязывать заново, похоже, не было времени.
Федька достал нож.
– Ты хоть палку какую возьми, – безнадежно сказал он Устину. – Думай, будто от псов отбиваешься.
После того, как Устин однажды в беседе о праве архаровцев первыми пускать в ход оружие привел вместо аргумента цитату из Священного Писания о необходимости, получив удар по правой щеке, подставить левую, полицейские присматривали, чтобы он не последовал цитате при выполнении служебных обязанностей.