- Мудрые слова говоришь, красивые, - кивнул Нурмамед. - Их можно вписать в амулет и на шее носить.
Да вся беда в том, что живу-то я, племянник, с людьми И должен быть добр к людям и должен пользоваться людской добротой. Есть пословица: "Коли я лишён моего народа, пусть не восходят для меня ни луна, ни солнце". Как же я уйду, по твоему совету, отделившись от людей!
- Путаешь ты, дядя! - досадливо поморщился Берды. - Или лукавишь. Кто тебе советует от людей отделяться? Лучше стать верблюжьей ступнёй, чем отщепенцем. Я толкую о том, чтобы помочь народу, своим примером показать ему, где путь истины и где путь заблуждения. На протяжении всей истории народ боролся за справедливость и наконец завоевал её. Большую справедливость. Но ты сам знаешь, что, когда гонишься за верблюдом, можешь не заметить, что наступил на цыплёнка. Или разбил попавшуюся под ноги пиалу. А вот когда верблюд пойман, тогда наступает время обратить внимание на более мелкие, но тоже жизненно необходимые вещи. Пролетарская революция дала нам главное - свободу и возможность распоряжаться собственной судьбой. Эту возможность мы используем в полной мере, и тогда не останется у нас ни злосчастья, ни горемык. Конечно, легче всего искать тень под стеной собственной кибитки. Но большевики сражаются не за сбой чувал добра, а за мировую революцию. Советская власть - это добрая жизнь не только для тебя или меня, но для всех, кто был лишён её по воле аллаха… или Бекмурад-бая.
- Всё это правильно, не спорю, - сказал Нурмамед, внимательно слушавший племянника. - Свободу мы получили, хотя, по правде говоря, обращаемся с ней пока ещё, как меймун с кетменём: где по земле ударим, а где и по собственной ноге. - Он повозился, устраиваясь поудобнее, потёр ладонью ноющую культю, усмехнулся - Я, конечно, в более выигрышном положении, чем ты: нога у меня одна - вдвое меньше шансов, что по ней нечаянно стукнут. А в общем ты, племянник, прав: Бекмурад-бая и всех остальных не гнуть, а ломать надо, под самый корень рубить и корень выкорчёвывать. Полностью я на твоей стороне, племянник. И всё же в одном ты меня не убедил.
- Упорный ты, дядя, как саксаул. Не гнёшься. Гляди, не сломался бы, как он.
- Чинар тоже упорный - до самого неба растёт. А я не для спора - я для справедливости говорю.
- В чём же твоя справедливость?
- А в том, что треснутая пиала не равноценна целой. Она, конечно, тоже пиала, но - с трещиной.
- Может, там не трещина, а только царапина?
- Трещина, племянничек, трещина, уж тут ты поверь мне на слово! - оживился Нурмамед. - И ещё подумай: стоит ли черпать из казана, в котором плавает муха, когда рядом сколько угодно чистой еды.
- Дохлая муха кипящего казана не осквернит.
- Пусть так. Но от сознания, что муха, попавшая в горячую пищу, издохла, мой аппетит не улучшается. Нет, не улучшается! Ты прикинь, племянник, сколько рук трогали её, эту сбежавшую, - Нурмамед сжал левый кулак, стал поочерёдно разгибать пальцы, начиная с мизинца: - В доме Аманмурада - жила, у ишана Сеидахмеда - жила, с тобой - была, в город сбежала - к Черкез-ишану пришла, потом поселилась то ли у русской, то ли у татарки, теперь - в Палтараке веселится. Видал? Пальцев на руке не хватает сосчитать все двери, в которые заглядывала эта Узук!
- Не она заглядывала, дядя. Чёрное счастье её заглядывало.
- Хе! Твоя рубашка тут сидит, а тебя нету, да?
- Рубашка износится - выброшу её, а сам каким был, таким и останусь. И чёрное счастье Узук в конце концов вернётся к тому, кто соткал его и надел на бедняжку. От того, что курица выроет в навозе жемчужину и отбросит её своей грязной лапой, не станет ни жемчужина грязнее, ни куриная лапа чище. Узук, дядя, умеет не только искать пристанища, она умеет и любить, и ненавидеть, она умеет бороться за свою долю!
- Бай бо! - сказал Нурмамед. - И жемчужина она у тебя, и пальван могучий. Вознёс ты её, парень. Высоко вознёс. Я гляжу, для тебя если и есть у туркмен красавица, так это одна Узук. А светит, парень, не только уголёк, светит и лампа, и костёр, и солнце.
Берды внезапно расхотелось спорить. Он и до этого поддерживал разговор как по обязанности. Те слова, которые он произносил в защиту Узук, почему-то не трогали сердца, не волновали, не вызывали никаких воспоминаний, желаний. Просто катились себе и катились - как горошины из лопнувшего мешочка. Его убеждённость шла не от чувств, она была суховатой и холодноватой, хотя он и не осознавал этого. Он говорит то, во что искренне верил и что готов был всемерно отстаивать, но вдруг понял, что ему больше не хочется говорить, что он устал и с удовольствием посидел бы один. Полежал бы, вытянувшись на спине во весь рост смежив глаза и ни о чём, совершенно ни о чём не думая.
- Ты не прав, дядя, - вяло сказал он. - Говорить о человеке каков он есть не значит превозносить его. И красавица - понятие тоже относительное. Красотой девушку наделяет не природа, а тот, кто полюбит её. Слыхал историю про Лейли и Меджнуна?
- Слыхали такую.
- И ты знаешь, что Лейли была совсем не красива?
- Наоборот. Красавица была, как луна четырнадцатого дня.
- Нет, дядя, не была. Она была так себе, смугленькая гырнак. А Меджнун полюбил её. Он бродил по горам и долинам, плакал о Лейли и прославлял её красоту. Когда услышал об этом падишах, он велел привести Лейли, а увидев её, удивился, чем могла она приворожить Меджнуна. "У меня тысячи таких, как ты, и тысячи во много раз лучших!"- воскликнул он. А Лейли сказала: "Взгляни на меня глазами Меджнуна - и ты убедишься, что нет под луной равной мне красавицы".
- Хей, хитрая, оказывается, гырнак, - одобрительно произнёс Нурмамед.
Он собирался добавить, что история эта имеет самое непосредственное отношение к его племяннику, который, подобно Меджнуну, принимает за действительность то, что создано его воображением. Но в этот момент он увидел, что к ним, торопливо пробираясь между сидящими в чайхане и улыбаясь в полный рот, направляется незнакомый человек, и племянник глядит на него с таким выражением, с каким смотрят на в общем-то безобидную, вроде жабы, но противную тварь.
Подошедший присел на корточки, обеими руками ухватился за руку Берды и тряс её так, словно отца родного после семилетней разлуки встретил. И не умолкал ни на секунду.
- Неужели мои глаза не обманывают меня? Неужели я действительно тебя вижу, Берды-джан? Сколько я думал о тебе, сколько вспоминал! Война кончилась, все домой пришли, а тебя всё нет и нет. Свет глазам твоим, вернулся и ты наконец-таки, слава аллаху! Я всё волновался, думал: жив ли, всё ли у него благополучно. Оказывается, всё хорошо, жив-здоров вернулся…
Он отпустил руку Берды, приподнялся и закричал, обернувшись:
- Чайханщик, ай, чайханщик! Всех, кто сидит в чайхане, накорми из самой жирной кастрюли за мой счёт!.. Хов, люди! Приехал с войны мой друг, которого я люблю, как свою жизнь! Самый мой лучший друг! В честь него начинается той! Ешьте и пейте, сколько выдержат ваши животы - сегодня у Торлы большой праздник!
Так-так, сообразил Нурмамед, краем глаза наблюдая, как оживились, задвигались, заговорили посетители чайханы, видно это ещё один из тех, кто руками трогал Узук. Из Мургаба он её тащил, когда она топилась, а как тащил - кто его там знает. И потом, говорят, в кибитке у неё ночью сидел. А что делать двоим в кибитке без света? Очень даже понятно. Это только детям на сон грядущий сказки рассказывают…
- Извините, яшули, на радостях забыл с вами поздороваться, - обратился к нему Торлы. - Салам алейкум!
Нурмамед охотно ответил на рукопожатие. Он не испытывал неприязни к этому шумливому, искренне радующемуся здоровяку. Скорее наоборот, Торлы был чем-то приятен ему.
- Вы, случайно, не родственники с Берды? - полюбопытствовал Торлы. - По-моему, похожи вы друг на друга.
- Нурмамед я. А Берды мой племянник.
- Ай, как хорошо! Свет глазам твоим, дядя Нурмамед, благополучно вернулся твой племянник!
- Да вот вышел к поезду - и случайно встретил его.
- Не случайно, яшули, совсем не случайно! Человека всегда влекут любовь и желание доброй встречи! Я мимо чайханы сейчас шёл по спешному делу. Почему не прошёл мимо? Не смог пройти, сердце не пустило Теперь у меня радость, первым друга своего увидел Дружбу, которая родилась в беде, никогда не забудешь! Верно я говорю, Берды-джан? Мы с тобой одолели множество тяжёлых подъёмов и спусков и товарищество наше - на всю жизнь! Торлы много видел в этом мире борьбы и препирательств, он лучше других понимает, как важно человеку найти своё место в жизни. Прямо отсюда, прихватив твоего уважаемого дядю поедем в аул. Устроим той и зрелища, и музыку, и песни! Годится такое, дядя Нурмамед?
Нурмамед видел, что племянник явно не слишком обрадован встречей, однако сказал:
- Всё годится, что хорошо. С меня достаточно уже того, что не станут говорить, будто у одинокого джигита нет товарищей.
Торлы тоже заметил откровенный холодок со стороны Берды и про себя подосадовал, что поспешил зайти. Сперва надо было встретиться без свидетелей, потолковать наедине. Что и говорить, поторопился. Но теперь уж ничего не поделаешь, надо продолжать в том же духе - не станет же в самом деле Берды при всех выяснять отношения! И Торлы принялся рассказывать окружающим, как они дружили с Берды, в каких переделках бывали, какие подвиги совершали. Он перемежал рассказ шутками, вовсю хвалил Берды, а себя старался выставить в ироническом свете.
Слушатели в предвкушении дарового угощения добродушно посмеивались, подавали шутливые реплики. А Берды мрачнел всё больше и больше.
Обеспокоенный Нурмамед наклонился к нему.
- Что с тобой, племянник?