- Не мудрость гонит в могилу человека за человека, а его совесть, - как-то сам собою подвернулся ответ Донцову. Но эту истину не так просто было доказать, и он спасовал, повернув разговор на ближние заботы: - Воротится ли Семуха, добудет ли он снарядов?…
Ни Донцов, ни Лютов в чудеса не верили. А вернуть им шофера могло только чудо. И оно сподобилось. Иголка в стогу нашлась - только так можно было истолковать случайность, что Семуха все-таки воротился. Донцов, пытко следивший за движением на мосту, проглазел машину Семухи и обнаружил ее почти рядом, у пехотных траншей, которые были отрыты за ночь и где теперь оборудовались стрелковые ячейки, гнезда для пулеметов и противотанковых ружей, а на противоположном берегу, кроме таких сооружений, строились даже землянки для командиров и штабов. Все это в приказных бумагах называлось новой оборонительной линией. Какая по счету - одному богу известно. И уже никому не верилось, что на этой очередной линии враг будет остановлен. Знатоки из более высокого начальства, инструктируя надежность обороны, находили в ней немаловажный изъян - отсутствие проволочного заграждения. И Донцов, подбежавши к небольшой колонне грузовиков, в числе которой стоял и тягач Семухи, впервые за всю войну почувствовал, что его и всех, кто готовился к очередной оборонительной схватке здесь, на берегах крохотной речушки, кто-то жестоко предал. На машинах вместо снарядов, патронов, провианта и других боевых средств и запасов, подвезли колючую проволоку для сооружения противопехотных заграждении. Матерясь во всех богов и апостолов, красноармейцы спрохвала, будто из остатних сил, сгружали мотки и бобины с проволокой, не видя в них проку. А когда один из бойцов обнаружил фанерную бирку с адресом назначения "Ст. Тайшет. Пересыльный пункт № 1", работы по разгрузке застопорились вовсе, и командирам пришлось прибегнуть к повышенной строгости.
Еще больше огорчил шофер Семуха, когда доложил Донцову, что он вместе с машиной переподчинен транспортной роте по обеспечению какой-то "секретной операции".
- Какой такой операции?! - взбеленился Донцов. - У нас с тобой пушка… Ты - тягач, а не секретный извозчик…
- Да я так и говорил! - заоправдывался шофер. - Но кто нашего брата слушает. Теперь все начальники. Чуть от передовой отъехал - ты уже и никто…
- Эх, Микола, Микола, - сокрушался Донцов, не зная, что и предпринять. - Как же ты пролопоушил-то? Тебе же сказано было: как только довезешь раненых, поворачивай обратно. У нас ведь еще орудие цело, при снарядах воевать могли бы…
- Разве я что - сам набивался кому?… Глянул бы ты, что в Туле творится…
Семуха, будучи свидетелем того, что происходит в городе оружейников, рассказывал торопливо и сбивчиво, с тоскливой надеждой на то, что Тула не покорится немцу. Тысячи рабочих, вооружив себя, готовились к круговой обороне. Старики, женщины, ребятишки воздвигают баррикады, роют окопы. К городским окраинам, где предполагаются передовые позиции, на трамваях подвозятся боеприпасы. На заводских дворах и у стен старинного кремля - в боевой изготовке стоят минометы, изготовленные самими оружейниками. На заборах и стенах домов патриотические слова: "Родную Тулу врагу не отдадим!", "Все - на защиту родного города!", "Смерть немецким оккупантам!" и всякие другие призывы и клятвы. Все намалевано чем и как попало, но все понятно и каждое слово дерет душу.
- Ну, а ты-то причем? - добивался прямого ответа Донцов. - У тебя какой приказ был?
Семуха, будто и не слышит боле своего командира, мелет свое:
- Туляки, говорю, народ ушлый. Чуют, что одним работягам не устоять, хотя и есть из чего и чем стрелять. Так вот, вся их местная власть на подходные дороги к городу вышла. Туда, откуда с юга и запада тянутся охвостья разбитых частей и окруженцев. Ну, такие, как мы с тобой… На рукавах партийных штатских - кумачовые повязки: "Комитет обороны". При них - отряды энкавэдэшников с новехонькими винтовочками. Комитетчики, ясно дело, при наганах. У них, солдаты сказывали, и бумага строгая из Генштаба: все отходящие части, потерявшие управление, вместе с транспортом и огневыми средствами переподчинять местному гарнизону и использовать при обороне города… Особенно рады такому обороту дела солдаты-окруженцы. Снова идти в окопы было легче, чем попадать на допросы к особистам… Хотел и я бросить свой драндулет да уйти в стрелки, но оплошал - проворонил момент. Вот так я и оказался в "переподчинении". Да и не один я. Вон, вся наша колонна из "бродячих" машин собрана. К нам и старшого приставили. Кажись, лейтенант. Иди, отпрашивай меня. А то после разгрузки "колючки" приказано подать машины на эвакуацию местного начальства с секретными документами. Или везти станки с завода. Или даже деньги из банка и сберкассы…
- В обмен на колючую проволоку, что ли? - от злости Донцов не чуял, что и говорит. - Не дюже богат калым, браток.
- Этой лагерной опуталовки на товарной станции под Тулой - горы Гималайские. Может, еще придется "колючку" везти, тогда, бог даст, опять свидимся. Не горюй, сержант! - с деланным бодрячеством пообещал Семуха.
Но в глазах шофера Донцов не нашел подтверждения этой надежде. Семуха, хоть и глядел прямо, но как бы в никуда.
- Эх, Микола, Микола, ведь на войне - все всегда в последний раз… - Донцова самого шатнуло в сторону от своих же слов, и он с излишней торопливостью полуобнял боевого товарища, толкнулся, прощаясь, плечом в плечо и поплелся к своей пушке доложить комбату о случившемся.
Нет, и Лютову не удалось выручить и воротить к себе шофера. "Я вам не высший штаб, чтобы решать такие вопросы, - просто и нагловато ответил старшой колонны. - Есть вещи поважнее вашей пушки". Семуха, расставаясь с комбатом, чтобы как-то скрасить прощальную минуту, глотнув воздуху, неполным голосом пропел: "Как хороши, как свежи были розы…". Лютов горько усмехнулся и с мелкой дрожью в голосе сказал:
- Хороший ты солдат, Микола Семуха… Поминай почаще наши "розы" - Россия не погибнет и ты жив будешь…
Смутили Семуху слова командира, но что-либо сказать - не нашелся. Полез в кабину, достал из-под сиденья две противотанковые гранаты и подал их комбату:
- Берите, товарищ лейтенант, вам тут нужнее. А я себе еще добуду…
На том и расстались…
* * *
Сойдясь вновь у пушки, Лютов и Донцов смогли заговорить лишь после долгой молчаливой передышки. У комбата вываливались мозги от новости, сообщенной ему "по секрету" лейтенантом, начальником автоколонны, в подчинение которого подпал Семуха. Донцов же, скрежеща зубами, злобился на кучи бобин сваленной с грузовиков "колючки" - он ведь ждал, как добавок к жизни, снарядов к своему орудию, а вышла дурная насмешка… Первым сбросил груз с души Лютов.
- Довоевались, мать-перемать, - закачал головой лейтенант, заслоняя ладонями глаза, словно от невыносимой боли.
Донцов принял ругательства комбата на счет своих размышлений о проволоке:
- Срамота, конешно, издевка! Немцу это проволочное заграждение, что русскому штыку солома. Лютов, не осмеливаясь пока сообщить услышанную "новость", охотно перешел на разговор о доставленной на оборонительный рубеж колючей проволоке.
- Да, это зловещее ежовское средство больше пригодно для внутреннего пользования - для защиты от доморощенных "врагов народа". А теперь перед нами иной враг… - с некоторым глубокомыслием высказался комбат, но тут же умолк, словно прикусил язык. Однако, чуя, что и молчать долго нельзя, вдруг выпалил ту самую "новость": - Довоевались, говорю… Вчера в Москве объявлено осадное положение. Вот какая складывается обстановочка-то, сержант.
- Тыловая утка накрякала, что ли? - хладнокровно переспросил Донцов и с тем же безразличием отнесся к "секретной" новости: - Москва еще не вся Россия. Столицу-то, бог даст, оборонят. Вот здесь чем держаться будем?! Гудериан не конь на копытах - его проволокой не стреножишь… А он не нынче, так завтра сюда припожалует. Слышите? - наводчик кивнул в сторону, откуда доносилась орудийная канонада.
Раскатная гулкость ее поубавилась, зато усилились резкость и отчетливость орудийных выстрелов - хоть считай их. Приближение фронта было таким очевидным, что, казалось, вот-вот он сорвется и Плавску не миновать участи многих городов и сел, не устоявших перед вражьей силой. О неминучести такой судьбы районного городка говорило и то, что солдаты, нарывшие для себя окопов и траншей, совсем не думали сооружать проволочное заграждение - на это, видно, уже не оставалось ни сил, ни времени. Бобины колючей проволоки громоздились на берегу навальными кучами, как бы загодя отработанный хлам войны. Глазами обреченных бойцы следили за работой саперов на мосту. В густо-намазанных зеленой краской ящиках они сгружали с полуторки взрывчатку и растаскивали ее к бетонным опорам моста и на середину клепаных ферм. Закладывали заряды, оставляя лишь узкий проезд в ширину одной машины. С каждым часом густел поток отходящих частей в тыл. И Лютов, и Донцов точно определили, что это отходили не очередные окруженцы, а изрядно потрепанные подразделения и вышедшие из боев не раньше, чем вчера. Это было видно по свеже-кровавым повязкам легкораненых и по скорости движения колонн: чем ходче шаг, тем спокойнее душа - значит, отходят "по приказу". Окруженцы с такой скоростью в тыл не торопятся. Они чаще всего держатся линии фронта, хотя и лише других бедуют без сухарей и патронов. По опыту первых попавших на "переформировку", они знают, что после допросов особистами окруженец нередко оставался без винтовки, с которой вышел, без документов, без званий и чести. Потому-то они не торопились в тыл, а предпочитали снова идти в окопы. Этот "закон" самосохранения для окруженцев не предписывался ни маршалами, ни генералами, ни, тем более, присягой. Он предопределен самой войной, так злосчастно сложившейся не в пользу Красной Армии.