- Резерв духа и мужества всегда при солдате, капитан, его ни откуда не подвозят и не пополняют… - попытался успокоить майор капитана. - Куда я отведу солдат, если они при своих окопах, где через день, а может и через час примут бой?
- Но гарантий, что не сдадите город и убережете памятник вождя, вы, майор, мне тоже дать не можете. Это факт! И потому солдаты не должны видеть, что делают саперы. Это поколеблет их боевой дух. Тем более, окруженцы - уже не полноценная сила, и страна не может им доверять сполна.
- Вождь, даже в каменном облике, я думаю, вдохновлял бы солдат, - сохраняя спокойствие, проговорил майор. - Укрепил бы дух и веру в свои силы.
- Я вынужден буду принять меры! - выходя из себя, капитан кивнул на цепь охраны. - Займите, в конце концов своих бойцов - работой, политбеседой, или, наконец, увидите их к полевой кухне и дайте жратвы. Для них это всегда важнее, чем соваться не в свои дела… Иначе, майор, я обязан донести, куда надо!
- Донос, конечно, убедительнее приказа, - согласился майор и отдал распоряжение младшим командирам развести солдат по своим местам.
Чуть за полдень саперы, с честью выполнив "спецзадание", чин-чином уложили блоки статуи в санитарную фуру, и ездовые погнали коней на Тулу. За ними, словно кортеж, тронулся и отряд охранников, настороженно глядящих по сторонам, будто в конной повозке они увозили в глубокий тыл не каменные глыбы, а золотые слитки государственной казны. Наскоро перекурив, старшина увидел и своих саперов. Телеграфные столбы с колодезным воротом наверху остались стоять над постаментом и все еще походили на устрашающую виселицу. Обессилевшие саперы не смогли свалить это чудовищное сооружение, не закидали они, как приказал капитан, и постамент хворостом от сторонних глаз. Все было на виду. На постаменте даже остались стоять сапоги увезенного спецобозом хозяина. Их не удалось сорвать веревочной петлей со стальных креплений, и сапоги красовались теперь на гранитном прямоугольнике не погляд окрестному миру. Правда, уходя, старшина долбанул обухом по голенищу, чтобы порушить и скрыть оплошность своей работы, но от удара лишь рассылался по всему скверу пустой топорный звон да высеклись, как от сварки иссиня-каленые искры.
* * *
- Ну и матерьялец! - выдохнул сапер, махнул рукой и не стал больше пытать силу.
Лютов и Донцов, от нечего делать наблюдая эту грустную картину, сидели на станинах пушки, не в силах сказать что-либо друг другу - перед глазами все еще моталась в петле каменная голова… Первым не вынес молчания комбат:
- А майор был прав: памятник должен стоять как вдохновляющий символ для обороняющихся солдат. Как ты думаешь, сержант?
- Живой Верховный, - Донцов отмахнул руку в сторону Москвы, - и тот ничем не может помочь нам. Да и каменный - тоже не бог… Я о другом думаю: раз сняли памятник - значит, предрешена судьба и этого городка. Сдадут его.
- Выходит, так - согласился лейтенант.
Немного погодя, Лютов, взяв топор у Донцова, отправился к "виселице". Оглядевшись, будто он пришел на воровскую порубку леса, принялся рубить столбы. Повалив их наземь, он выбрал, какой поразлапистее, куст сирени и прикрыл им сапоги Верховного. Вернулся к орудию.
- Что за святое место, если уж и тут, в захолустном городке, поставлен такой величественный памятник? - сам себя спросил комбат.
А ответил на вопрос Донцов, чем немало удивил комбата.
- В девятнадцатом году, когда Деникин наступал на Тулу и вел бои как раз там, где сейчас гремит канонада, его натиск сдерживала 13-я армия. А штаб этой армии располагался тут, в Плавске. В самый угрожающий момент боев Ленин прислал сюда Дзержинского и Сталина. По прибытии Дзержинский сразу же отправился на передний край, к солдатам, для поправления ситуации на фронте, а Сталин остался наводить порядок в штабе. Костерил тыловые службы, делал перемещения в командном составе, держал политические речи перед отправкой резервных солдат в окопы… тем и прославился наш городок. Во славу такого события и был воздвигнут этот памятник, когда Сталин стал вождем народов… а речи он произносил вон с того балкона - гляди, лейтенант, за речку.
Лютов приложил к глазам бинокль, и Донцов помог ему отыскать здание с балконом. Оно стояло неподалеку от берега реки, в линии заводской стены. Раньше на этом месте располагалась фабрика сельхозмашин. Теперь там машиностроительный завод. И Лютов уже без бинокля глядел на приконченные кирпичные стены цехов, на заводской двор, где стояли полуразобранные танки и автомашины. Возле них хлопотали и военные и рабочий люд. Завод продолжал дымить трубой, несмотря на близость фронта.
- Удивительный наш народ! - с тоскливой восторженностью проговорил комбат. - Тыщи лет живет по одной и той же мудрости: помирать помирай, а хлеб сей.
- В этом - главная жила нашей жизни, - согласился Донцов. - Порви ее - все и рухнет разом. Я имею в виду общую жизнь…
- А твоя да моя, выходит, не в счет? - усмехнулся комбат.
- Наша, солдатская, житуха другим аршином меряется… Огневорот войны все переиначил на иной лад.
- Да оно так, - согласился комбат Лютов и тут же свернул на прежний разговор: - А откуда ты, Донцов, знаешь, что тут сам Сталин бывал? И речи, говоришь, держал? - комбат еще раз приложил бинокль к глазам и стал разглядывать чугунную решетку балкона двухэтажной конторы завода.
Ни в балконе, ни в самом здании ничего примечательного он не нашел и зашарил взглядом по заречным улочкам северной части городка. У колодезных срубов густо кучковались красноармейцы, возле изб, в придворовых палисадах, кое-где дымились походные кухни. Солдаты видно, коротали привальное времечко, накапливая силы то ли на новый отход-отступ, то ли собирались оставаться на тех улочках в обороне. Этого было не понять и потому комбат вновь направил бинокль на балкон заводской конторы, силясь представить на нем Вождя, говорящего нужную в тот час полководческую речь.
Донцов, размышляя, о чем мог думать в эту минуту Лютов, ошарашил его:
- Сталина я слушал своими ушами, видел собственными глазами. На том самом балконе!..
Лютов опешил и стал неуклюже охорашиваться, словно его окатили студеной водой. Он поправил полевую сумку, ощупал кобуру пистолета, убрал бинокль в чехол, усадил половчее очки на переносице. Все он делал так, будто собрался слушать совсем невероятную историю. Донцов, уследив в глазах комбата недоверие к своим словам, засмущался и сам, но идти впопятную он уже не мог: надрубил - надо было рубить до конца.
- Вы мне можете не верить, лейтенант, но так было в моей жизни.
- Каким же образом все это произошло? - казенно, словно на допросе, получилось у Лютова. И чтобы сгладить свою оплошность, смягчил вопрос: - Неужели такое случилось на самом деле? Как ты сюда попал в том, девятнадцатом?
- Я здешний! - начал рассказывать Донцов. - Вот ежели у этого берега сесть в рыбачью лодчонку, то даже без весел, одним течением эта река через пару часов прибьет меня к родному порогу. Или, взобравшись на колокольню Сергия Преподобного, - Донцов показал на белокаменный храм, что возвышался над городком в полуверсте от них, - то и родной дым увижу, окошки разгляжу и до детишек докричусь… Так что, я дома, лейтенант. И не будь войны, зазвал бы я тебя в гости. Матушка, небось, уже и печь истопила…
Разговор о Сталине как-то сам собой поугас, и комбат теперь больше думал о Донцове: как он вдруг оказался здешним жителем?
Тот ни разу об этом даже не обмолвился. Другой бы на его месте не посчитался и с присягой - хотя бы на часок забежал домой, чтобы повидаться с родней. Отпросился бы, наконец, и Лютов готов был отпустить сержанта на день-другой.
- И далеко ли до твоей деревни? - спросил он Донцова.
- Час-полтора солдатского ходу. Не больше. Да что об том говорить…
- Далековато! - пожалел комбат. - Я бы тебя отпустил на малое время. Но не та обстановка. Под трибунал угодить недолго.
- Не бойся и не мудри, политрук, я у тебя отпрашиваться не стану, - с грубоватой открытостью заявил Донцов, разгадав ход мыслей своего командира. - Я и сам не пошел бы.
- Отчего ж?
- Не хочу повторить судьбу покойного отца.
- А что за судьба его?
- Обыкновенная. Русская судьба…
Чистый осенний ветерок донес запах солдатского варева и сбил Донцова с мысли об отцовской судьбе. К окапывающимся солдатам подвезли кухни, и повара принялись за веселое дело. Загремели котелки, послышались всегдашние в такие моменты шутки и подначки друг над другом. Донцову голодно икнулось - вторые сутки - ни крохи во рту. Комбат тоже заоблизывал пересохшие губы. И стало не до разговоров.
- Пойду-ка попытаю удачу, - всполошился Донцов и, достав из вещмешка котелок, отправился к ближней кухне.
Дело справилось как нельзя лучше. Хлеба, правда, не дали - у самих в обрез. А "шрапнели", как солдаты называли перловую кашу, не пожалели - напичкали котелок с верхом. Да со свиной свежатинкой. Нехитрая трапеза, хоть и из чужого котла, сладилась неожиданно славно. Донцов спустился к реке, сполоснул котелок, испил на сытый живот студеной водицы, и лицо омыл - просиял, будто на крещенской иордани побывал и очистился от грехов. Река-то своя, родная…