- Да чтой-то никто не хвалился. Должно, нет. Об этом таиться не будут… Вот отец Никанор вернулся. Помнишь уровского священника-то? Отбыл свое и вернулся. И службу разрешили. Говорят, сами власти пошли на такое разрешение… Опять кадилом махает батюшка - деньги, поговаривают, на оборону сбирает… Я-то как раз к обедне попала. В храм зашла - полюбопытствовать. Лихо покрушили его - и свои и немцы… Двери навесили кое-как, а в окнах - ни стеколышка, одни решетки гнутые. Сквозняки свистом свистят в этих решетках, аж кожу дерет. Стены - в пуху снежном. Бороды святых, и те в седой изморози, глядеть страшновато. Иконки да лампады старухи попринесли. Видать, из углов своих пожертвовали. Аналой и большой крест уровский плотник смастерил. Рады и такому. Народу много и так благостно, Коля, подумалось: нет, наш народ не одолеть; верую, защитит он и землю, и бога, и самого себя… Но пока бедновато и там живут. Смешно сказать, в храме свечей нет. Старичок седенький, должно, церковный служка, так он от березового поленца лучины косарем щиплет, а старухам и то в радость - кто копеечку, а кто и пятака не жалеет за такую "свечку". У меня-то ничего не оказалось с собой - за ради Христа выпросила и тоже поставила. Свое загадала. А лучина возьми да полыхом наперед других вмиг и сгори. Я испугалась и убежала…
Мотя как-то осеклась голосом и замолчала. И Николай ни о чем не спросил больше и ничего не сказал. День клонился к предвечерью. А потом и прошел вечер и заступила последняя его ночь в родном Лядове.
37
Чуть выровнялась зорька, до солнца, еле пересиливая себя, Мотя побудила Николая. Тот живо засобирался, словно прозевал урочный час, и теперь, наверстывая, спешно натянул сапоги, охолонулся из корца студеной водой, оделся и принялся перетряхивать пожитки, собранные Мотей в дорожную котомку. Отстранив все, он располовинил хлебную ковригу и шмат сала, добавил к ним пару луковиц и завернул все в холстинный рушник. Сунул кружку с дюралевой ложкой собственного изделия и дареный Зимком табак. Потом достал из-под верстака сверток из мешковины с причиндалами от трактора, покрепче перевязал бечевой и тоже упрятал в котомку. Мотя, не смея перечить, допекла блинцы из крупитчатой помолки, сварила кипятку, бросив в него летошней травки, и позвала мужа к завтраку…
Еще с вечера Николай запретил жене провожать его, и Мотя, прощаясь у кузнечных воротц, несвязно и повторно шептала ночные слова: "Спасибо тебе, Коля, за все спасибо, что ни разу не побил меня и не обозвал позорным словом…" Приговаривая, совалась к его запухшим губам и ждала ответного слова. Николай, сняв шапку, грузно склонил голову на Мотино плечо и, не найдя что сказать, поспешно отстранился и, передергивая могутными лопатками, зашагал в сельсовет.
Антон Шумсков, словно знал, что Николай Вешний зайдет проститься, пришел в контору спозаранку и ждал его, паровозно дымя разумеевским табаком. Он достал амбарную книгу, изрядно потрепанную, но еще с имеющимися в ней чистыми листами. Там значились списки живых и умерших лядовцев. Туда же записывались "приходы" и "расходы" колхоза, а также трудодни. Особые страницы этой книги отводились списку ушедших селян на войну. Председатель, приладив очки, проморгался от непривычки, вынул карандаш на шнурке, отыскал свободное местечко в списках фронтовиков и, приладясь, записал: "Шестьдесят седьмой по щету 7 апреля в одна тыщу девятьсот сорок второго мобилизован на фронт кузнец Лядова Николай Иванович Зябрев". Последние слова он писал почти ощупью - дым от цигарки заползал в глаза и выедал послушную и близкую слезу. Когда вошел кузнец, Антон испуганно захлопнул книгу, сдернул очки с носа и, протирая кулаком глаза, заругался на табак:
- Ох и жгуч, зараза! Весь в Разумея…
Потискав друг другу руки, погляделись глазами в глаза и улыбнулись. Улыбки не изменили их лиц и они сошли тут же, словно лишние и нечаянные. Николай поклонился бабке Надеихе, хлопотавшей у загнетки, снял с плеча котомку и опустил ее на лавку. Отметив по-хозяйски довольно полную загрузку, Антон сумрачно пошутил:
- Ай на целую роту? С запасцем?.. Провиант, он конешно, свою силу имеет…?
Николай, будто не слыша председателя, вытянул из походной сумы мешковину с деталями от мотора, и котомка ничтожно похудела. Поклажу он поместил на столе председателя, развернул и, показывая бесценную захоронку жены, сказал:
- Тут, в конторке, у тебя, Антон Захарыч, целей будет… А то ребятишки забалуются, порастащат ненароком - на кузню-то замков не навесишь… А когда трактор вытянут из оврага, Мотька и наладит его. А то и эмтээсовцам отдай - смотри сам по делу.
- Да ладно, - с неожиданной безотрадностью махнул рукой председатель.
- Ты, Захарыч, трудодни-то мои на Мотю перепиши, - осторожно попросил Николай. - Может, что когда и дадут на них.
- Какой разговор.
- И последняя просьба: ежели Моте туго придется, отпусти ее на шахты. Там, говорят, паек дают… А Ванюшку она живо научит кузнечному ремеслу. Парень он способный на руки и башковитый. Смена будет - не горюй…
Антон слушал и не слушал. Руки ознобно подрагивали, и он никак не мог сунуть свои очки в Женькин пенал, в котором хранил их. Николай порылся в котомке и с легким озорством окликнул бабку Надю:
- На-ка тебе, бабуха, подарочек мой, - в руках Николая диковинным холодком блеснула дюралевая ложка, и он бесцеремонно сунул ее в кармашек фартука хозяйки: - Щи хлебай и меня поминай!
- Господь с тобой, за што? - растерянно прошептала старуха.
Николай, поспешая, затянул веревчатые лямки на котомке, с воздушной легкостью вскинул ее за плечо и шагнул к порогу:
- Бывайте живы!
Антон, уложив, наконец, куда надо, очки, не успел ни шагу шагнуть, ни слова сказать. Так и остался стоять посреди избы. Бабка Надежда перекрестила шатким крестом окошко, за которым мелькнула и скрылась широченная спина Николая Вешнего и пророческим голоском прошептала:
- Такой оборонит всех…
Как ни поспешали к прощальному часу Финоген с Васютой - опоздали. На крыльце сельсовета они застали в одиночестве председателя Антона. Он стоял с позеленевшим от утренней сырой стужи лицом и натужно кашлял.
- Ушел? - с горестью и крутой задышкой спросили старики.
Антон молча показал рукой на уходящего Николая. Тот без огляда, крупной меркой шагал по изломистой, хрустящей от утреннего морозца дорожке в сторону большака - ни позвать, ни вернуть назад.
- Гордецом жил - гордецом и уходит, - со вздохом проговорил Васюта и сел на завалинку.
По дороге, второпях, он ошугнулся одним лаптем в снежную промоину и теперь принялся перематывать онучи. Труся бороденкой, он то и дело прищурно взглядывал вослед удаляющегося Николая, силясь поймать знакомые черты его могучей фигуры. Но Вешок, как-то быстро, на глазах истаивал, и виделся он уже не огромным мужиком, а парнишкой, бежавшим трусцой, не понять куда и зачем. Переобувшись, Васюта поднялся на крыльцо и встал рядом с Финогеном и председателем, которые глядели уже не в сторону исчезающегося из виду Вешка, а повернули головы к колодцу, где сошлись поутру хозяйки. Бабы, суеверно наполнив ведра всклянь с краями и выставив их на дорогу, скорбными взглядами провожали очередного кормильца на военную чужбину. Сцепив руки на груди, они глядели, уже ничего не видя в той стороне, куда ушел Николай, и молчали - губы их, скривившись в печали, словно смерзлись, не пуская из души ни вздохов, ни слов. Из-за плетней и загородей ближних подворий подслеповато пятились старики и старухи, стараясь тоже проводить, хоть молчаливой напутной молитвой. Безусый молодняк (уже без пяти минут солдаты) гужевался особнячком, своим станом. Еще беззаботно, с напускным озорством они трунили друг над другом, что-то шутейно-горделивое говорили о силаче Николае Вешнем, но уже повзрослевшими глазами, всяк по-своему, поглядывали на дорогу, по которой уходил мобилизованный кузнец и по которой, может, скоро, идти им самим… От задворной черты на ту же дорогу, с потаенным замиранием глядели и Зимок с Клавдей. Чуть поодаль стояли Ванюшка и весь остальной ребячий выводок Зябревых. Финоген, первым заметив их, толкнул в бок Васюту. Тот, проморгавшись от слезы, долгим выжидающим взглядом посмотрел на них и неожиданно сказал:
- Щасливые!..
… А ровно через неделю, ни днем дольше, в Лядовский сельсовет доставили вторую призывную повестку из военкомата на имя Зябрева Николая Ивановича.
Председатель Антон Шумсков, по-стариковски выплакавшись и не обременяя рассыльную бабку Надеиху, самолично отправился с повесткой в дом Николая Зимнего…
Попутный груз
рассказ