Бекмурад-бай подошёл, поздоровался. Степенно, по праву старшего по возрасту, осведомился о благополучии в делах и жизни, присел с краю топчана. Его пригласили отведать плова. Он не стал чиниться - подвернул рукав халата, примял пальцами горочку риса, бросил её в рот, пожевал медленно, бросил вторую щепоть, задал несколько незначительных вопросов.
Разговор не клеился - непонятно было, каким ветром занесло сюда Бекмурада, что он вынюхивает, что с собой принёс. Черкез-ишан нервничал, опасаясь, что Узук придёт в голову выглянуть из дому. Клычли словно бы не замечал гостя, на вопросы его отвечал одно-сложно, неопределённо, ждал, пока Бекмурад-бай раскроет свои карты. Наконец тот вытер жирные пальцы о сачак, потом об усы.
- Вкусный плов получился, да принесёт он обилие в дом. Ик!.. Шёл мимо - зайду, подумал, к знакомому человеку, окажу уважение.
- По делам в городе? - спросил Черкез-ишан, тоже вытирая руки о край сачака.
- Какие нынче дела, - Бекмурад-бай забрал бороду в кулак. - Знакомого хотел навестить. В больнице он лежит. Не пустили к нему. Жалко. Намерение имел гостинцем раненого порадовать.
- Раненый? - насторожился Клычли. - Кто такой? Откуда?
- Ай, кто знает. Собачье дело лаять, ишачье - отбрыкиваться. В песках, говорят, перестрелка была.
- В песках? Где именно?
- Кто знает.
- Ты не юли! - Клычли нахмурился. - Не юли, бай-ага! А то ведь и в другом месте поговорить можно!
- Пугаешь? - Бекмурад-бай свёл к переносью тугую складку, приподнял одну бровь. - Меня не надо пугать. Мать твоя была женщиной вздорной, неуважительной, и ты…
- Мать мою не тревожь, Бекмурад-бай. О деле говори.
- …и ты характером в неё, - невозмутимо докончил Бекмурад-бай. - На собрании, когда аулсовет выбирали, дурно со мной обошёлся, прогнал, слова говорил пустые. Да я не в обиде, всякое бывает меж рабами аллаха - пришёл вот в гости, весть принёс. Зачем меня пугать? Я не ребёнок, не женщина. Что знаю, то и говорю. Вёрст за восемьдесят или за сто перестрелка была, в сторону Серахса. Говорят, это джигиты Анна-сердара были.
- Это верно?
Бекмурад-бай распустил морщины на лбу, широко зевнул, показав полный рот зубов:
- Хы-ха-ха… Верно ли? Не знаю. Я обязан передать то, что слышал, верить этому я не обязан.
Клычли и Черкез-ишан переглянулись.
- Откуда весть приняли?
- В больнице был - там и сказали. Раненых много привезли.
- Убитые есть?
- Где бегают, там и спотыкаются, где стреляют, там могут и убить… С вашего разрешения, пойду я…
Клычли и Черкез-ишан проводили его глазами.
- Ты что-нибудь понял? - спросил Черкез-ишан.
- Трудно не понять, - Клычли подвинулся на край топчана, спустил вниз ноги, собираясь идти. - Если не врёт, а врать ему незачем, то с нашими беда приключилась, не иначе. Неужели Берды горячку спорол?
- Могли и на засаду нарваться.
- Засада, ишан-ага, это когда знают, кого поджидать, а особый отряд тайно ушёл.
- Тайны наши попугай на хвосте носит.
- Вот это и плохо, что попугай, сами, как попугаи, болтаем о чём нужно и о чём не нужно, а потом удивлённые глаза делаем и виноватых ищем. Пошёл я! Посмотрю, кого там привезли.
- Я с тобой, - сказал Черкез-ишан.
Но, сделав несколько шагов, он остановился.
- Послушай, зачем этот недобитый контрик пришёл сюда со своей вестью?
- Думаю, чтобы позлорадствовать пришёл. Дурная весть для пас - ему бальзам на раны.
- Нет, почему он именно в мой дом пришёл?
- Откуда мне знать. Это ты должен знать, поскольку он к тебе препожаловал.
- Слушай, Клычли, может, он про Узук пронюхал, её высматривает?
- Вот что, Черкез, сиди-ка ты, от греха, дома, - сказал Клычли после секундного колебания. - За ней он или не за ней рыщет, но когда волк вокруг овчарни наследил, собак на привязи не держат. Приду - расскажу.
Черкез-ишан вернулся к топчану и приготовился ждать. Внушительная кучка плова, приготовленного с таким усердием и мастерством, сиротливо стыла на блюде. Теперь Черкез-ишану казалось, что это Бекмурад-бай своим дурацким приходом испортил всю прелесть обеда, и это вызвало новую волну раздражения против недоброго вестника. В самом деле, что принесло его именно сюда? Действительно ли зашёл случайно, мимоходом, или звериный нюх привёл его? Отношения у него с Черкез-ишаном были далеко не располагающие к дружеским встречам. Собственно, никаких отношений не было. Последний их разговор состоялся, когда Бекмурад-бай, в ту пору командир двух конных отрядов джигитов Ораз-сердара, гостил у ишана Сеидахмеда. Не сумев уломать отца, чтобы тот отпустил на волю Берды, Черкез-ишан сделал попытку обратиться с гой же просьбой к Бекмурад-баю. Расстались они врагами. Последующие две-три встречи носили характер случайный, Бекмурад-бай на разговор не набивался, Черкез-ишан - тем более.
Пока Черкез-ишан сокрушался по поводу испорченного обеда, ругал Бекмурад-бая, строя догадки об истинной причине его прихода, и ждал Клычли с вестями из больницы, женщины тем временем отдали честь кулинарному искусству и оживлённо беседовали в ожидании чая, о котором Черкез-ишан и думать позабыл. Абадан и Узук наперебой вспоминали прошлое - больше старались о приятном вспомнить, - говорили о будущем, которое рисовалось их воображению довольно расплывчато и неопределённо, обсуждали особенности городской жизни. Она была необычной, начиная от каменных мостовых и дымоходных труб до отношений между людьми, новизна которых воспринималась молодыми женщинами скорее в бытовом плане, нежели социальном.
Город им нравился. А вот на Оразсолтан-эдже он производил совершенно иное впечатление. Он был слишком людным, шумным и бестолковым в своей непонятной суете, чтобы можно было заметить какие-то его положительные частности. Особенно неприятны были городские запахи, Оразсолтан-эдже уверяла, что от них её мутит и кружится голова. Словом, участия в разговоре она почти не принимала, так только вставляла словечко, другое, а думала о своём - как бы пристроить Узук, сложить ответственность за её судьбу на чьи-то крепкие плечи. Разве приличествует взрослой красивой девушке жить без мужа, свободно расхаживать по улицам, служить в каком-то учреждении, иметь дом в городе? Ну дом - бог с ним, если хороший человек возьмёт, то можно и на город согласиться. Главное - замуж поскорее выдать.
- Голова у меня разболелась, дочки, - сказала Оразсолтан-эдже, - выйду во двор, подышу свежим воздухом.
Во дворе она подсела к Черкез-ишану и завела общий, ни к чему не обязывающий разговор. Но цель-то у неё была определённая, и Оразсолтан-эдже исподволь клонила разговор в нужную сторону:
- Ай, ишан-ага, вот вы говорите, что жизнь изменилась к лучшему. Конечно, хорошо, что злых людей поубавилось, молодых парней не забирают на войну, беднякам воду дали и землю. Но у меня всё равно беспокойно на сердце. За Узук боюсь. Вроде она и самостоятельная, и разумная, и красивая, учёбу закончила, деньги за работу дают ей, и работа, говорят, лёгкая, приятная, а печалей у меня не убавилось.
- Таково уж материнское сердце, джан-эдже, - сказал Черкез-ишан. - Для матери её ребёнок - всегда дитя, всегда мать волнуется за его благополучие.
- Верно говорите, ишан-ага, волнуется, так оно устроено, чтобы всё время волноваться. Сижу с вами, всё кругом мирно, а мне кажется, что сейчас услышу крик моей доченьки: "Вай. мамочка!" Вздрагивать стала я от каждого шороха, как овца волком драная.
- За дочку не беспокойтесь, не дадим её в обиду.
- Вот и я об этом толкую! - обрадовалась Оразсолтан-эдже случайной поддержке. - Если сильный покровитель будет у неё, то и мой мостик над водой перестанет дрожать. Такого бы мужа ей, как вы, ишан-ага…
При других обстоятельствах подобная прямолинейность, возможно, заставила бы Черкез-ишана поморщиться. Но он всеми помыслами стремился к Узук, радовался любой возможности хоть немножко приблизиться к строптивой красавице, и поэтому намёк Оразсолтан-эдже пришёлся как нельзя кстати. При всей заинтересованности надо было всё же сохранить мужское достоинство, и Черкез-ишан, делая вид, что принимает "шутку" Оразсолтан-эдже, несколько игриво ответил:
- С удовольствием принимаю ваше предложение, джан-эдже. Теперь неё зависит от вас: поторопите Узукджемал - и хоть завтра будет у неё покровитель, какого вы желаете.
- Если бы от пашей торопливости это зависело, мы бы поторопили.
- Есть какие-нибудь препятствия?
- С нашей стороны препятствий нет, ишан-ага.
- С моей - тоже нет. За чем же остановка?
- Ай, откуда нам знать…
- Дочь ваша согласна? Вы с пей говорили об этом?
- Поговорим с дочерью. Согласится. Если начнёт туда-сюда крутить, прикажем немой стать!
- Так, пожалуй, не следует поступать, джан-эдже! - быстро возразил Черкез-ишан, понимая, что подобное сватовство приведёт скорее к обратному результату.
- Сама знаю, не учи! Вам волю дай, так потом не знаешь, в какой кувшин слёзы собирать. Хватит ей мотаться бесприютной да мужские глаза мозолить.
- Нет-нет, джан-эдже, не делайте так! Вы в ней всё желторотого птенца видите, которого из ваших рук отняли, а она уже давно стала взрослой. Я понимаю, у матери есть свои права, свои требования, матери кажется, что она знает каждое движение, каждое желание своего ребёнка. Однако в вопросе любви и замужества случается, что мать и дочь говорят на разных языках, не понимают друг друга. Очень прошу вас не ссориться с Узукджемал и не настаивать на том, против чего она станет возражать.