- Кому талан, тот и атаман, - осторожно вставил Космынин. - И то разобраться: счастье - не конь, хомута не накинешь.
- Э-э, счастье, талан, - неопределенно хмыкнул Федор. Нащупал в песке плоский сиреневый камешек, швырнул его вниз, в бочаг. - На что тебе, Мишуль, дохлое болото? Царю служи, держи хвост бубликом!
"Чудит? Аль так, блажь хмельная? - пытался разгадать Космынин. - Друг-то он друг, да не однодворец - боярский сын. Захочет ли открыться, себя развернуть? С Москвой-то как дело, хоть бы пояснил малую толику? А шляхта? А слухи темные?.. Легко ему петь - "царю служи"…
Михайло вертел в руке тальниковый прутик, томясь невысказанным. И - решился-таки!
- Которому, Федь, царю-то? - спросил, будто в омут нырнул. Занемел весь, дух захватило.
- Да, да, - подвинулся, подхватил Семен. - Куда нам лучше… подлаживаться?
Резвый черненький куличок, знобко пискнув, скользнул над омутом и исчез в луговине. Дробно стучал по иссохшей сосне дятел. Боборыкин озадаченно посмотрел на Семена, потом на Михаилу.
- Вы о чем? - Взгляд жесткий, пытающий. - Да вы - что?!
Для Федора, нарядчика князя-воеводы, такого вопроса и быть не могло. Конечно, не был он рядовым прихвостнем богатых вельмож, не был и прямым, как дубовый посох, исполнителем. Но служба - это служба! Повелел царь Шуйский бить восставших мужиков под Тулой - Федор бил мужиков и получил за это награду. Велят ныне целовать крест другому царю, Димитрию тушинскому, - он, как и все, целует. Он уже клянет царя, которому служил вчера: Шуйский ведь и в самом деле не тот царь, Шуйский - это угождатель московских верхов. Так при чем тут выбор - кому служить? Федора убедили, что лишь Димитрий, один лишь венценосный, дивно спасшийся Димитрий Иоаннович принесет на Русь облегчение. Не о том ли шумит вся Кострома, все Поволжье?! "Кособроды вы, кособроды, кручинушка приболотная, - подумал он снисходительно. - Донести бы на вас воеводской страже, да уж ладно, не трону и пальцем, темные простаки. Мало их жизнь скрючила?" И еще Боборыкин подумал, что лучше он сделает Мишу и Сеню верными слугами Димитрия, поверстает обоих в свой отряд ополченский. Не затем ли послали его сюда, к нерехтскому дворянству?
Федор метнул в воду еще камушек, то улыбаясь, то хмурясь. Глянул в упор на Космынина:
- Пустоши новые во сне снятся?
- Д-ды… как не сниться!
- А деревеньки со крестьянами? Пашни? Покосы?
- Х-хе-хе…
- Ты, Мишунь, перестань хехекать. - Он приподнялся, торжественный, серьезный. - Усадьбу ты сможешь получить… не хуже моих Пестов! И ты, Семен.
- А как вот? Как?..
Дрогнули Космынин и Тофанов, затаили дыхание.
- Дело вовсе простое: мох надо с себя счищать, - заключил Федор. Зевнул, щурясь на солнечные отблески в темной воде. - Хоть глуп таракан, да и тот бегает. А вас, двух сидней болотных, и монастырь слопает разом, и боярин, и хват-подьячий… Всяк с печи клюкой достанет! А вот умный во мхах не усидит: умный счастьишко свое - вот так! - Он хищным движением выбросил вперед растопыренную пятерню, цепко сжал пальцы в кулак. - И - иэхх, подсказать разве, где жар-птица живет? Слушайте уж, горемыки…
В кучку собрались трое, сшептываются.
Солнечный блеск в бочаге.
И - шепоты, шепоты…
Если бы Давид Жеребцов подслушал этот сговор на Кособродах несколько недель тому назад (только не после Ростова!), он бы, чего доброго, расхвалил Федора: Боборыкин ведь и в полку был мастак убеждать. Люби службу и полк - все это верно. Шуйского пора под зад; самодержавец для Руси нужен молодой, свой, дерзновенный, ой, как верно и это! Но Федор, околачиваясь почти весь год в Костроме, ничего не знал о том главном, о страшном, что раскрылось в Ростове Жеребцову. Давид как бы сердцем прозрел, он понял, что царь Димитрий - это искусная ловушка для простаков, что под стягами царя движется к Волге лютый, смертельный враг. Ни Федор, боярский сын, ни его дружки-нерехтчане об этом понятия не имели… Да только ли нерехтчане?
Солнце уже высоко стояло над соснами, над поймой болотной реки, слегка, по-осеннему пригревая. Над Кособродами расползались дымные клочья утреннего тумана.
- Косо-броды! - засмеялся Федор, глядя за речку, на мхи. - А вот мы спрямим путь себе! Царь Димитрий идет к Ярославлю, оттуда - к нам… Соберемся служить ему?
- Да как собраться, гм-мм… гмм! Кони худые, оружия нету, сбруи…
- Последнее продай - не проворонь выгоду! Как в игре тут. Царь Димитрий потом озолотит.
- А сам ты, скажем… Как сам-то?
- Как - я? Мне дают отряд заволжского ополчения. Вот! Пойдете служить - стоять и вам под моим началом. По нраву ли это?
- Н-ну-уу!.. - Михайло и Семен так и подскочили.
- Ге-ге-ее, это совсем другой узор! - Взволнованные, размахивающие возбужденно руками, они говорили взахлеб, перебивая один другого:
- Ах, распалил ты нас, Федя! Не сыграешь - не выиграешь: ловко, брат, это…
- Нужда деньги найдет! Лешукову надо шепнуть ужо…
- Шепните, дружки, шепните!
Вдруг смолкли, даже ртов не закрыв… Что там?
За луговинкой, что делила приболотье и верховой бор, мельтешило в кустах нечто живое. Вскочили на ноги, посерьезнели: конница движется по Мшагам восходным краем болота! Гнедые коняшки, серые, чалые. Два всадника выкинулись из желтого березняка. Еще два. Еще один следом…
- К усадьбе прямят, Матвеич!
- В сосновую гривку, мимо Лосиной, глянь…
- Кто бы это?
…Не стану томить вас, читатель: в жизни приключается всякое. Давид Жеребцов с воинами своего отряда, отдохнув под Нерехтой, правился мимо болота в Кострому. В усадьбе Боборыкиных Давид как-то гостевал и раньше - мог ли не заглянуть он опять сюда, к бывшему однополчанину? Ведь у него и для Федора есть новости! Есть о чем друзьям перемолвиться!
В ЯСТРЕБИНОМ ГНЕЗДЕ
Между тем подступала пора предзимья. Все чаще и настойчивее дул ветер-северняк, дождевые тучи вдруг становились седыми, студеными, и тогда на землю сеяло мелкой снежной крупой.
В Тушине кое-что изменилось. Исчезли с полей и околиц громадные военные таборы казаков и шляхты, меньше стало хмельных шабашей в самом селе-городке (его именовали уже царским); к свите самозванца прилепились удравшие из Москвы князья Черкасские, Засекины, Сицкие, Дмитрий Трубецкой, Иван Романов… Да и старший из Романовых, Филарет, подвизался теперь в тушинском стане: его провозгласили тут патриархом.
В половине дня, когда в соборном храме закончилась малая литургия, сидел Филарет в Крестовой палате, на патриаршем, не обжитом еще месте. Ему шло пышное святительское одеяние. Крупный и в меру полный, в парчовой мантии со скрижалями - божественными знаками, в белоснежном атласном клобуке, с крылами золотого херувима, с драгоценным образком - панагией - под каштаново-светлой холеной бородой, он чем-то напоминал бога-отца в сиятельном этом клире священнослужителей. Святой строгий иеромонах держал справа патриарший двурогий посох черного дерева. Настоятели переяславских монастырей Алимпий и Леонтий, архимандрит Феофил из Ярославля, костромские игумены Арсений и Феодосии клонились достойно перед святейшим, внимали многословным наказам по службе в епархиях.
Непривычными были новые наказы в новом патриаршестве. Предстояло поднять в былом блеске монастыри и церкви, ощипанные и оскверненные тушинской ратью. Надо было обратить к богу мятущуюся в страхе и бедствиях паству городов и селений, порушенных, опустошенных. Надо жарко и неослабно молить бога о ниспослании побед пресветлому государю Димитрию Иоанновичу и его войску.
Первосвященники Верхнего Поволжья вздрагивали, как овцы в новом хлеву, косились пугливо и знобко на божественный, с иголочки, наряд святейшего. "Аз согрешив, о господи, - шептали иные. - Поставь стражу у рта моего и запри на ключ уста мои…" Знали отцы-владыки, ох и знали же Филаретушку по делам ростовским! А что делать? Кто ловчее смог бы вести утлый челн христианства в бушующем море нынешних мятежей? Веди уж, лукавый кормчий, веди нас и паству сквозь бури и грозы, да только не зырь ты хитрым глазом, христа ради, без твоих взглядов-пиявиц тошнехонько. Не хватит ли того, что восхваляем с амвонов кротость воинства тушинского, - на себе, на своем хребте, та кротость изведана!
Поеживаясь, клонили высокие клобуки: "Ох, ястреб же, пронеси, господи, чистый ястреб на вышке!" А Филарет будто читал мысли тайные. Ведал, что деться святым отцам некуда, но ведал и то, что не всем этим Алимпиям, Леонтиям, Вассианам столь уж мил тушинский патриарший престол. "Сжались, боголюбивейшие, - молча вскидывал веки святейший. - Есть покеле Москва, есть в Москве патриарх Гермоген, како, мол, с тем-то? Привычный небось святитель, всей Русью избранный?.."
А значит, будь настороже. Аки птица горняя воспаряет в лазоревых высях, тако и тебе, священновластителю, парить над главами их, смущением объятых. Да парить зело кротко, богопокорно, паче и паче не просчитайся, гляди!.. Даже посох властительский, патриарший держал кротости ради не сам Филарет, а почетный иеромонах. И сидел Филарет тихий, смиренный - таким он себе, по крайней мере, казался.
Ниже его стоял копною Григорий Ильин, задастый степенный дьяк патриаршего приказа.
- Благословение наше великому господину пану Яну-Петру Павловичу Сапеге-е, - читал дьяк владыкам. - И милость божия и пречистыя богородицы-ы… есть и пребудет на нем, великом господине-е…
А мысли Филарета были не здесь: иные грезы смущали святейшего.
Легла будто бы пред очами тяжелая и строгая Книга Бытия, шелестят-хмурятся грозные страницы ее, кровью человечьей закапанные.