- Кто там? - тревожно указал плеткой один из казаков. Под нависшей желто-бурой кручей, за береговым срезом, наиболее от них удаленным, что-то пестрое кишело и мельтешило внизу. Не то люди, не то подводы втягивались живой змейкой за поворот.
И вмиг пустил гнедого рысью горячий Харько. Минуты через три малиновая накидка его полыхала уже далеко впереди.
- Выла-аазь наве-ерх! - доносился тявкающий, почти мальчишеский голос. - Я вам покажу-у прятаться!
Но излучина берега все еще скрывала цепочку подвод, и Харько, отрываясь от своих все дальше, мчал кромкой оврага вверх, к мелколесью. Это было неосторожно: худо пришлось бы есаульскому сыну - зазевайся хоть на мгновение Давид! Сзади Жеребцов видел то, чего и не чуял беспечный, увлекшийся Харько: по-за орешником, отрезая путь, крались наискось к казаку серые фигурки.
- За мно-ой! - гикнул ертаульный, пришпорив коня. - Харько-о, дьявол!..
В блеклых, осыпающих листья чапыжах над оврагом таились ростовчане: человек с десять-двенадцать слобожан, остатки дружины земского старосты Олексы. Чудом уцелев после побоища в городе, земцы охраняли сейчас женщин и раненых, пробираясь тайными ходами в лес. Стремительный натиск верховых с ертаульным во главе вынудил оцеплявших попятиться. Но не было видно, чтоб земцы так уж спешили отступить: острый глаз Жеребцова приметил у них под армяками оружие. Гарцевал на коне, отступая понемногу, лишь разгоряченный Харько. Сердитая пестрая сорока, опустившись на зелень с высокой ветлы, стрекотала безудержно в безопасной пока зоне.
- Зач-чем вы здесь? За-чем? - кричал Харько в кусты. - Крест целовали царю Димитрию?!
- Целуй его, распрокудина сына, знаешь куда? - сумрачно отвечали оттуда. - Чего мы чешемся, мужики: шестеро же их, всех визгунов.
Верховые держались теперь вровень; сорока плясала перед ними на черных пружинистых ножках… И что-то надо было решать!
- Я понял вас, - мирно-буднично произнес Давид. - Своим я не враг, злое творить не собираюсь… Почему не в городе?
Минута замешательства, отчужденность; к земцам, вон, сзади подстраиваются еще трое… Э-э, да и четвертый показался еще слева! Этот, странно знакомый ертаульному, в стрелецком изодранном кафтане был у них, видимо, в секрете… Но где же, когда знавал его Жеребцов?
- Давид Васильевич, да ядрена лапоть! - ахнул вдруг этот четвертый, подойдя ближе и вглядываясь. Швырнул с размаху шапчонку о землю; сорока, захлебнувшись злобой, испуганно взлетела на ветлу. - Да м-мать честная, да помнишь ли Белоозеро?! Помнишь ли Клоны под Юрьев-Польским? Кирюшка же я: три года вместе трубили!
- Эй-эй, хватит зубы нам заговаривать! - выкрикнул Харько, шевельнув нетерпеливо коня. - Кирюшки там все, Андрюшки, становись кучней. В город сейчас погоним.
Давид бешено взглянул на него:
- Пр-рочь, гаденыш! - И уже спокойно, убедительно-веско: - В умники лезешь, а из дураков не вышел, ноздря сопливая.
Ну, конечно же, узнал Кирюху-стрельца ертаульный! Вместе охраняли-пасли романовскую родню в ссылке на севере, вместе перевозили опальных бояр с Онеги в Юрьев-Польский уезд. Сын старого опричника, справный толковый воин, Давид Жеребцов был постоянно в милости у Бориса Годунова. Да не впрок пошла верная служба. Не стало царя Бориса, и землю, что дарована была Давиду и его отцу, начали отстригать по кусочкам бояре-вотчинники. Затем - монастырь. Пришлось жаловаться Жеребцову, строчить писули в поместный приказ… А что в этом хорошего? Тут Романовы стали угрозой, вынырнув опять наверх. Как и другие дворянишки-худородье из поместной служилой мелкоты, Жеребцов стал метаться, увидел защиту и спасение в молодом, дерзком царевиче Димитрии. Опьянила, понесла годуновского пристава хмельная волна, а вот куда она выкинула - только сейчас начинает разбираться Давид. Димитрию ли царю он служит? Не панской ли чужеземной своре, что жжет русские города?
- А я так и вжился в Клонах, - сыпал задушевно Кирюха, топчась у края озими. - Женился, мать честна, в Зекрове, помнишь там речку с бочагами? Рыбу ловили бреднем?
Позади слышалось:
- Да он ли, зри-ко, человек тот?
- Ой, дивно, Кирей!
- Своя зарука у нас, выходит?
Оттаивали, теплели взгляды, вражда свернулась клубочком; земцы, кажется, склонны были считать, что нечаянный "зеленый барин", Киреев друг, чуть ли не ополчение привел в Ростов! Решительно не понравился всем, правда, другой баринок, тявка визглявенькая… Да ведь не все ли слышали, как на него зыкнул этот старший, этот бородач с двумя пистолями? Зачем перед ним, перед своим же сердцем, татить?
Когда понемножку разговорились, многое прояснилось Давиду. Оказалось, что его русский дворянский отрядец, вовсе не случайно отпихнутый к началу сражения в ельники, плут Лисовский с умыслом держит в заслоне, страшась мятежа, что шляхты полегло в городе и окрестностях сотен шесть, а ростовцев и того больше; что паны сейчас - злее сатаны… И вот земцы, уцелевшие в бою, спасают живых, покалеченных.
- К завалам везем, в Боярский лес, - вздохнул скорбно Кирей. - Два раза обернули - вроде бы ладно… Да - ишь - людей из Костромы выручить надо бы. Возников наших.
- Люди - золото: хороший народ!.. К владыке прислали их, ан - война. В Ярославль-то есть им проезд?
- А здесь они? - поинтересовался Давид.
- Т-тю, хватился! Пока мы с тобой тары-бары, их до Боярского, считай, спровадил Сусанин. Главный в обозе, ядрена лапоть.
- Ты вот что скажи тому главному… - С этими словами Жеребцов незаметно отклонился от Харька, подманил ближе к стремени Кирюху-знакомца. - Ярославской дорогой проезда нет, запомнил? Хотят живыми оставаться - пусть едут где-нибудь стороной. Паси бог - подальше от Семибратова яма, от Холмов тож… Понял? - Небрежно взглянул на Харька: вслушивается, стервец!
- Не пойму, чего ты дрянь всякую при себе держишь? - перехватил его взгляд Кирюха. Потом спросил с затаенной надеждой: - Взбодрил бы нас, Давид Васильич! Утешь по секрету: велик ли отряд привел сюда? Кто еще с вами? Когда на Ростов ждать?
Что мог ответить старинному сослуживцу Давид? Как этот вот алчно-разверстый овраг, что рассек ненужной трещиной зеленые ростовские озими, прошла и сквозь его смятенную душу черная рана-трещина. Давно чуял, как нарывом зреет беда; прорвалось же вот, кровоточит… И кто, как не сам он, должен взрыть поскорее, перелопатить, залечить этот нарыв-трещину? И как это сделать? Зарастают ли когда раны души?
С угрюмой сосредоточенностью скакали до Ростова, старались не встречаться взглядами. Харько молчал, затаив недоброе. Давиду было не до него.
В дыму, в смрадной гари миновали первую слободку. Пожар тут шел полосою: рядом с целыми, вовсе не тронутыми избами чернели печи без труб; в сизом пепелище кто-то растаскивал искрившиеся черные бревна; слышался перестук багров, осторожный пугливый говор…
