Лицо мертвого джигита было спокойно, на губах застыла тень улыбки, словно он с радостью принял страшный удар, разваливший его чуть ли не до пояса. И только открытые глаза пугали тусклым равнодушием смерти.
- Совсем молодой! - печально сказал Фарук-хан. - Вы его знали, Махтумкули-ага?
- Знал, сын мой… Не больше двадцати весен встретил этот юноша - ему ли было умирать!..
Махтумкули обмыл труп, завернул его в саван, прочел молитву, - и молодой джигит навеки успокоился на невысоком холме, рядом со своими случайными товарищами.
Старый поэт почувствовал некоторое облегчение от того, что с честью предал земле своих несчастных соотечественников.
- Спасибо, сын мой Нурулла, и вам спасибо, братья, за помощь, - сказал он помогавшим ему кизылбашам. - Они ни в чем не виноваты перед вами, эти заблудившиеся в дебрях жизни бедняки.
- Наших тоже четверо погибло, - сказал Фарук-хан, - а восемь человек тяжело ранены.
Махтумкули тяжело вздохнул.
- Если не прекратятся междоусобные распри, многих молодых и сильных ждет погибель, сын мой Нурулла…
Он грустным взглядом обвел свежие холмики земли и пошел в крепость. Его одолевали тревожные мысли. Бог ты мой, хоть бы остальные наши вырвались благополучно, думал он. А может, и они полегли где-то бездыханными телами? О бренный и жестокий мир! Даже ползущая в прахе змея не пожирает так жадно своих детей, как пожираешь ты порожденное тобой! Доколе будешь насыщаться?..
И в голове старого поэта, сами собой, стали складываться строки стихов.
Мир, звенящий железом своих когтей,
Ты жаднее голодного пса, о мир!
Сколько б ты ни стяжал, ты не станешь сытей,
Нам для счастья даешь полчаса, о мир!
Мир мне шепчет: "Найдешь ты подругу…" - Ложь!
"Окажу вам любую услугу…" - Ложь!
"День и ночь предавайтесь досугу…" - Ложь!
Ты увертливей спиц колеса, о мир!Ткань души отберешь - ей возврата нет,
Ей цены, будь хоть в золоте плата, нет;
Прав на то, что захватчиком взято, нет,
И враждебна твоя нам краса, о мир!
Глава девятая
ГДЕ ТЫ, СЧАСТЬЕ?
Около молодого леска, в стороне от тропинки, идущей с гор в сторону Гапланлы, стоял наспех сооруженный шалаш. Сверху он был покрыт конской попоной. Солнечные лучи, пробившись сквозь неплотные ветки, освещали подстилку из травы и мелких ветвей, лежащие на ней саблю и топор, пустой хурджун на стенке шалаша, черный тельпек, уздечку, плеть. В шалаше отдыхал Тархан. Он поглядывал на тропинку. Легкий ветер, несущий с северо-запада ощутимое дыхание зимы, тихо покачивал верхушки деревьев, изредка обрывая пожелтевшие листья и кружа их над землей.
Вот Тархан легко вскочил на ноги, едва не свалив свое шаткое убежище, высунулся из шалаша:
- Лейла-джан, чай еще не закипел?
Неподалеку весело трещал костер, возле которого сидела на корточках Лейла. Она обернулась на голос, ее огромные глаза лучились нежностью.
- Уже закипел!
Тархан присел возле костра, взял в широкие ладони маленькую, нежную руку Лейлы, заглянул в лицо молодой женщины. Лейла стыдливо потупилась.
Тархан улыбнулся.
- Ладно, ты иди, вымой пиалы, а чай я сам заварю.
Любуясь ее грациозной походкой, Тархан чувствовал себя счастливейшим из смертных. Поистине аллах проявил щедрость, дав ему возможность встретить Лейлу в этой кутерьме!
Он снял с огня тунчу, в которой бурлила вода, отставил ее в сторонку, чтобы не опрокинулась, ногами затоптал костер - пусть не дымит зря, не выдает недоброму глазу их убежище.
Уже два дня прошло с тех пор, как Тархан с Лейлой обосновались здесь, благополучно перейдя горы. После того, как джигиты вырвались из крепости, пробившись сквозь заслон сарбазов Селим-хана, им пришлось принять неравный бой с кизылбашами около Куня-Кала. Не выдержав напора численно превосходящего врага, туркменские всадники рассыпались, как стадо овец, на которых напали волки. Бесславному поражению способствовало во многом и то, что храбро сражались только хаджиговшанцы. Джигиты из других аулов, примкнувшие к Адна-сердару в надежде на богатую добычу, поняв, чем может кончиться дело, повернули коней к Туркменсахра.
Тархану приходилось защищать двоих - держась за его пояс, на крупе коня сидела Лейла, сбежавшая в суматохе от Илли-хана. Но Тархан был смел и прекрасно владел саблей. Недаром Адна-сердар, собираясь в поход, каждый раз обязательно брал его с собой, как личного телохранителя, частенько в сражениях посылал его вперед, чтобы вдохновить колеблющихся и нагнать страху на противника.
На этот раз Тархан защищал не сердара. Не потому, что не хотел, а просто позабыл о нем в перепалке. Тархан шел в поход по обязанности - не из чувства мести или желания обогатиться. Вероятно, поэтому аллах послал ему такую удачу, о которой он не мечтал и во сне. Еще задолго до похода он вздыхал и томился, посматривая на молоденькую, всегда печальную наложницу сердара. Тархан вздыхал - больше ему ничего не оставалось делать - да мечтал втайне о женской ласке, которой ему еще не довелось испытать.
Не была равнодушной к застенчивому богатырю и Лейла. Больше того, вынужденная покорно подчиняться постылым ласкам Адна-сердара, одинокая и чужая для всех в ауле, она втайне полюбила Тархана. Она видела тоску в его глазах и сама жаждала человеческого участия, хотела хоть на миг почувствовать себя не бесправной рабыней, а женщиной, которую любят и уважают. И уверяя себя в том, что еще не испытала ни к кому настоящего чувства, она просто хитрила.
Мечты оставались бы мечтами, если бы буря, разразившаяся над аулом, не помогла соединиться любящим. И вот уже второй день они вместе.
Для Тархана все радости его прошлой жизни были куда бесцветнее и беднее этих двух дней. Ын о чем не размышляя, он стал рубить сучья и строить шалаш, словно собирался прожить на этом месте все оставшиеся ему дни. Так же беззаботно помогала ему Лейла, и когда руки их случайно соприкасались, - чувства вспыхивали с новой силой. И мир вокруг становился иным - светлым и красочным.
Они забыли о прошлом и не думали о будущем. Они были вместе - и этого хватало для счастья.
Когда утром Тархан открыл глаза и увидел рядом с собой спокойное во сне и такое прекрасное лицо Лейлы, он просто опьянел от нежности к ней. Совсем недавно он лишь мечтал о том, как обнял бы ее, поцеловал, - за это готов был отдать жизнь. Но сейчас он хотел жить - жить рядом с любимой, ласкать ее, защищать…
Вот бы умчать Лейлу куда-нибудь подальше от этих мест, укрыться от ястребиных глаз Адна-сердара, перебраться в Ахал или Хиву… Но хватит ли у нее сил на такой путь?..
Фырканье коня заставило Тархана оторваться от мечтаний и вспомнить о насущных делах. Он подошел к коню, погладил гриву и мягкий шелковистый храп. Потом сгреб в охапку приготовленную накануне кучу травы, кинул ее гнедому, взял тунчу и пошел в шалаш.
Лейла заварила чай прямо в тунче- чайника у них не было. Поймав горячий взгляд Тархана, потянулась за его халатом, накинула на себя, прикрывая прорехи зеленого, расшитого по вороту платья - дара Шатырбека. Вышитые золотом туфли с загнутыми носками, тоже подаренные Шатырбеком, пострадали, как и платье, - у одного отлетел каблук, другой порвался около носка.
- Сними это, Лейла-джан! - капризно попросил Тархан и тихонько потянул за халат.
Лейла ответила взглядом, полным нежности, но воспротивилась.
- Не надо… Ты ведь знаешь, что у меня платье порвано!
- Ну и что же, что порвано! - настаивал на своем Тархан. - Меня стесняешься, что ли? Сними, а то сам сниму!
- Не надо! Не трогай… На лучше свежего чаю выпей.
- Чай я всегда найду, а вот тебя…
Тархан схватил Лейлу в объятия и принялся жадно целовать ее губы, глаза…
- Снимешь?
Она поправила растрепавшиеся волосы, улыбнулась, отрицательно качнула головой. Тогда он рывком сдернул халат, неловко зацепил платье, и оно треснуло. Лейла стыдливо пыталась стянуть порванные края, а Тархан уже не мог отвести глаз от обнажившегося молодого тела. Кровь ударила ему в голову, и он вновь жадно прильнул к горячим губам Лейли…
Потом Тархан налил в пиалу остывшего чая, спросил устало:
- Как думаешь, что будет с нами?
Лейла не решилась взглянуть на него. Горячий румянец медленно сбегал с ее лица - так наплывающая на солнце туча постепенно гасит живые краски земли.
Тархан по-своему понял ее настроение и бодро сказал:
- Пяхей, Лейла-джан, не думай ни о чем! В этом мире для нас много дорог. Все равно, по какой из них отправиться - в Хиву ли, в Мары… Слава аллаху, мир широк, везде найдем кусок хлеба, с голоду не помрем, а там видно будет. Главное - мы вместе.
Лейла продолжала молчать. Тархан подсел поближе, обнял за плечи.
- Ну, что ты опустила голову, Лейла-джан? Не печалься! Посмотри на меня… Ну, посмотри же!
Лейла прижалась лицом к его груди и беззвучно заплакала. Недавнее состояние радости внезапно сменилось ощущением глухой, гнетущей тоски. Она не понимала ее причины, но плакала все горше и все сильнее прижималась к Тархану, словно прощаясь с ним навсегда.
Поглаживая ее волосы, Тархан успокаивал:
- Что ты, Лейла-джан? Ты же сильная, как джигит, а плачешь. Говори - почему? Может, ты боишься идти со мной в чужие края? Скажи!
Всхлипывая, Лейла покачала головой.
- С тобой… я на край света… пойду…
- Почему же тогда плачешь?
- Так просто… Сама не знаю…