Иван Лукич, окончательно захмелев, чуть было не проболтался, откуда у него вдруг взялись и лес на новую избу, и кисет новехонького советского серебра. Помешал этому дед Финоген. Он дельно и вовремя встрял в пустой разговор. Да и было с чего: отдельные бессовестные мужички, вместо того, чтобы вернуть назад розданные на погляд монеты, посовали их в карманы.
- Ах, басурманы эдакие, рази можно так пользоваться карактером человека? - запричитал Финоген, обходя круг и отбирая припрятанные кое-кем деньги. - Иван-то с душой к вам, а вы и рады обобрать его. Ах, паскудники… Вам и ломаного гроша показать нельзя.
Водка была допита без того смака и лада, с каким началась эта мужицкая пирушка. Сильно обиженные на Финогенову выходку заступника бросали монеты на камень, откуда они со звоном отчеканиваясь, падали в разворошенную пыль возле каменного круга, и, расходясь ко дворам, мужики с затаенной угрозой, в полголоса переговаривались меж собой:
- Погоди, ишо дознаются, откуда эти звонкие капиталы…
- Известно, что не в коммуне такими платят…
- Нужно бы сообчить, куда следовает. В революцию не таких ероев спроприировали…
- Конешное дело, и теперешняя власть окорот найдет - только сообщи…
Финоген, ползая на карачках и выбрав монеты из пыли, посовал их в кисет, туго затянул бечевой и понес деньги хозяину. Иван Лукич, забалдевший от водки и случившегося, как он считал, праздника, нестойко держался за грядку разбитой телеги, притащенной к кузне на починку, и, пялясь мутными глазами на старую избу, разговаривал сам с собой:
- Сожжем, Иван, всю до соломинки… Со всей неладной житухой спалим - пусть дивуются все!.. Пали, Иван, не сумлевайся. Новую жизню заведем…
- Какой пожар ишо затеваешь, дуралей эдакий? - сердито напустился Финоген на соседа. - Сам агромадина, что гора Сивонская, а державы в тебе и на кружку вина нетути. Ерой! - Финоген для острастки повысил голос и по-отцовски сердито отчитывал кузнеца: - Вот наддам лаптем по шее - сам загоришься. А то палить чего-то вздумал… Ты вот послухай, об чем мужики толкуют: властям жалица собираются - мол, с каких-таких благ так скоромно зажил-то вдруг? - дед Финоген сунув кисет с деньгами за пазуху Ивану Лукичу, нарочито приказно сказал: - Отвези туда, где взял, отдай тому кто дал. Поберегись от греха.
- Ха, ха, ха! - простонал хмельным неясным смехом Иван Лукич. - Да за это меня и сам царь-император в острог не взял бы. А наша власть и есть наша… Она…
- Наша-ваша… - передразнил дед Финоген кузнеца и заозирался, как бы его не подслушали. - Грех, он при всякой власти грех…
- Вот те крест - не грешен, - заскорузлой пятерней Иван Лукич неверно-косо перекрестил рубаху на груди и с прежней легкостью подвыпившего человека стал оправдываться: - Да это ж - мой аванец! - он вытянул из-за пазухи кисет и потряс им, как барышник после удачной сделки. - Хочу пью, хочу гуляю!..
Кузнец баловно втолкнул оторопевшего Финогена в бесколесную телегу, спьяну завалился туда сам и принялся оправдываться, как на духу, наговаривая на себя, что было и не было. Дед Финоген, живя по соседству с Зябревым, знал его лет сорок и верил ему, как самому честному и бескорыстному человеку во всем Лядове. А по трудолюбию и сноровистости в своем ремесле ему не было равных во всей округе. Смущала всех, и даже Финогена, одна загадка: скрытность и молчаливость Лукича. Найдет - молчит и потеряет - помалкивает. Объегорит ли его или сам поимеет удачу - тоже никому ни слова. Не похвастается радостью, не пожалуется и на горе - все его и при нем. Он и с людьми разговаривать робел. Все больше в кузнице с железом "перебранивался": "Ах, ты хочешь так, - ворчал он на раскаленную болванку - а мы тебя эдак!" - и молотом укрощал норов безмолвной и упрямой железяки и творил из нее, что хотел. То же и огню говорил, когда горн начинал постреливать белыми пулями в глаза: "Э-э, милай, под солнышко заиграл? И над тобой управу имеем", - брал с верстака слюдяное зеленое стеклышко из железнодорожного фонаря, совал его под козырек картуза и потешно покрикивал на того, кто дул меха: "А ну-у, наддай воздуш-ку да поболе!" В кузнице, в работе так. А вот на людях - ни словца и за рубль не купишь.
И тем удивительнее и по-стариковски сладостно Финогену слышать теперь от самого Ивана, откуда и за какие "заслуги" привалило ему такое богатство. И вот: то ли сломилась гордыня молчаливого мастера, то ли нечаянная удача непомерным грузом легла на его душу и приспела пора "разгружаться", а может, просто, как бывает на миру, язык развязала водка - только не в меру вольно вдруг разоткровенничался перед соседом кузнец Зябрев. Он без утайки выболтал, как за наборную сбрую и за другие конские причиндалы ему было отпущено со стройки каретного ряда полсотни сосновых бревен. Не поскупилось "товарищество извозчиков" и на лошадей - позволило вывезти лес на место, из-под самой Тулы - в глухое и неблизкое Лядово.
- Видать, под велико-доброй звездой ты родился, Иванушка, - бесхитростно льстил Финоген Зябреву.
- Вот мои "звезды"! - ни с чего вдруг вспылился кузнец и так грозно выпятил вперед руки, что дед Финоген чуть было не вывалился из телеги со страху. - И на эти-то руки жалица собираются…
- На роток не накинешь платок, - со стариковской степенностью проговорил Финоген и, чтобы уж до конца выведать у кузнеца, тихо спросил: - А деньги-то никак в придачу дадены - не иначе?
- Я, дед Финоген, только тебе истину скажу: за это рублевое серебро, будь оно проклято, - Иван Лукич в сердцах рванул ворот рубахи, вытянул из-за пазухи кисет с монетами и запустил его в лопухи. - Я за такую невидаль свои руки заложил загодя!..
- Каким же это макаром? - сверкнул глазами Финоген.
- А таким… Зимой из коммунии выйду… В отходную подамся, - слегка протрезвев, Иван Лукич стал выкладывать задуманное: - Спалю старую избу. Поставлю новую. Нет, - опомнился кузнец, - не буду жечь. Старые бревна на поправку кузни погоню - все какая-никакая подмога от меня коммунии будет… Сыну Николке свой струмент откажу - пускай за отцовское дело становится. И его пора пришла… А сам я опять по шорной части пойду, покедова руки не отсохли и сноровка не стратилась… Я уж и подрядную бумагу "товариществу" подписал. А они вот аванец дали, задаток, по-нашенски сказать, - Зябрев показал на лопухи, куда забросил кисет с деньгами. - А коль деньги наперед дела взял - иди в кабалу. Вот и весь "макар".
Дед Финоген, выслушав соседа, искренно посочувствовал ему:
- Такая мода пошла: всюду коммуны да товарищества… Артельная кабала, конешно, не барская, но жилы тоже повымотает - как пить дать.
- Стращала баба юбкой мужика да крапивой острекалась.
- Ну, ну. В отходную так в отходную… Взбаламутился народишко от новой жизни - все куда-то убежать целится, не ведая, где хорошо, где худо… Бегите, бегите, коль воля дадена, - обидчиво заворчал Финоген, не находя чем остепенить Зябрева от его непонятной задумки. - От себя да от землицы родимой далече не убегете. За все взыщица - будет такое время…, - старик погрозился пальцем куда-то в сторону, будто это касалось кого-то другого.
Иван Лукич, не отвечая на слова соседа, перевалился через тележную грядку, густо сплюнув, поплелся к своей избе. Выравнивая шаг, - водка еще делала свою работу, - он хватался руками за воздух, как за надежную державу, поминутно вскидывал затяжелевшую голову и будоражно ворочал широченными плечами, будто ему было тесно во всем пространстве.
Дед Финоген, нашарив в лопухах кисет с деньгами и хороня его под лопатистой бородой, засеменил вослед кузнецу. Возле избы, на лужайке с гусиной травкой и курослепом, где были свалены бревна, возился сын Николай. Вываливая силу-моченьку, он в одиночку штабелевал дерева, скрепляя их кованными скобами. Для виду и порядка. У Николая, неожиданно для самого себя, взыграла хозяйская струнка, и он вел себя уже как самостоятельный застройщик и как владелец будущей новой избы.
- Вешок! - окликнул его подошедший Финоген. - Подмогни отцу-то. Вишь, ослаб он…
Николай нехотя, однако послушно, взял отца под руку и повел в дом. Тот, ласково и виновато улыбаясь, заупирался и умоляющим голосом завопил:
- Сынуха, родимый, запали эту хламину - глаза не глядят на нее. Пусть ясным огнем… Счас новую ставить будем. Где топор? Мы счас…
Финоген качал головой:
- Что дура-водка с человеком делает…
Вешок расстелил кожух на полу, и отец рухнул на него срубленным дубом. Истошно простонала изба, с потолочины просыпалась гречишная лузга с мышиной пометной крупкой и заступила такая потусветная тишь, что Финоген невольно перекрестился. А когда Николай ушел к своим бревнам, старик распахнул у пьяного ворот рубахи до последней пуговицы, сунул в печурку кисет с серебром и украдчивым шажком покинул избу кузнеца…