- Это не шулерство! Это - такая же подготовка к будущей партии, как - изученье начал и гамбитов! Никто не заставлял меня учить партии мастеров, чтоб знать выгодные начала! Я тренирую мой ум, чтобы…
- Чтоб потешить свое самолюбие! А мне Природа не дала твоего Ума! Что ж мне теперь - вешаться?! Зато у меня - Ловкость Рук и это такой же Дар, как твой Ум! И я пользуюсь тем, что у меня получается лучше тебя!
- Я повредил пальцы!
- Рассказывай… Ты - такой же неповоротливый, упертый, здоровый кабан, как и все наши латышские родственнички! Ты в жизни не умел правильно "сдернуть"! Умел бы - жульничал не хуже меня! Правильно говорят: святоши все - импотенты!
Что ответить на этакое? Вот так и зарождается трещинка…
Может быть потому, что… сестра в чем-то права. Я Унаследовал от отца его Силу, Доротея - его Красоту. Зато мне достался матушкин Ум, а ей - ее Изворотливость.
В любой кувшин не налить выше краешка…
А когда исчезают общие интересы, я начинаю посматривать на иных женщин, Доротея ж - тайком облизывается на иных мужиков. Жеребячья Кровь фон Бенкендорфов. Кровь - Лисов фон Шеллингов. А Кровь во многом - мудрее нас, грешных…
Вот и встреча в Дерпте кончилась обычною гадостью. В одно прекрасное утро Доротея ушла от меня, а за обедом подвела молодого полковника:
- Вот, братец, - это мой старый друг - милый Артур, - при этом она со значением выделила слова "старый друг". Так чтобы я не строил иллюзий по поводу этой "дружбы". (Я страшно ревнив и сестрица умеет сделать больней…)
Я, сделав вид, что не понял, с самой любезной улыбкой пожал руку сэру Артуру Уэлсли - будущему Герцогу Веллингтону. (Сестра всегда умела выбирать "самого лучшего" из любовников…)
Полковник Уэлсли оказался необычайно умен, и у меня всю дорогу возникали сомнения - может быть он тоже "чует" мысли своего собеседника? Я даже, как будто в шутку, спросил у него о таком. На что "милый Артур" заразительно рассмеялся:
- Это - не врожденное. Просто ваша сестра была настолько любезна, что помогла мне примечать малейшие движения глаз, уголков рта, или рук собеседника, и я теперь гораздо лучше всех понимаю. Это немало помогло мне в карьере…
Я так очарован вашей сестрой, что даже предлагал ей Руку и Сердце. Мы, разумеется, не свободны, но вы - такие же лютеране, как - мы! Я думаю, что нет проблем в двух разводах и свадьбе, но Дороти - против. Она говорит, что у нее есть ревнивый любовник, кой может убить, коль она выйдет замуж за человека значительного. Кто бы это мог быть?
Вы - ее брат, Вы лучше меня знаете, - кого она имела в виду? Неужто я не смогу справиться с сим ревнивцем?!
"Милый Артур" говорил мне эти слова, а у меня в душе ревел ад. Я не знал, что мне делать - как реагировать. По всем признакам мой собеседник не знал - кто сей "любовник", а я - не смел говорить. По законам любой страны - связь брата с сестрой, мягко скажем - преступна…
Что же касается моей способности на убийство… Не знаю. Доротея так и не ушла от меня. Я часто спрашивал, - почему на сей раз она передумала и сестра отвечала, улыбаясь и целуя меня:
- Потому что я люблю лишь тебя - дурачок!" - и все инстинкты говорили мне, что сие - правда. Но про угрозу убийств, не зная с кем разговаривают, со мною делились и Талейран, и Меттерних! (Последний еще удивлялся - кто может убить его, - Канцлера Австрийской Империи? Еще больше он удивлялся, - почему моя сестра в сем безусловно уверена?!)
Честно говоря, я не знаю - как бы я действовал в такой ситуации. Я не люблю заглядывать в себя - слишком пристально… Сестра моя так и числилась женой мужеложца фон Ливена, а после развода - стала гражданской женой одного академика. Ни к тому, ни к другому я ревновать не могу, - можно ли ревновать подругу к ее собаке, иль - лошади? Они же ведь - нам не ровня!
Так началась моя дружба с Артуром Уэлсли. Матушкины рекомендации к ее дяде - британскому королю, подкрепленные кредитным письмом на пять миллионов гульденов, произвели фурор на брегах Альбиона, и Артур получил долгожданное назначение. Лично мы второй раз встречались в 1814 году в Париже, а в 1826 году английский король сделал Артура своим личным посланником при нашем дворе. Вскоре Артур стал английским премьер-министром.
Когда в 1830 году взбунтовалась Польша, и Англия с Францией решились послать войска на подмогу "повстанцам", на очередном заседании Парламента премьер и командующий английской армией Герцог Веллингтон поднялся и сказал так:
- Господа, военной карьерой, должностью и постом, а главное - самой большой Любовью я обязан Дому Российской Империи. Я лишусь Чести, прежде чем нападу на армию братьев любимой мной женщины. Вы вольны именовать меня Изменником Родины, но будь я проклят, если предам дружбу с людьми сделавшими меня, тем - что я есть!
Скандал был ужаснейший. Артур подал в отставку, поднялись волнения, и Парламент просил его вернуться на пост и подавить мятежи. Либералы числят его "русским агентом", но даже они признают, что армия повинуется одному Артуру - настолько высок его Авторитет. И никто не верит, что Веллингтона можно купить. Не тот человек.
Когда сестре стукнуло сорок, она прогнала мужеложца фон Ливена, разделила имущество и решилась начать новую жизнь. Так вот Артур очередной раз стоял пред ней на коленях, умоляя принять его Руку и Сердце. Он даже опять обещался развестись со своею женой и выполнять любую Дашкину прихоть, но моя сестра отказала. Она сказала так:
- Милорд, я люблю Вас, и буду с Вами пока это доставит нам удовольствие, но… Я развожусь с мужем не потому, что он мне постыл, но потому что брат мой стал тем, кем он стал.
Я люблю мужчин, - во мне говорит Кровь моей бабушки - Екатерины. Но во мне ревет и Кровь "Жеребцов Лифляндии" всех вместе взятых! Я привыкла брать свое Силой - против всех Законов и Правил! Сегодня же…
Бить "сидячих уток", - это так неспортивно!
Я уезжаю, чтоб "искать новых лужков" и в последний раз взгорячить мою Кровь! Ты ж предлагаешь мне пост премьерши…
Знаешь, чем кончится? В Лондоне выстроится та же очередь, как и в России, из таких же вот "клюкв", норовящих соблазнить меня - ради Вас, как нынче - в России. Я слишком люблю Тебя - мужика, чтоб увидеть Вас рогоносцем", - в этом моя сестра.
К Пасхе мы опять "засели в траншею", русские же решили обойти врага и насильно погнать его на наши позиции.
Но Бонапарт изменил свою тактику и вместо лобовой атаки тайно отошел к болотам у Фридлянда.
Буксгевден с Беннигсеном вечно спорили и в решительный миг армия раскололась. Беннигсен, будучи в авангарде и попав под картечь, решил "разорвать дистанцию" и отступил. Буксгевден, возглавляя арьергард и понимая, что отступать некуда (сзади болота), приказал всем - в атаку. Две половинки армии, приученные новыми уставами прусского образца исполнять любые приказы, пошли сквозь собственный строй под кинжальным огнем вражеских пушек. Все смешалось…
Буксгевден три раза поднимал людей в штыковую и ему почти удалось взойти на холмы, но когда его сбило картечью, войска потеряли голову и сложили оружие.
Беннигсен же, отступая, увяз в болотах, и был расстрелян с высот. Разгром был полным, - русская армия кончилась…
К вечеру мясорубки мимо нашего края потянулись разбитые русские. Тогда Барклай приказал мне с Меллером - "Съездить там поглядеть, - что за притча?!
Наши полки поехали и нос к носу столкнулись с лавой швали фельдмаршала Нея. Эти ребятишки нарочно бросились в дыру меж "нами", дабы не выпустить русских "за наши спины.
Ну, они задели нас, мы дали им сдачи и завертелось. Ближе к ночи полыхал огнями и наш фронт, а Барклай, обнаружив полное изничтожение русских, отошел к Мемелю. Война была кончена.
Уже в кромешной тьме меня вызвали к раненым. Я увидал знакомую фигуру на подушке из свежего сена. Я наклонился к дяде Додику, а у него дыра вместо правого глаза и пол-затылка снесло выходным отверстием…
Господи, как же я плакал тогда… А потом усовестился слез и сказал людям, что у меня был приступ сенной болезни.
После очередной сшибки его принесла лошадь к нашей позиции… У дяди Додика всегда были самые лучшие, самые умные лошади во всей Риге…
Матушка, узнав о смерти, не поленилась приехать ко мне, отозвала меня в сторонку и, прижимая к своей костлявой, но в то же время самой мягкой для меня на свете груди, почти приказала:
- Поплачь, Сашенька. Легче будет. Отец твой купецкого звания, - ему не понять, что барона должен воспитывать только барон. Пусть - жидовский. Хоть он и не был бароном.
Мемельский рубеж, возникший на заре Прусского Ордена, слыл неприступным. В годы Ливонской войны наши армии после десятилетней осады так и не вышибли пруссаков из "болотной твердыни" и это стало началом конца. В дни Семилетней войны русские орды, взявшие Кенигсберг и Берлин, обломали зубы о Мемель. Такая любовь немцев к Мемелю - неспроста.
В древности реку сию звали - Русом, а племя естественно - "русью". Согласно немецким хронистам, "Русь" традиционно была очень сильна. Сила ее заключалась именно в том, что она "сидела на Русе" и контролировала всю торговлю по Русу (Мемелю, - он же - Неман) и стало быть - по Днепру. Именно "Русь" была призвана Русью "на Царство" по той уж причине, что она и без того держала за горло славян в плане экономическом.
Отсюда такая прусская ярость в защите "болотного царства". В свое время они сдали Кенигсберг и Берлин, но - спасли Мемель. Ибо Кенигсберг с Берлином только - столицы, а Мемель - живые деньги, да "Удавка на шее Украины и Польши". Так что пруссаки по сей день хранят сей мрачный край, как зеницу ока.