Сведения, в скором времени, полученные Рошфором о пребывании сразу в нескольких особняках квартала Маре, неких, преисполненных чопорности иностранцев, что позволяло допустить мысль об их высоком статусе, являлись весьма достоверными, отчего подозрения графа, можно считать вполне обоснованными. Но действовать спешно Рошфор не пожелал, и на то, были более чем существенные причины. Поэтому умудренный опытом в подобных деликатных предприятиях, он установил слежку, за всеми зданиями Города Лилий, в коих, по донесениям, якобы видели человека, описания которого можно было сопоставить с внешностью Стини, любимца короля Карла I, и лорда-адмирала Англии. В число сих подозрительных особняков вошел и роскошный отель, раскинувшийся, посреди живописного садика, на улице Сен-Поль, что принадлежал графине Буа-Траси, где как вы помните, и поселился английский лорд-адмирал.
В то время, когда городская стража и люди кардинала сбивались с ног в поисках британца, в просторных комнатах особняка, раздосадованный черствым приемом, Бекингем, изнывал от холодного равнодушия королевы Анны, которая за время их короткой встречи, сумела разрушить всё то, что так бережно хранил герцог в своей истерзанной любовью душе. По крайней мере, именно в таком свете, пожелал британский вельможа, выставить напоказ собственные мучения, страдания мужчины, растоптанного безответной любовью.
Мы же, имеем возможность посмотреть на произошедшее несколько под другим углом, откуда открывается не столь идиллическая картина, обнажающая безосновательные домогательства капризного обольстителя, сброшенного с пьедестала самовлюбленности, а значит лишенного надежды на обладание тем, что ему не принадлежит. Могущественному министру, как шелудивому псу, указали его место, и дали понять, что, как бы ни складывались отношения в королевской чете, не ему, повесе, щеголю, фату и еретику, намереваться "лечить" королеву, правоверную католичку, безнравственностью и прелюбодеянием, от равнодушия монарха, её законного супруга. Одним словом, вожделения герцога обрушились в одно мгновенье, а с ними притязания на роль неотразимого сердцееда, первого франта Старого Света, блестящего кавалера перед которым не в состоянии устоять ни одна женщина, да, что там женщина – королева! и именно это, по настоящему, не давало лорду-адмиралу покоя. Его репутация, реноме которое у многих влиятельных мужей выходит на первое место, после того как произошло пресыщение деньгами и властью, была растоптана, и проливала слезы, сидя у камина в особняке на Сен-Поль, ничем не примечательной парижской улочке.
– И все же, в любви выигрывает тот, кто меньше любит.
Под нежным сострадательным взглядом мадам де Буа-Траси и сухим безучастным взором герцогини де Шеврез, изливал свою душу британский министр.
– Мои глаза полны очарованья, а душа переполнена нежности. Я ослеплен лишь желанием, сорвать цветок нашей любви… ах, если бы однажды я нашел на земле место, где эхо бесконечно повторяло бы её имя, я никогда бы не покинул этот рай.
Он вытер кружевным батистовым платком, скупую слезу, блеснувшую на его холеной щеке, и, прикрыв глаза, прильнул лбом к раскрытой ладони. Улучив момент, пока герцог погрузился в захлестнувшие его горести, Камилла шепнула на ухо кузине:
– Ах, бедняжка, как я его понимаю, любовь это дуэль, в которой выигрывает более равнодушный.
Прекрасные губы герцогини искривила безжалостная улыбка. Она, повернув голову, едва слышно, ответила графине:
– Поверьте, милочка моя, непомерно красивые изъяснения не вызывают доверия, настоящая страсть молчалива.
При этих словах она сжала губы, с пренебрежением глядя на английского адмирала, ни на йоту не сомневаясь в лицемерии сего импозантного джентльмена.
– Я бросаю всё, и рискуя головой, окрыленный нежностью и надеждой, лечу в проклятый, кишащий врагами Париж… воистину, когда любовь овладевает нами, мы забываем о своём долге, я стал жалкой добычей своих химер, всю жизнь поклоняясь девизу – чего хочет женщина, того хочет Бог.
Не унимался Бекингем, очевидно, намереваясь найти утешения в благоволении прекрасных дам.
– Странное дело, милорд, когда мужские желания совпадают с женскими, вы говорите – "Чего хочет женщина, того хочет Бог", когда же вы не приемлите нашим прихотям, то говорите, что "Женщина была лишь создана из мужского ребра, а значит лишена разума, посему не может возыметь достойного влияния на ваши желания". Мне кажется столь противоречивые взгляды, имеют место в арсенале лишь безнравственных особ, использующих то одно то другое, в зависимости от ситуации, и употребляемых исключительно в собственных интересах.
Столь острое воззрение, безжалостной стрелой пронзило самолюбие герцога, после чего он без промедлений облачился в доспехи чопорности и невозмутимости, столь присущие могущественному вельможе. Его непродолжительная слабость, растворилась словно пар, но повлекла за собой разительную перемену в настроении и поведении гостя, чьё циничное лицедейство, привело в изумление мадам де Буа-Треси, но не произвело на де Шеврез ни малейшего впечатления. Герцогиня, перешла к делу, лишь переждав паузу, позволившую лорду подняться на пъедестал собственного величия, месту, откуда Бекингему было удобнее отвечать на поставленные вопросы, но главное, давать наиболее адекватные ответы, чего и добивалась де Шеврез.
– Милорд, с момента вашего прибытия в Париж, нам, к сожалению, так и не удалось обстоятельно поговорить. Но некоторые, признаться довольно странные обстоятельства, вынуждают меня вернуться к нашим договоренностям, быть может, на первый взгляд, уже не имеющим значения.
Будто и не было мученических тирад несчастного влюбленного, способных разорвать душу несведущего, Бекингем высокомерно подняв голову, сверкнув жемчужными серьгами, скрывавшими мочки ушей лорда-адмирала, воззрился на де Шеврез с высоты собственной надменности, чванливо произнес:
– Извольте.
– Скажите, милорд, вы хорошо помните содержание письма, которое получили перед отъездом во Францию?
Нахмурив брови, Бекингем взглянул на Монтегю, находившегося здесь же, в комнате. Уловив озадаченный взгляд герцога, де Шеврез решила, не дожидаясь реакции англичан, напомнить то, что именно хотела выделить из послания.
– Кроме всего прочего, речь шла о том, что после прибытия в Гавр, вместе с нашими людьми, которым было поручено встретить вас в порту, следует отправиться в монастырь Жюмьеж, где будет ожидать доверенное лицо Её Величества королевы Анны.
– Да-да, я припоминаю.
– И, что же случилось после того как вы высадились в Гавре?
– А, что, простите, вас побудило задать подобный вопрос?
– Измена.
На лице герцога водрузился ужас, который он не в состоянии был скрыть.
– Предательство одного из тех немногих, кто был посвящен в тайну нашего плана.
Чеканя каждое слово, будто смакуя неприятное известие, произнесла Мари. К Бекингему, ещё не оправившемуся от испуга, пришел на помощь невозмутимый Монтегю.
– Мадам, я полагаю подозрения в столь серьезном деле, не касаются никого из тех, кто прибывает в этом доме. Ведь для того, чтобы отыскать виновного, нужно всего лишь понять кому это выгодно. Исходя из этого, я осмелюсь утверждать: никто из присутствующих не заинтересован в том, чтобы Его Светлость попал в руки кардинальских ищеек. Посему, предлагаю каждому из нас, в своё время, приложить все усилия для выявления предателя, мы в Англии, по возвращению домой, вы во Франции, после нашего отъезда. Что же касается вашего вопроса, то все наши объяснения не имеют ни малейшего смысла, если конечно вы не собираетесь писать мемуары.
Рослый, ладно скроенный Монтегю, отбросив, с неподдельной элегантностью, непослушный локон цвета льна, ослепительной улыбкой ответил той, с кем, с недавних пор, состоял в весьма интимных отношениях.
– А то, что в Гавре ожидала засада, я догадался после того как ни один из наших людей, отправленных на голландском суденышке "Lam" в славный порт, не прибыл из этого нормандского городка в Париж. Но это не доказывает ровным счетом ничего, кроме правильности маневра, выбранного Его Светлостью.
Он ответил легким поклоном, на стеклянный взгляд лорда-адмирала.
– Касательно аббатства, м-м… да Жюмьеж, то это "ловушка для дураков", так как каждый пожелавший предать, будет точен в своем вероломстве, а значит непременно направит наших врагов в этот благословенный монастырь. Мы не рискнули показаться там, решив, что наша хитрость, в случае измены, о которой вы только что сообщили, лишь спасет Его Светлость, и в то же время, не способна нанести ни малейшего вреда доверенному лицу королевы, так как при отсутствии британской стороны, вина этой персоны не доказуема.
В этот миг, в комнату, где вели беседу четыре вышеупомянутые персоны, вошел встревоженный лакей, мадам де Буа-Траси.
– Ваше Сиятельство…
Обратился он к хозяйке.
– …нам было приказано держать двери на запоре, и никого не впускать, …но явился господин Арамис…
В интонации слуги прослеживалась растерянность.
– Откройте ему. Камилла, не сочтите за труд, приведите шевалье Д'Эрбле к нам, это может быть важно.
Внизу, у двери, приготовив заряженные пистолеты, дежурили д'Артаньян и Альдервейден, к котрым обратилась Буа-Траси.
– Господа, потрудитесь впустить, месье шевалье.
Послышался лязг замочной стали, и уже через мгновение, в прихожей показался бледный и встревоженный Арамис. Оказавшись в кругу друзей, мушкетер несколько успокоился, сдержанно кивнув валлону, он горячо, с улыбкой, поприветствовал д'Артаньяна.
– Рад видеть вас, любезный шевалье.
Гасконец ответил не менее изысканным поклоном.
– Прошу, месье Арамис, вас желают видеть наверху наши друзья.