Донцов перестал читать вслух о зарубежных делах, а принялся искать в газете, что писалось о здешней жизни, какие случились перемены - ведь не был в родных краях с третьего дня войны. В правом нижнем углу второй страницы, где в довоенное время обычно помещались объявления о пропаже скотины, вдруг мелькнул заголовок со знакомым словцом: "Враги народа из Юрьевки разоблачены и наказаны". Юрьевка - соседняя деревенька Белыночей, откуда сам Донцов. Да и фамилии "врагов" он знал, как своей родни. В заметке сообщалось, что юрьевский пасечник Федул Черновской, по своему вражескому умыслу, низвел до полной погибели колхозных пчел - семь колод. Это преступление произошло, вспомнил Донцов, еще за год до войны. А суд, выходит, состоялся только теперь. Но по тогдашним слухам, знал Денис, не Федул был главным "врагом", а его давний приятель фуражир колхоза Никодимка Пупков, который спьяна насыпал золы в колоды в отместку за то, что пасечник не дал опохмелиться медовухой. Газета с чрезмерной запоздалостью грозно сообщала: "Враги колхозного строя разоблачены и понесли наказание: по семь лет тюрьмы с последующей высылкой". Ходил и другой слушок об этом курьезном случае: Федул и Никодим были арестованы по доносу участкового милиционера Димитрия Валухина. Этим приятелям Валухину было за что мстить. За такие "дела", как он сам "разъяснял" своим деревенским, полагалась "стенка" а не решка тюремная. А случилось вот что: Федул с Никодимом одним из темных вечерков выследили на полевой дорожке Димитрия, отняли наган, затащили в ржаные копны и отлупили чуть ли не до потери памяти. И было за что! Все лето до этого случая, будучи женатым, Валухин ухлестывал у всех на виду - ему бояться некого было - за Федуловской, уже созревшей девкой. Водил ее в лесные и полевые укромки, учил стрелять из нагана: "Я из тебя, - красиво льстил участковый, - ворошиловского стрелка изделаю!" Снайпера из нее не вышло, как трунили тогда зубоскалы, а "пушку зарядил" - обрюхатил девку. После отцовской выволочки дочь призналась, как на духу. Тогда и решил Федул со своим приятелем Никодимом проучить служивого… Об одном молил Димитрий: "Мужики, если добьете до смерти, то оставьте при мне револьвер. А то и вам "стенка" и мне позор… Но лучше отпустите с богом - язык не высуну. Вот вам крест мой!" Милиционер перекрестился и тем сбил с толку мужиков. Опешили, стали бить полегче. Никодимка на всякий случай полюбопытствовал: "А на кой ляд тебе, бабий ерой, издохлому, ежели порешим тебя, револьверт-то?" - "Чтобы без позору в могилу лечь. Вроде как на боевом посту пал от рук контры." - "Ты контру не шей нам, - возразил Федул, - ты, наганная сука, свое б…о с революцией не путай! Авось знаешь, за што бьем… Наган свой в развалинах часовни найдешь." Мужики отвесили на прощание по оплеухе паскуднику и ушли на деревню.
Две темные августовские ночи подряд Валухин, изжитая коробок за коробком сельповских спичек, искал револьвер, перебирая битые кирпичи старинной часовни. Мужики не соврали. Наган Валухин все-таки нашел и от радости, должно, на первых порах держал язык за зубами. Но недолго. Вскоре пасечника Федула Черновского и фуражира Никодима Пулкова арестовали. И вот через год судили…
Всякие гуляли слухи по округе о колхозных "врагах народа". Правда с неправдой, как ненавистная друг другу родня, уживались в одном времени и в одном месте, словно неподеленной избе. Но была и сущая истина: пчелы, за погибель которых несли тюремный крест два рядовых колхозника, жили долго и после их ареста, жили до первых зазимков, пока их не угробил мороз. К колодам, однако, страшились подойти даже смельчаки, чтобы хоть глазком глянуть на злосчастную золу, которую, как оказалось, никто никогда и не сыпал…
С десяток газетных строчек обернулись для Донцова целым довоенным миром. Но и в том призрачном "мире", подумалось ему, шла такая же несправедливая для народа война, какая и теперь полыхает почти на всем белом свете. Донцов хотел, как и Лютов, скомкать и бросить газету в окоп. Но комбат упредил намерение наводчика:
- Сержант, читай дальше, о чем пишут…
Донцов не посмел ослушаться командира. Да ему и самому не хотелось молчать после своих воспоминаний о судьбе юрьевских мужиков. Но читать или рассказывать о пчелах и "врагах народа" было уже не под силу. Поискал и нашел, о чем читать. Это было сейчас важнее: "По сообщению Совинформбюро, в течение ночи с 14 на 15 октября положение на западном направлении советско-германского фронта ухудшилось, так как враг, бросив большие силы, на одном участке прорвал оборону советских войск…"
- Если б на одном участке, - подняв голову с колен, проговорил комбат изнуренным голосом.
Но это сообщение напомнило ему о пачках листовок с обращением к бойцам и командирам. Став на карачки, комбат вытянул из-под щитка пушки пачки и одну из них передал Донцову:
- Нам с тобой, сержант, надлежит выполнить боевое задание. Вернее - политическое поручение Военсовета…
- Иль начальство отыскалось, товарищ политрук? - обрадовался наводчик, словно ему подвезли снаряды.
За все время, как Лютов оказался у артиллеристов, Донцов ни разу не назвал его комбатом или просто командиром. Иногда называл лейтенантом, но всего чаще - политруком. В этом Лютов чувствовал в некотором роде иронию, а то и того хуже - насмешку над его очками, штатской неуклюжестью, но больше принимал за недоверие. Да и то сказать: кто не драил пушку, тому не палить из нее - неписаный закон артиллеристов. Но Лютов относился ко всему терпимо и разговоров об этом заводить совестился.
- Да, с политуправленцам и повстречался, - не сразу, но довольно охотно ответил Лютов. - В здешней типографии. Там я и газетку прихватил.
- А тут что за патроны? - с усмешкой спросил наводчик, тетешкая в руках бумажные пачки.
- Листовки с воззванием.
- Небось, опять: "Ни шагу назад"?
- Так надо! - выдохнул комбат. - Разверни, прочти.
Листовку Донцов начал читать с конца. Так и есть - внизу, под воззванием, черно и крупно горели слова: "Родина зовет: вперед! Ни шагу назад!" В первый раз этот призывный вопль надежды Донцов услыхал еще за Днепром, а потом читал и слышал это же много-много раз на всем пути отступления. После таких слов, если случался близкий бой, наводчику Донцову в орудийный прицел виделся уже не один танк, а два и три. С прежним чувством боли и досады прочел он эти слова и теперь. И как во всякий прежний раз, в межлопатье заскреблась знакомая дрожь. Бывалый окопник, он, как никакой генерал, знал точно, что завтра не шагнет назад лишь тот из всей обороны, кто примет смерть…
* * *
Лютов, разодрав картонную одежку пачки, посовал листовки в карманы шинели, а то, что не вошло, поклал, словно в грибной туесок, в каску и отправился в сторону моста, где солдат было гуще, окопов больше. Донцову же комбат приказал идти вдоль береговых траншей и вручить листовки бойцам. Сержанту явно не хотелось исполнять непривычное для него дело, но ослушаться командира не мог, однако, пробубнил вслух, что думал:
- "Ни шагу назад!" …Шаги считают наши комиссары, а версты - сотни и тыщи - хрен с ними? Пусть их немцы считают… Вот дела.
- Версты из шагов складываются, сержант, - нравоучительно проворчал комбат. - Не мне тебя учить…
Донцов воротился скоро. Он так и не решился самолично вручать солдатам листовки и вымаливать в их глазах клятву, что в предстоящем бою никто из них не шагнет вспять. Он еще раньше присмотрел в одном из береговых уступов наспех сооруженную бойцами землянку для командиров. Там он и сдал листовки одному из ординарцев. Тот, откозыряв, пообещал все передать командиру роты, как только он вернется в землянку.
От нечего делать Донцов принялся дозачищать свой окоп. Время клонило к вечеру и надо было хоть как-то огородить и обустроить ночлег. Если не себе, то комбату - обязательно. Возвратившись, Лютов нашел, что этого делать не надо - окопы всегда пахнут могилой, и ночевать в могиле он не желает.
- Это божье благо у нас с тобой, сержант, еще впереди, - неуклюже пошутил комбат.
Ни слова не говоря, наводчик, захватив топор, отправился к постаменту, возле которого валялись остатки разобранных подмостьев. Денис живо смастерил из порушенных досок лежаки, а над ними соорудил шалаш. Навалил на него сиреневых веток, и жилище было готово.
- Все-то ты умеешь, сержант! - похвально оценил работу наводчика Лютов. - Будто тебя только к войне готовили…
Донцов никак не отозвался на похвалу. Сходил с котелком к речке. Вернувшись, спросил:
- Товарищ политрук, может, воды нажарить, а? Погреемся да и в ночевую.
- Так это ж совсем, как в Генеральном штабе: война с чаепитием? - пошутил лейтенант, но как бы спохватившись, совершенно серьезно поправился: - Нет, конешно, в Москве сейчас явно не до чая.
Когда взыграл кипяток в котелке, Донцов бросил в него чудом уцелевший замусоленный кусок сахара.
- Пойду-ка пошукаю какой-никакой травки для заварки. Холостой кипяток - не чай.
Донцов вознамерился было пойти к берегу, но его остановил комбат:
- Погоди, сержант. Есть и заварка! - Лютов похлопал по карману шинели, а затем и выгреб оттуда горсть набранных еще днем желудей. - На-ка, лучшей заправы не сыскать нам - с вашенских плавских дубов, - и Лютов ссыпал их в широченную ладонь наводчика.
Донцов подивился желудями и только половину бросил в кипяток:
- Завтра еще захочется… Утречком и погреемся, - остальные упрятал в карман брюк, словно чудом добытое сокровище.