"Дорогая Наташа! Вы перенесли такие страдания, поэтому мне будет легче если я получу от вас долгожданное письмо и буду знать, что вы спокойно живете с своей семьей не вспоминая против меня обиды. Всегда упрекаю себя, что я виноват в вашем аресте в вашей судьбе…"
Неужели правы те, кто утверждает, будто невинных сомнения не мучают? Но ведь сомнения и совесть - родные сестры. Виновный помнит свою вину или - совсем наоборот, ее, как правило, забывает?
Куцая память прямо пропорциональна укороченной совести. Сомнения и поиски своих ошибок, ощущение собственной за них вины - все эти качества присущи совестливым, обязательно благородным людям. Подлец же с тупым упрямством никакой вины за собой признавать не желает. Он вообще избегает критически говорить о себе, ибо признание своих ошибок для подлеца невыгодно уже по той причине, что никаких он за это выгод не извлечет.
У жизни свои закономерности, свои парадоксы, и один из них состоит в том, что именно честный человек чаще всего сомневается в правильности своих поступков, думает о возможных упущениях, ищет свою вину, даже если вины этой либо нет вовсе, либо она, рожденная из случайностей, минимальна.
Ощущение вины родилось у Марселя из сострадания к тому, что довелось пережить Наташе:
"Бедная дорогая Наташа, я часто думаю, какая тяжелая жизнь у вас была и понимаю свой виновность в вашей трагически судьбе из-за желания помочь мне и мои товарищи убегать в партизаны…"
Вину за ее беды Марсель принимал на себя, ни разу не упомянув о том, как ценою собственной жизни стремился "мадам Наташу" спасти. Ни в чем свою любовь не упрекая, он безоговорочно ей доверял и был убежден в правоте всех ее действий, всех поступков.
Что касается провала Наташи и ее ареста, то здесь Марсель винил роковое стечение обстоятельств и опять-таки ответственность за случившееся относил к себе.
Наташа, естественно, намного реальнее чувствовала пределы возможного, за которыми притаилась беда. Ведь для удачи нужны десятки случайностей, а для провала - всего одна…
Отвечая на очередное послание Марселя, она писала:
"Иногда я анализирую свои поступки, поведение. Мне становится страшно из-за того, насколько неосторожно приходилось рисковать окружающими людьми, собой, родными. Я вспоминаю, как проносила пистолет, из партизанского отряда на пути домой миновала четыре поста, и каждая проверка грозила провалом. Я. не умею выразить словами все, что приходилось пережить. Мне кажется, вы понимаете меня. Прощаете мои запоздалые откровения, но перед вами я как на исповеди - не каждому ведь откроешься и не каждый тебя поймет…"
Марсель ее понимал. И вместе с тем востороженно боготворил, ибо пытки в гестапо выдерживали только герои. А она после того, что перенесла, до нынешнего дня с неутихающей остротой переживает беду Вальки. Что может быть страшнее для матери сознания того, что на ее глазах полицай изувечил маленького сына? Какою мерой можно измерить ее материнские муки? И разве могут сравниться с ними любые пытки в гестапо?
Родина - высшая из матерей. Именем Родины гауляйтер Белоруссии Кубе был осужден партизанами на смерть. В Смолевичах ожидали приезд палача. Привести в исполнение приговор добровольно вызвалась Наташа.
- А как же сын? - спросил заместитель командира бригады Лашук. - О сыне подумала?
- Соседке Ольге Судиловской я как-то сказала…
- Что ты сказала? - забеспокоился Лащук.
- Ничего лишнего. У Ольги погиб сын, она такими глазами на моего Вальку смотрит… Никто ребенку мать заменить не сможет? Ольга Вальке - заменит.
Низкий поклон Ольге: она - заменила. А как вернулась Александра Михайловна в сорок пятом из Германии, по живому Судиловская оторвала ребенка от себя, родной матери отдала. И сразу же завербовалась на Север - уехала из Смолевичей куда глаза глядят. Чего только не вспомнилось Александре Михайловне, когда с волнением читала каждую фразу Марселя. Уже приблизительно знала, что будет в очередном письме. Но однажды ошиблась…
* * *
"Дорогая Наташа! В этом году я посещу Советский Союз. Наше путешествие организованное обществом "Франция - СССР" из Парижа. Календарь будет следующий:
17 август Париж - Москва с самолетом
18,19, 20 Москва
20 август Иркутск (Сибирь) с самолетом
21, 22, 23, 24 Иркутск и Братск
25, 26, 27 - Москва, Ленинград (с поездом)
28, 29, 30, 31 - Ленинград и в Париж
Как вы видите я проведу только 3 дня в Москве от 18 до 20 августа. Я был бы очень рад вас встречать, скажите мне если вы можете приезжать в Москву. К несчастию я еще не знаю в какой гостиница буду квартировать. Но если вы поедете в Москву, попросите сведенье у Интуриста, проспект Карла Маркса 16, телефон 292-20-22 или 292-21-69.
Мы можем устроить свиданье где-нибудь, например на Красный площадь в шесть часов вечер после войны.
Я очень очень вас буду ожидать. Сердечный привет. Марсель".
Александра Михайловна показала письмо Лене и засомневалась:
- Не знаю, как в Москве с гостиницей… Ехать - не ехать?
- А Чернышевы? - напомнила дочь.
- Неудобно беспокоить людей… Он же занятый человек, немалая должность в министерстве…
- Да Чернышевы ж тебя приглашали! И место в гостинице тоже найдется. Итак, решено: у меня еще отпуск, Ирку оставим на Мишу, пускай друг за другом присмотрят. А мы - едем.
"Дорогая Наташа! Ваше письмо мне очень понравилось. Я вас подожду на Красной площади в 18 августа от 18 до 19 часов. Если вы не приходите, еще раз подожду в 19 август. Я был бы тоже очень рад познакомиться с дочей Леной. Я желаю вам и Лене всего хорошего. Сердечный привет. Марсель".
…В тот день Москва, до краев наполненная золотым августовским солнцем, показалась им сказочно-прекрасной. Когда Александра Михайловна и Лена поднимались мимо Исторического музея к Никольской башне Кремля, часы на соседней башне, Спасской, пробили шесть раз, а их минутная и часовая стрелы вытянулись снизу вверх по циферблату прямой позолоченной линией.
Идя по каменной брусчатке рядом с дочерью, Александра Михайловна с горделивой радостью воспринимала окружающую красоту - но только до того момента, когда от Мавзолея шагнул навстречу Марсель, и все собой заслонил.
Остроглазая дочь ласково тронула ее за плечо:
- Смотри, мама, какой он стройный и симпатичный…
- Здравствуй, Марсель!
- Здравствуй, Наташа!
Два седых человека обнялись, заплакали. И Красная площадь крутнулась у Александры Михайловны перед глазами. Она бы упала, но Марсель ее поддержал: бережно, сильно, ласково. И она засмеялась сквозь слезы, а Марсель протянул ей букет роскошных парижских роз.
- Их бин глюкклих , - начал было Марсель по-немецки, как они говорили тогда, в сорок третьем. Но тут же оборвал фразу: - Теперь можно говорить по-русски. Обучаться подрывному делу и проживанию в лесу было не так затруднительно, по сравнению с изучением русского языка.
Поначалу Лена стеснялась обращаться к гостю по имени, а отчество не знала и потому старалась больше молчать. Заметив это, Марсель объяснил:
- По отчеству у нас называть не принято. Меня можно обзывать "господин Сози", но это…
- Плохо и не годится, - возразила Лена.
- Молодец, девочка! - обрадовался Марсель. - Для тебя я официально "товарищ Марсель". Но война породнила Наташу и меня, поэтому говори мне "Марсель". Да я, кажется, на несколько лет старше и не буду возражать, если будешь говорить мне "вы", а я тебе "ты". И Наташа не будет возражать на "ты"?
- Конечно, - согласилась Александра Михайловна - Вот только…
- Что? - забеспокоился Марсель.
- Почему ты говоришь по-русски намного лучше и правильнее, чем пишешь в письмах?
- Ой-ла-ла! - засмеялся Марсель. - Я очень добросовестно штурмовал бастионы грамматики, а также синтаксис, но… ведь даже здесь, в России, очень многие говорят по-русски правильнее, чем они это пишут…
- Зачем ты отвернулась? - опять забеспокоился Марсель.
Александра Михайловна горько отшутилась:
- Чтобы ты не утомлялся считать мои морщины.
- А зачем их считать? - ласково возразил Марсель. - Мы немножко повзрослели, но ты стала еще прекраснее, а молодость… Ты посмотри, она сохранилась в тебе!
Мимо Никольской башни, Исторического музея они спустились к Арсенальной башне в Александровском саду и стали у могилы Неизвестного солдата.
ИМЯ ТВОЕ НЕИЗВЕСТНО,
ПОДВИГ ТВОЙ БЕССМЕРТЕН…
Над красным камнем, где в металле отчеканены эти строки, из бронзовой звезды металось в дуновениях ветра пламя Вечного огня, отражаясь на полированной поверхности мрамора, в глазах людей.
Безмолвно замерли часовые, охраняя священную тишину памяти. По мрамору густо лежали букеты, отдельные цветы. В нарядных свадебных одеждах прошли пары молодоженов и слитно, со всеми, помолчали на пороге своего счастья.
Марсель склонил голову перед Вечным огнем. Александра Михайловна положила на мрамор букет роскошных парижских роз.
Направляясь по Александровскому саду к Боровицким воротам, они постояли у обелиска, на котором по инициативе Ленина еще в первый год Советской власти были высечены имена выдающихся мыслителей и борцов за свободу. Шевеля губами, Марсель читал: Маркс, Энгельс, Лассаль, Чернышевский… Перечитав еще раз, удивился:
- Да здесь имена шести французов! И какие имена: Сен-Симон, Клод Анри, Жан Мелье, Вальян Фурье, Жорес, Прудон…
Лена призналась:
- А я знаю не всех. Вот Жан Мелье…