А батя - человек карахтерный. Глазом не моргнул.
"Это вам впредь наука. Не шляйтесь, где не положено. Кроме того, с вас причитается за банчок спирта".
Они, конечно, артачиться. И пить не пили, только пригубили. И денег у них нет...
Но батя своим разве поступится?
"У меня, говорит, на берегу плавник лежит. С прошлого лета. Недели за две порежете на дрова - и с богом".
- Ну и что, порезали? - спросил Кауров. - Видать, колоритная фигура ваш старик.
- А куда же им деться? Две недели мантулили за одни харчи, - с усмешкой ответил Тебеньков, приподнялся и стал всматриваться в дорогу. - Если в Хоперский заезжать, тут как раз сверток.
- Гони прямо. Пошлем нарочного из Корсакова, - решил Кауров, зябко поеживаясь.
Его и в самом деле начал пробирать холод.
Над высоким берегом поднималась светло-серая полоса рассветного неба.
Как и предсказывал Варсонофий, они вкатили во двор корсаковского атамана как раз в то время, когда хозяева садились за стол. Кроме своих, в доме был гость - высокий однорукий казак, оказавшийся жителем поселка Хоперского. Пока хозяин о чем-то шептался с женой, однорукий недоверчивым взглядом рассматривал Каурова.
Сотник, покосившись на его пустой, подвязанный рукав, спросил:
- Фронтовое, а?
Он старался придать своему голосу оттенок сочувствия. Но казак, недавно потерявший руку, остро реагировал на любое упоминание о своем увечье.
- А не все ли равно? Был человек, а теперь - обрубок, - злым голосом ответил он.
Варсонофий с хозяйским сынишкой вышли, чтобы задать корму лошадям.- Когда он вернулся, Кауров, удобно расположившись за столом, громко и без запинки говорил:
- Совдепы вооружают немецких военнопленных. Командуют всем офицеры германского генерального штаба. Они открыто угрожают расправиться с казачеством. Вы представляете, какая может произойти резня.
- Ох, не приведи господи! - Корсаковский атаман, запустив пальцы в редкую бороденку, таращил округлившиеся глаза, переводя их с одного собеседника на другого.
Но вот он прикрыл один глаз, а другим так явственно подмигнул Каурову, что тому стало ясно: атаман ни одному сказанному слову не верит и сам превосходно знает, как в действительности обстоят дела. Однако выдумку Каурова он одобряет и не прочь поддержать его.
- Тут такая кровопролития будет, ужас! Хоть бы еще казаки были дома. А то ведь обороняться кому - нестроевики да бабы с малыми детьми, - продолжал он, пытливо глядя на Каурова и уже догадываясь, к чему тот клонит.
Однорукий казак насмешливо смотрел на них, видимо хорошо понимая все то, что ими не договаривалось. Он молчал. Но в его молчании Кауров не мог не почувствовать самого упорного сопротивления тому, чего он здесь добивался,
- Надо, господа казаки, дружно подняться, как один человек, - говорил он, избегая встречаться взглядом с одноруким. - Разве уссурийцы допустят, чтобы наш заклятый враг... здесь, на казачьей земле...
- Не, нельзя. Оборони бог! - Атаман кивал головой, выражая полное согласие и готовность делать все, что прикажут.
За свою долгую службу он насмотрелся всякого и был достаточно осторожен, чтобы не задавать лишних вопросов и не высказывать вслух своего мнения.
Кауров наконец отважился глянуть в глаза однорукому.
- Я приехал, чтобы помочь вам организоваться против немцев и большевиков.
- Вот спасибо! А то мы пропали бы тут не за понюх табаку, - сказал однорукий таким откровенным насмешливым тоном, что не заметить этого было никак невозможно.
- Вы, собственно, чему смеетесь? - покусывая в досаде губы, спросил Кауров.
- Да, далеко вы забрались, чтобы с немцами бороться. Раз уж так страшно, сигали бы сразу... в Китай. Тут рукой подать...
- Ох, вы еще пожалеете! Горько пожалеете, господа, да поздно будет, - сказал Кауров, понимая, что здесь на испуг никого не возьмешь.
- А чего мне жалеть? Чего я такого хорошего видел в этой жизни, будь она трижды проклята! - раздраженно и резко возразил однорукий. - Да мне все так опостылело, что любую перемену приму. Думаете, сладко казаку, ежели он только своим горбом себя подпирает? Вам-то что - пиши знай приказы: справу давай, конем обзаводись... Детей моих кормить - заботы нету. А я вот... с одной рукой! Изворачивайся теперь.
- Ну, не злобись, Коренев. Не злобись. Кого теперь винить, раз так случилось. Не ты первый, не ты последний, - сказал Тебеньков, думая урезонить разошедшегося казака.
- Молчи! Отсиделся, теперь пищишь. Ерой! - однорукий так глянул на Варсонофия, что тот сразу осекся, не находя больше, что сказать.
- Ты, Антон, все-таки того, легче. Здесь благородные люди сидят, - заметил хозяин, понимая, что пора вмешаться и предотвратить ссору.
Но было уже поздно.
- Благородные? Скажи, пожалуйста! - зло усмехнулся Коренев. - Это значит - на чужой шее через грязь еду, сапожки чистые? Так?
Поднявшись из-за стола, он с грохотом отшвырнул табуретку.
- Вот вы на одну доску поставили немцев и большевиков. На каком таком основании, спрашивается? - сказал он, надвигаясь на Каурова и заставляя того тоже подняться и даже попятиться. - Вам не нравится, что большевики за мир? Так я этого мира еще больше хочу. Вся Россия кричит: долой войну! А вам не терпится еще один фронт устроить. Брата на брата поднять. Нет на это моего согласия и не будет. Что вам немец? Что вам Россия?.. Да я вас насквозь вижу, чем вы дышите. Вы хотите нас обмануть, а мы, выходит, поумнели. И дороги у нас теперь разные. Так что, ваше благородие, лучше нам на них не встречаться. Иначе - вот! - и он поднял свой единственный, крепко сжатый кулак.
Кауров отшатнулся. Он не считал себя человеком робкого десятка. Но было что-то в пылающем взгляде стоящего перед ним человека, что повергло его в трепет.
В эту минуту хозяин решительно втиснулся между ними. Он успокаивающе помотал перед глазами Коренева бороденкой и, мягко напирая на него округлым брюшком, ловко оттеснил его к двери.
- Иди, Антон. Иди. Проспись, - говорил он, делая вид, что все это произошло только по пьяной лавочке.
- Все вы тут - одного поля ягода, - буркнул Коренев, беспрепятственно позволяя надеть себе на голову шапку и накидывая полушубок прямо на плечи. В дверях он обернулся и громко сказал: - Не пойдут казаки против большевиков! Разве каких дураков найдете. Все равно не поможет, - и так хлопнул дверью, что стены закачались.
- Сволочь! Изменник! Таких надо лишать казачьего звания, предать позору, - запоздало кипятился Кауров, обращая теперь свой гнев на корсаковского атамана.
- И разве он один! Такого наслушаешься, избави бог, - атаман спокойно отпарировал наскок. Впрочем, он был доволен. Пусть этот сотник узнает, как ему, атаману, приходится тут изворачиваться. - Вот ведь не поверите. До войны был самый смиренный казак в поселке. Будто подменили его там. Что деется, господи боже мой!
Впечатление от стычки с одноруким было таким, что в станице Казакевичево - самом крупном казачьем поселении вблизи Хабаровска - Кауров решительно отклонил предложение станичного атамана выступить перед казаками с речью.
- Не затевайте широких сборов. Дела должны вершить старики, такова казачья традиция, - посоветовал он атаману, пригласившему их на обед. - Сколько сабель предполагаете выставить?
Атаман мялся, не желая связывать себя твердым обещанием.
Эта уклончивость страшно бесила Каурова. Пока смутно, но он уже начал догадываться, что дело не только в отсутствии должного служебного рвения у станичных и поселковых атаманов.
Огромное вечернее солнце садилось над маньчжурской равниной. В окнах поселка, расположенного на взгорье, плясали отраженные кроваво-красные лучи. Казалось, все дома в Казакевичево охвачены пламенем. Варсонофий подумал даже, уж не пожар ли они оставляют за собой.
- Будто горит, - сказал он, глядя с дороги на поселок.
- А черт с ним, пусть горит! - Кауров даже не повернул головы.
Погруженный в свои думы, он равнодушно глядел на утесы, поросшие дубняком, на гряды ледяных торосов, отмечавших быстрины, где после ледостава долго еще пенилась и бурлила река, не желая поддаваться морозам.
Совсем близко от дороги видны покрытые лесом сопки. Хребет Хехцир обрывался возле реки довольно высокими длинными мысами. В распадках и долинных участках леса преобладали коричневые и красно-бурые тона. Выделялись среди деревьев своей светло-серой корой тополи.
Огибая Хехцир, скованная льдом Уссури терялась на темнеющей впереди равнине. Вдали светились редкие огни поселков.
В первом из них они заночевали.
Утром Кауров с любопытством разглядывал китайское поселение, мимо которого близко пролегала дорога. Невысокая глинобитная стена с двумя воротами. За стеной теснился десяток фанз. Виднелись два-три строения побольше.
- Купеческие лавки, - пояснил Варсонофий. - Не гляди, что с виду неказисты. Товару тут тысяч на двести. Город недалеко, контрабандный товар спросом пользуется. Купцы бойко подторговывают. Да и контрабандисты зарабатывают неплохо. Обоюдный, выходит, интерес.
- Что у них тут - гарнизон? - спросил Кауров.
- Гарнизон? - Варсонофий фыркнул. Как это было принято среди зажиточных уссурийских казаков, о китайцах Тебеньков говорил в пренебрежительном тоне. - Живут два-три солдата. Летом в огороде ковыряются, им казенный харч будто не положу. А может, воруют чины, не знаю.
- Так, говоришь, бойко торгуют, а? И наличность, видать, имеется? - допытывался Кауров, захваченный какими-то своими соображениями.