Скоротечно и сладко прошли минуты провального сна, и стала грезиться Ивану Лукичу стройка. Завизжали стальным хрипом пилы, застучали "вострые" топоры по гулким высохшим деревам. Смоляное крошево от желтых бревен вздымалось к завечерелому небу, мешалось там с серебром звезд, и все пропадало в пучине караванных облаков, тянувшихся за ветром, куда-то в чужую сторонушку. У мужиков, вышедших "на помочь", от небесного ветра пузырились рубахи на спинах, словно розовые паруса. И тут же бил знакомый страх: вдруг все это сдуется каким-то лихом в заземную пропасть. И как было бы жалко всего того, что так необычайно счастливо привалило обездоленному мужику… Люди, топоры и пилы работали работу, а сам Лукич, будто надсмотрщик, стоя на дощатой крыше кузни, покрикивал да погонял всех, ровно лошадей на молотильном круге. Но кто-то вдруг накинул и на его голову хомут и стал наматывать супонь на клешни. От удушливой боли в висках тут же смолкли топоры и пилы, посдувало ветром куда-то прочь розовые паруса с бревен, и заступила явь деревенского вечера. Только и нашел силы Иван Лукич - открыть глаза. По прикопченым, давно не беленым кирпичам печки угасно проползала вечерняя заря. За густо замусоленными стеклами окон, вперемешку с зарею, настраивалась сумеречная пустота, в которой легко отдавались, словно лесным эхом, все вечерние звуки. Совсем недалеко от кузнецовой избы матерными словами костерил свою жизнь пьяный, видно, добавивший к выпитому, мужик. Бесслезно, однако с шумным надрывом ревела побитая мужем баба. Где-то неподалеку галдели ребятишки, блеяли овцы, слюняво мычали телята, загоняемые во дворы рассерженными хозяйками. В той же пустоте два голоса с пьяной веселостью пробовали песню. Но, не сладив с ней, скисли и замолкли. А где-то в небесной выси, в густели многоэтажных облаков разбойно гулял ветер, нагонял нестерпимую тоску на все живое и неживое. Над проломом обветшалой крыши знакомым волком завыла труба…
10
Нашлись-таки среди лядовцев бдительные заботники, которые донесли "куда надо" о том, как быстро и загадочно, да по такому-то лихому времени, "разбогател" вдруг член лядовской коммуны кузнец Зябрев, от роду - простодыр и голодранец. У Ивана Лукича не успела еще поджить голова от попойки по случаю его удачной сделки, как росным туманным утречком, распугивая встречное стадо, по деревне промчалась рессорная тележка с двумя милиционерами. Промчалась с шумом и звяком, словно махновская тачанка. Коровы с глупой ленцой пялили сонные глазища на этакую небывалость и неохотно уступали дорогу. Проезжая, милиционеры наорали на невинного пастуха. Бабы, недоуменно топчась у калиток и порогов, со всегдашним испугом крестились: что-то будет…
Тележка подкатила к избе Зябрева, словно к давно знакомому месту. Милиционеры, спрыгнув наземь, стали разминать затекшие ноги. Они были в серых от пыли матерчатых касках с двумя козырьками - на лоб и на затылок, в скрипучих сапогах и с револьверами на портупейных подвесах. Бросив под копыта охапку сена и, даже не разнуздав коня, спешно и без стука вошли в избу кузнеца.
У подоконника сидел Вешок и, по-школьному слюнявя огрызок карандаша, на шпалерном обрывке бумаги писал письмо на шахту - закадычному другу. В письме он категорически отказывался теперь от "вербовки" и доверительно сообщал: "Надумал жениться и строить новую избу. Все говорят, что это лучше, чем глотать уголь…"
- Где хозяин? - с ледяной строгостью спросил старший милиционер и для порядка вскинул руку под козырек.
Николай, не соображая, в чем дело, на всякий случай сунул письмо в карман и растерянно забормотал:
- Нету. Где он?.. Ясно где… Отец, что ли?
- Отец, мать, сват, перемать… Я хозяина спрашиваю!
- Батя в кузне, - приподнимаясь с лавки и придя в себя, пояснил Николай, - глядели там?
- Так позови! А то ишь, начальник нашелся - глядели? Сам и погляди.
Николай направился в кузницу. Милиционеры, ушибаясь касками о верх притолоки, вышли за ним.
Иван Лукич, давно заслышав железный дрызг тележки, вышел из кузни и, подойдя к коню, наметанным глазом стал рассматривать тележку, что это в ней так громыхало.
- Чего высматриваешь, как вор на ярмаке? - то ли строго, то ли шутливо спросил милиционер.
- А-а, товарищи приехали! - простодушно приветствовал кузнец гостей, протягивая руку старшому.
Тот сделал вид, что не заметил жеста. Лукич, догадавшись о промашке, совестливо сунул черные руки за опаленный нагрудник фартука.
- Извиняйте! - засмущался он.
- Ты Зябрев?
- Ну, да. Я и есть.
Милиционеры тут же начали допрос.
- Это что у тебя? - милиционер показал карандашом на штабель скованных бревен.
- Как што? Сам видишь…
- Я-то вижу. Я тебя спрашиваю.
- Ну так и есть лес, то исть бревна на сруб, - удивленно развел руки кузнец.
- Это я вижу. А вот где, у кого и за какие барыши ты добыл этот лес? - растяжно продолжал спрашивать старшой, у которого висела кожаная сумка на боку. Он поставил на ступицу колеса запыленный сапог, перекинул сумку на колено и приладился писать.
- Да, да. Где, когда ты купил, самовольно напилил или украл готовые бревна? - встрял в допрос и младший милиционер. - Признавайся дословно и без утайки, иначе "решка" тебе…
Младший с занудистым хладнокровием припугнул кузнеца, подошел к лошади и сапогом подвинул сено поближе к морде. Иван Лукич, не торопясь с ответом, подошел к коню и разнуздал его.
- Оно как сказать… Наглядно, конешно вышло. А потому можно говорить и так и эдак. Вот как ты говоришь: напилил заглазно да и вывез украдкой. А можно и по совести сказать: заслужил, али там заработал - честь-честью, значит.
- Ты хвостом не виляй! Говорун выискался, - с нажимом в голосе оборвал кузнеца младший.
- Я заглазно ржавого ухналя с копыта не сдернул, а ты мне ворюгу клепаешь! - вскипел Иван Лукич, не находя, куда девать кулаки, сжавшиеся сами собой от непривычного разговора. - А ну, Николка, слетай-ка за бумагами. Авось товарищи почище нас грамоту знают…
- Тише, тише, гражданин Зябрев. И ты помолчи, Комаров, - старший милиционер стал успокаивать кузнеца и своего напарника. - А можешь ли доложить, - с нарочитой обходительностью спросил он Зябрева, - зачем тебе этот лес?
Выровнял и Лукич свой голос:
- Дык хоть куда он годится: на избу ли, на терем какой и на гроб - тоже. Да што я болобоню. Из этого матеръяла сказку сотворить можно. Так вот. Без земли и лесу нету жизни весу…
- Ну, ну, - опять встрял младший милиционер. - Слова - не похлебка. Хлебай да не захлебывайся. Не к протоколу твои словечки.
- Это он верно говорит, - поддержал тон официальности старший.
Вскоре вернулся Николай с бумагами. Иван Лукич подал договор на подрядный наем в артель извозчиков и "согласительную" бумагу на куплю-продажу леса от этого же "товарищества". Милиционеры молча, с многозначительной чуткостью и недоверчивостью перечитывали бумаги. Дотошно, не раз прикладываясь к солнцу, рассматривали большую заковыристую печатку со звездой и флагом. По тому, как сбавился тон допроса, Иван Лукич уже и сам поверил, что все обойдется миром.
- Что ж, гражданин Зябрев, ошибочка вышла, - сказал старший, возвращая документы. - Напраслина, так сказать… А бумаги береги! Основание, так сказать.
- Как не беречь, - обрадовался и повеселел Иван Лукич, пряча их за пазуху. - По теперешнему времени бумаге веры больше. Язык-то скоро, поди, без надобности будет простому люду - бумагу в зубы - и весь закон.
Милиционеры засмеялись. Старший даже как-то дружески похлопал кузнеца по плечу:
- Ну, ну. Теперь человеку всего много нужно…
От доброты милицейского начальства Иван Лукич так размяк душой, что чуть было не побежал за кисетом с деньгами, чтобы выхвалиться до конца, но вовремя спохватился и с виноватой неловкостью забормотал:
- Да ежели б не бумага да не вы, благодетели наши, - куда бы мужику деваться…
Дед Финоген, до того все слушающий и высматривающий из-за угла своей избы, а теперь видя, что все сладилось добром, вышел из укромки и довольно смело подошел к милиционерам.
- А, служба? Здорово были, молодцы-товарищи! В гости к нам? Вот честь. Вот радость…
- Здорово, здорово, старый лапоть.
- Эт от чего же на рыдване к нам, а не кавалерией, а? Верхами бы ладнее. А то ведь напужали старого лаптя-то: думал, сам Илья-пророк с неба съехал - дребезгу-то от вашей рессорки на полбелосвета. Собаки, и те попрятались.
Кузнец, опасаясь, что Финоген может своей болтовней опять рассердить "службу", перехватил разговор:
- Да, гостюшки дорогие, товарищи хорошие, тележка-то ваша, то есть рессоры значит, рихтовки просят. Листы разошлись, муфты послетали и брякают, как…
Кузнец, не найдя сравнения, принялся распрягать лошадь и готовить бричку к починке.
Пока Иван Лукич рихтовал рессоры, смазывал дегтем колеса, дед Финоген сходил в свой огородишко и нежадно угостил милиционеров молоденькими огурцами.
- Закусочка растет своя, а вот горького напиточку нетути, - хорохорился перед милицией старик, - истинно нетути. Винополка - далеча, а "родную" не гоним, не содержим - не дозволяется. Ушло такое время. Теперича по ефтой части одни строгости остались.
- Так уж одни строгости? - со своим прицелом усомнился младший милиционер.
Но разговор дальше не заладился, и представители власти скоро укатили обратной дорогой. Тележка шла за конем мягким накатом, без дребезга.