К счастью, подвернулся Максимка-попович. Ему обер-полицмейстер и продиктовал призыв к Матвею явиться немедленно, его с тем призывом и отправил.
Потом приходили подрядчики, приносили планы городских улиц, на которых обозначали места будущего строительства. Планы Архарову были нужны для розыскной деятельности, и он всегда ругал тех, кто рисовал нечетко, названия улиц писал вверх ногами. Потом пришлось заниматься фонарями – время от времени их то пьяные били, то злоумышленники воровали. Наконец в дверь просунулась голова Клашки Иванова.
.– Ваша милость… позволите?.. – Клашка, хоть и набрался мужества, чтобы без спросу заглянуть в кабинет, однако был сильно смущен и взъерошен, да еще тяжело дышал – не иначе, принесся бегом. В таком состоянии толкового доклада не жди – одни вопли и выкрики, это Архаров уже знал наверняка.
– Заходи, Иванов. Что так скоро?
– Я, ваша милость, на Якиманку бегал и с ней… с самой Фимкой Курепкиных говорил!.. С самой!..
– И что, родила?
– Родила, ваша милость, парнишечку. К тетке родной из дома рожать ушла, тетка вдова, ее приютила.
– И что, решили меня в крестные позвать? – пошутил обер-полицмейстер. – Как полномочного представителя полиции?
– Ваша милость, девка в беду попала!
– Да уж, самая что ни на есть девичья беда. Ну, докладывай.
Клашка уже немного пришел в себя.
– Ваша милость, девку-то, оказывается, запугали. Я ей прямо сказал – тебя, говорю, обманули, сволочь какая-то в нашем мундире к тебе ходила, а соседи только шарахались – кому охота с архаровцем связываться?!.
– Прелестно, – только и вымолвил Архаров. Клашка опомнился и покраснел. Но, не дождавшись нагоняя, продолжал:
– Она мне сперва не поверила. Я побожился. Мы, говорю, сейчас как раз того поганца ищем, и ты не бойся – он тебе дурна уж не сотворит. Тут, гляжу, у нее вроде на душе чуть полегчало. Вот что она сказала. Ее уговорил ловкий кавалер, красавчик, буски подарил, сережки, колечко с бирюзой. Ей-то лестно было, да и дура к тому же оказалась, вздумала, будто под венец поведет. Сладилось у них скорехонько. А потом он пропал – когда уже она с брюхом показалась.
– Дело житейское.
– Житейское, да не совсем. Помните, ваша милость, как ее к нам приводили, Фимку-то? Как в три ручья ревела? Так за день до того она своего хахаля повстречала.
– Случайно, что ли, повстречала?
– Нет, ваша милость, а она его искала. Она знала, в который дом на Якиманке он порой приходит, и там бродила. И она к нему подошла, и плакалась, и просила, чтобы покрыл грех. А он ее затащил в конуру какую-то и сказал: коли ты, дура, обо мне кому-либо слово скажешь, тебе не жить, и всей родне твоей не жить, и нож показал, и тем ножом он ее по руке царапнул, чтобы кровь пошла. Она и обомлела.
– Прелестно…
– Потому и молчала! – уловив в голосе начальства едва заметное одобрение, продолжал Клашка. – И глаза поднять боялась – ну как признает? Я ей сказал – дура ты, дура, надо было господину Архарову все, как есть, донести, и имя назвать, и все, что помнишь! А она мне – так неужто господин Архаров мне бы больше поверил, чем своему служителю? А он бы, говорит, меня и точно порешил! А с него какой спрос? Разве арха… разве ж полицейских когда наказывают?..
Архаров подумал, что надо бы как-то исправлять дело, обелять репутацию подчиненных, и тут же осознал, что это – безнадежно, народ уже составил мнение, простое и сердитое, а менять таковое народное мнение – проще самый народ на каких-нибудь турок поменять…
– Стало быть, кавалер был в полицейском мундире? А что я тебе говорил?
– Именно так, ваша милость! А назвался, ваша милость… назвался Михайлой Дементьевым!
– Как?!
– Дементьевым, ваша милость!
Тут Клашка улыбнулся, а Архаров захохотал. Но смех был недолгий.
– Стало быть, этой скотине известно, что в полиции служит Михайла Дементьев, – сказал обер-полицмейстер.
– Так то многим известно.
– А что тому Михайле лет уж, поди, семьдесят? Ишь, шутник… Сколько лет тому шалуну, расспросил?
– Я, ваша милость, все запомнил… А лет тому человеку менее тридцати, так Фимка решила, а росту он чуть повыше среднего, с меня будет, так она сказала, сложения худощавого, волосом темен, в груди узок… примета еще есть – борода плохо растет, кустиками, как два дня не бреется – так сразу видать…
– Еще.
– Еще – то, что буски и перстеньки дарил. Не скупой, выходит. Деньги имеет. Я, ваша милость, прошу позволения их у Фимки взять – может статься, у нас они в розыске.
Архаров усмехнулся – подарки явно недорогие, даже коли краденые – нигде в бумагах их описания не будет, но ход Клашкиной мысли ему понравился.
– Позволяю. И уговори ее сюда прийти.
– Стыдно ей, ваша милость, после того, как ее отец к нам силком приволок…
– Хорошо, ступай в канцелярию.
Архарову надо было крепко подумать. Четыре года имея дело со свидетелями, он усвоил: врут, сволочи, и не краснеют! Даже коли свидетелем оказался полицейский – возможны недоразумения. Вон Устин видел мошенника, переодетого полицейским, ночью – и спутал его с Клаварошем. То есть, тот незнакомец высок и тонок. А Клашка Иванов, допросив девку, что спала с мошенником, утверждает, что подлец с него самого ростом. Клашка же ниже Клавароша на добрых три вершка. Можно бы предположить, что сукиных сынов двое, но Устин ростом мал, ему и Клашка впотьмах великаном покажется… вот и гадай, два или один?..
Осповательно поразмыслить сразу не получилось – прибыл на извозчике Матвей и сходу объявил, что не более как на четверть часа.
– Слушай, Матвей, – сказал Архаров. – У нас в мертвецкой баба лежит, переодетая мужиком. Погляди-ка ее, авось чего заметишь.
– Надо мной по твоей милости уже вся Москва хохочет, – огрызнулся Воробьев. – Знаешь, как меня прозвали? Мертвецким доктором! Ради твоих комиссий последних пациентов лишусь!
Вот уж это Матвею не угрожало – он в Москве прижился, его полюбили, звали в лучшие дома – еще и потому, что доктору-немцу про все свои болячки не расскажешь, он и половины не поймет, с доктором Воробьевым же можно по-свойски – и все части тела именовать русскими словами, без смущения.
– Сам же ты и разболтал, как покойников исследуешь, – тут же догадался Архаров. – Поди, глянь, дело важное.
Едва уговорил и выпроводил Воробьева – примчался Никишка с полным лукошком грязи.
– Возьми внизу большой турецкий таз, я знаю, у них есть, ступай во двор, высыпь хоть часть земли туда и размешай с водой жиденько, да только делай это на солнышке, – велел Архаров. – И следи, какая там дрянь будет всплывать.
– А что надобно?
– Ишь ты, хитрый! – похвалил Архаров. – Ты как-либо исхитрись, сквозь ряднину процеди, что ли. И коли заметишь волосья в вершок или менее длиной – отложи в сторонку на бумажку, понял?
– Понял, ваша милость!
Отпустив Никишку, Архаров не утерпел – сам встал из-за стола, потянулся до хруста и поспешил в мертвецкую.
Там он обнаружил Матвея, изучающего рану на бабьей обнаженной груди. Его походный докторский сундучок был раскрыт, и Матвей держал в руке тот зонд, который врачи используют при огнестрельных ранениях, чтобы понять, где пуля застряла.
– Ну, что? – спросил Архаров.
– Ты знаешь, Николаша, я всякие колотые и резаные раны видал. Рану шпажную от сабельной отличу, от ножевой также. Бабу твою закололи таким ножом, что я отродясь не видывал. Тонкий, узкий и лезвие, сдается, трехгранное.
– Уж не багинетом ли? – удивился Архаров.
– Нет, не багинетом, тот шире.
Архаров задумался.
– Погоди! Есть у Шварца в чуланчике такой нож! Сейчас принесут, и ты скажешь, похож ли.
– А что за нож?
– А тот, которым Харитошку-Ямана – помнишь такого? – в Сретенской обители заговорщики закололи. Дядя Агафон, сбегай-ка, вели Шварцу принести длинный нож, которым Харитона укосали, он знает.
Старик ушел.
Архарову мало охоты было торчать в мертвецкой, но Матвей, истинный доктор, увлекся изучением тела.
– А глянь, – сказал он, – бабу-то били. Оплеуху она от кого-то получила знатную, а ударили, я полагаю, рукой в перчатке – вишь, рожа ободрана.
– Силком, что ли, в подвал загнали? – спросил Архаров.
Все это было прескверно – Демка мог, видя, что вранье не срабатывает, перейти к грубым угрозам. Для него важнее всего было избавить товарища от некстати явившейся супруги. Загоняя ее в подвал, он имел в виду одно – туда мало кто лазит, можно преспокойно оставить тело и уйти.
– А когда бабу порешили – не скажешь?
– А не скажу. Лежала в сыром и холодном месте, вроде твоей мертвецкой. Она там и неделю, и две могла проваляться. Да и что ты ко мне пристал! Где это видано, чтобы доктор такие вещи определял! Совсем ты из ума выжил, Николашка.
– Что, совсем способа нет? – совершенно не обидевшись, спросил Архаров.
– Когда тело недолго пролежало, определяют по гибкости членов и по трупным пятнам. А к твоему телу сие неприменимо – оно же не менее трех дней в подвале обреталось. Однако вот что скажу, коли не врут мне очи… Тот, кто бабу заколол, был ей знаком. Уж больно близко к себе подпустила. Нож-то, сдается, по самую рукоять вошел. И вошел прямехонько…
– Будь он неладен… – буркнул Архаров.
Матвей распахнул на покойнице всю одежду. Но никаких важных примет не обнаружил, хоть и перевернул ее на живот, и даже промеж ног не поленился заглянуть.
– Жаль бабу, – вдруг сказал он. – Ведь чисто жила, поди, себя блюла. Вот так жила, жила… для чего жила?..
– И дети остались, – вспомнил Архаров. – Парнишка и девочка. Неужто и они?..