- Я купила нынче изумительную вещь. Если не испугаешься цены - пойдем, покажу.
Шел третий час ночи. У меня не хватало уже ни времени, ни терпения соблюдать ложную скромность. И вообще нужна ли она?
Делая вид, что я совсем опьянел, я без дальних церемоний схватил Нергиз за руку. Она вздрогнула всем телом, словно по нему пробежал электрический ток. Потом внимательно посмотрела на меня и снисходительно улыбнулась:
- Вы хоть спросили бы, кто я такая, господин полковник!
Признаться, я не ожидал такого обращения - "господин полковник"… И это было сказано так уверенно, что не оставалось места ни для каких уверток. Боже праведный! Откуда она меня знает? Неужели Абдуррахман допустил оплошность в разговоре с Секине-ханум? Нет, это невозможно! Так, может быть, афганцы готовят мне западню?
Я быстро овладел собой и снисходительно ответил в тон моей собеседнице:
- Я вижу, ханум, вино сильно на вас подействовало. Вы обратились к какому-то полковнику. Кто же этот полковник?
- Вы.
Мне оставалось только беспечно рассмеяться:
- Да услышит ваши слова аллах!
- Разве это не правда?
- Нет, может быть, и правда. Неужели слова женщины, притом такой наблюдательной, как вы, могут не попасть в цель? Так, значит, я - полковник… Ха-ха-ха!..
Мой пустой смех - я и сам чувствовал, что он пустой, - видимо, не понравился Нергиз. Остановив на мне долгий взгляд, она без смеха и даже без улыбки сказала:
- К какому-то дайханину пришел однажды такой же, как вы, гость. Хозяин уложил его спать на полу, а сам расположился на топчане. Среди ночи гость громко рассмеялся. Хозяин спросил его: "Что случилось? Почему вы смеетесь?" - "Во сне я свалился с высоты и ушибся", - ответил гость. "Люди падают с высоты вниз. А разве вы падаете снизу вверх?" - спросил хозяин. "Вот потому-то я и смеюсь", - ответил гость. Ваш смех, господин полковник, похож на смех того гостя.
Я никогда еще не получал такой пощечины от женщины. Не сразу нашелся даже как ответить. Решил отделаться шуткой:
- Браво, ханум… Я вижу, вы основательно наострили зубы, прежде чем прийти сюда. Я - ваш пленник. Распоряжайтесь мной - я в вашей воле!
Мой шутливый тон не подействовал на Нергиз, она продолжала так же серьезно:
- Не подумайте ничего дурного. Я увидела вас в городе, когда вы ехали в автомобиле. Помните, на повороте, возле резиденции хакима, вы чуть не опрокинули наш фаэтон? Хорошо, что ваш шофер оказался искусным водителем, а то не бывать бы сегодняшней нашей встрече.
Она говорила правду: действительно, сегодня, проезжая мимо дома хакима, мы чуть не опрокинули чей-то фаэтон. Отпираться не к чему!
Нергиз продолжала:
- Вы проявили большую учтивость. Вышли из машины и попросили извинения. Мы поблагодарили вас в душе.
Я постарался отвлечь внимание от своей особы:
- Простите, ханум… Кто вы?
- Это для вас имеет значение?
- Конечно!
- Не думаю.
- Почему?
- Вы это знаете лучше меня.
Я пытливо заглянул в самые зрачки Нергиз. Ее красивые, живые глаза были тревожны; по всему было видно, что в глубине души она затаила обиду. Бог мои, кто же это? С кем же я встретился?
Я попытался осторожно отвести от себя камень, брошенный рукой ханум. Но она опередила меня:
- Не утруждайте себя, стараясь найти ответ. Вы - мужчина. Для мужчин в жизни открыты все двери.
- А для вас? Для вас закрыты?
- Конечно… Для нас на каждой двери множество потайных замков. Честь, совесть, стыд… Как перешагнешь через них?
Я снова деланно улыбнулся:
- А вы, ханум, интересная женщина. Вернее, настоящий философ. Клянусь, в каждом вашем слове заключен большой смысл.
- Не смейтесь, полковник! - От затаенного негодования губы Нергиз задрожали. - Я знаю, с женщинами, да еще с женщинами в чачване, вам нелегко разговаривать серьезно. Но чачван - не вечный наш удел. Мы тоже люди. У нас тоже есть мысли, чувства, желания…
Я налил себе и ей коньяку и пододвинулся поближе к Нергиз, стараясь отвлечь ее от не соответствующих моменту мыслей.
- За ваше здоровье, ханум! За ваши пленительные глаза!
Женщина вдруг отставила свой бокал и заглянула глубоко в мои глаза, как бы стремясь прочесть в них мои мысли.
- Я, господин полковник, задам вам один вопрос. Вы ответите мне прямо, не лукавя?
- Можете не сомневаться, ханум. Говорите!
Нергиз некоторое время сидела молча, опустив голову. Затем медленно подняла веки и с трудом проговорила:
- Если вам изменит человек, которому вы доверились всей душой… Растопчет честь вашу… Как вы поступите?
Опять философия! Опять высокие материи! Я решил ответить действием. Крепко схватил обе руки Нергиз, заглянул в ее полные волнения глаза и с силой привлек ее к себе, говоря:
- Я тоже растопчу его! Я тоже не отступлю!
Нергиз, видимо, не ожидала такого ответа. Растерявшись от неожиданности, невольно прижалась к моей груди. Затем откинулась назад и, словно вырываясь из когтей хищника, громко закричала:
- Нет, нет!
Я невольно разжал объятия.
Только на следующий день я узнал, кто такая Нергиз-ханум. Оказалось, что она - жена Исмаил-хана. Я хорошо знал хана и был искренне удивлен, что Нергиз может искать развлечений, подобных вчерашнему. Но потом понял: для этого была важная причина - хан взял себе другую, молодую девушку, ссылаясь на то, что от Нергиз у него нет детей. Говоря словами Нергиз, хан "растоптал ее доверие". Бывает ли недуг тяжелее, чем ревность! Бедняжка, оказывается, приходила, чтобы огнем погасить огонь. Перешагнуть порог верности… Вернее, перешагнуть в неверность. Но у нее, видимо, не хватило сил. Ну, не беда, не хватило сил сегодня - хватит завтра!
11
И вот сегодня - встреча с Асадуллой-ханом. Он прислал сказать, что примет меня в шесть часов. Я заранее обдумал все аспекты беседы с ним.
В пять часов пришел Абдуррахман, сообщил, что к Герату скоро подойдет караван, вышедший из Кандагара. Нам предстоит отправиться в дальнейший путь именно с этим караваном. Я посоветовал Абдуррахману не вводить караван в город, а направить его на Мазари-Шериф. Затем мы обсудили вопрос о князе Дубровинском. Мы собирались взять князя с собой, а хаким хотел отправить его в Кабул. Абдуррахман сказал, что встречался кое с кем из полиции и что, если подкинуть куш посолиднее, удастся выкрасть князя и увезти. Было решено осуществить эту операцию.
Без десяти шесть я направился к Асадулле-хану. Я знал, что на Востоке высокопоставленные особы любят торжественность. Поэтому, несмотря на жару, надел мундир, нацепил даже свои ордена. Но Асадулла-хан вовсе не походил на человека, поджидающего гостя. Когда я прибыл к нему, он играл в теннис. На нем была белая сорочка с открытым воротом, рукава сорочки закатаны. Он, видимо, всецело был поглощен игрой; на круглом смуглом лице его сверкали капельки пота.
Хан поздоровался со мной дружески, как со старым приятелем, познакомил со своими приближенными. Затем, взмахнув ракеткой и указывая на теннисный корт, огороженный со всех сторон проволочной сеткой и обсаженный цветами, весело проговорил:
- Военные - народ боевой. Если у вас есть желание сразиться, полковник, - прошу на поле.
На намек хана я ответил вежливой шуткой:
- Если военных не трогают, скромнее их нет никого на свете. Но, к сожалению, они не хозяева своей воли. Хотя кривая сабля в их руках, распоряжаются ею политики!
- Браво, полковник! - Асадулла-хан удовлетворенно погладил влажные черные усы. - Вы когда-нибудь видели плачущих крокодилов?
Я пожал плечами:
- Нет, не видел.
- Мне тоже, в общем-то, не приходилось наблюдать этого, - кивнул хан, - но я слышал, что крокодил плачет, когда заглатывает свою жертву. - Он помолчал и добавил: - Вы не усматриваете здесь никакой аналогии?
Я почел за лучшее ответить неопределенной улыбкой.
Мы прошли в просторный зал, обставленный по-европейски. Асадулла-хан заговорил снова:
- Только что я узнал, что ваши войска вошли в Закаспий. Да… И меня интересует один вопрос: чем вы, полковник, можете оправдать эту операцию? Ведь вторжение в Закаспий нельзя расценить иначе, как самую откровенную интервенцию, не так ли?
Теперь мне стало ясно необычное поведение хана и тайный смысл только что сказанных им на теннисном корте слов. Его явно волновала наша закаспийская операция. Он старался сдерживаться, однако и тон, и беспокойный взгляд хана выдавали его истинные чувства. То, что я приписал было веселому настроению моего собеседника, принимало совершенно иную окраску.
- Пока вы ищете дипломатическую формулировку ответа, я расскажу вам одну историю, - продолжал Асадулла-хан. - Был некий правитель, который неизменным атрибутом своей власти считал ременную плеть. Он размахивал ею направо и налево, стегал всех, кто подвернется под руку, совершенно не думая о том, насколько это ощутительно. Но когда плеть оставила след на его спине, почувствовал, что это весьма неприятно. Надеюсь, полковник, я выражаюсь достаточно ясно? Вы поняли меня?
Да, он высказывался довольно откровенно. Я понял его, как понял и то, что, действуя напрямик, в лоб, я рискую не выполнить возложенную на меня миссию. Поэтому я постарался ответить как можно сдержаннее:
- Я считаю, ваше превосходительство, что при нынешней смутной обстановке в Туркестане вряд ли кому-нибудь придет охота вмешиваться в тамошние дела. Террор, разруха, голод, нищета… В этих обстоятельствах пришлось бы взять на себя всю ответственность за положение в крае. Посудите сами, насколько это легко и насколько выгодно?