- Вы уж, барин, на меня не гневайтесь! - вдруг присмирела она. - Обидно мне стало, чего-й то вы пришли о Машке выведывать. Люблю я Машеньку-то. Лукерья ее за дочку родную считала, своих-то детушек не дал Господь. А вам Машу грех бы обидеть, ох какой грех! Она вас из леса тащила, со всех сил, пока Антип не пришел на подмогу. Да сюда, ко мне. Вона сараюшка у избы стоит… Я, грешница, думала, Богу душу отдадите. Жалела вас Машенька. Всё молитвы над вами читала. Потом Антип уж барину все обсказал - взял вас барин в хоромы. Так вы, небось, теперь за него-то, барина, свечку Богу поставите! - усмехнулась. - Ох, грехи мои тяжкие! И чего разболталась-то я? Думала, все одно люди набрешут, дай уж я… Ведали чтоб, коль Машку обидеть решились… Пришел, расспросил, я все и обсказала! И верно! - вновь рассердилась бабка. - Чо ходить? Чего всем от Машки надобно? Несчастливая она, сиротинушка горькая. Доволен ли теперь, барин? Хошь, поди к Степан Степанычу, пущай узнает, о чем я тебе тут врала! Засерчает - так и так помирать. Я свое отжила, а Машке что уж хуже того, что есть… Так-то! Ох, грехи наши, - вновь заохала больная старуха.
Петруша уже не слушал ее причитаний…
Степан Степанович в своей опочивальне занимался важным и тайным делом. Запершись изнутри, он достал из тайника шкатулку, почти доверху набитую драгоценностями, и опустил в нее золотой перстень. Любуясь блеском дорогих камней, призадумался. Вероятно, думы его были приятны, так как он не сдержал улыбки. Наконец не без жалости закрыв шкатулку и заперев ее, Любимов вновь убрал свое богатство в тайник, сокрытый старинной иконой, и умильно на тот образ перекрестился. Ключик от шкатулки повесил себе на шею.
Выходя из спальни, столкнулся с Гришкой.
- Чего тебе! - гаркнул на парня. Гриша, словно красна девка, потупил взор.
- Милости пришел просить у вас, барин.
- Какой такой еще тебе от меня надо милости? - проворчал уже спокойнее Любимов.
- Да все… все о том же деле…
- Да говори, не тяни!
- Марью Ивановну в законные жены обещать изволили…
- Обещал так обещал, чего еще хочешь?
- Я-то ничего… Я обожду, коли что, Степан Степанович. Да Марья Ивановна…
- Что? Или уже не согласна?
- Не угоден я ей стал, барин, нос от меня воротит.
Любимов сжал кулак и, потрясая им, прокричал:
- Много думает о себе твоя Машка! При мне, небось, не как при покойной Варваре Петровне! Да и то, лишь Катеньку любя, потакал глупому дочкину капризу - склонности ее к этой девке. Не бойсь, Григорий, я покажу этой несносной, как надобно господина почитать. Готовься к свадьбе - не за горами. Любимов свое слово держит.
Петр теперь часами, особенно под вечер, гулял возле избенки Авдотьи, поджидая Машу. Бабка больна - не может Машенька к ней не вырваться, хотя бы тайком.
Да, зажился он в Любимовке, пора и честь знать. Но уехать сейчас - смерти подобно. Не жизнь будет - медленная пытка. Нет, не случайно привел его Господь сюда, не случайно…
Вот она! Не спутаешь ее походку. Петруша скрылся за знакомым сараем. Слышал, как болезненно заскрипела дверь в избу. Еще немного подождать… Тишина, темнота, легкий ветер шевелит волосы… Петруша бросил труголку наземь, уселся на траве, прижавшись спиной к дырявой стене сарая. Вновь это чувство - боли мучительной, но сладкой как счастье. Что же делать тебе, Петр Григорьевич? И чего ты хочешь от этой девушки?
Ждал он недолго. Вновь застонала дверь, Маша бесшумно выскользнула из избушки в полосу лунного света. Петр тихо ее окликнул.
- Вы? Что вы? - ее возглас был как вздох. - Хотите моей погибели?
Петруша покачал головой.
- Поговорить… - прошептал он. - Хотя бы пять минуток…
Маша, прищурившись, пыталась разглядеть лицо молодого человека в бледном свете луны. Потом едва ли не в отчаянии схватила его за рукав. Он опомниться не успел, как девушка протащила его за собой и почти что втолкнула в сарайчик. Захлопнув дверцу, встала перед ней, заложив руки за спину. Петр не видел, но ощущал, как пылает ее лицо, как горят обычно такие озерно-тихие глаза.
- Все одно, - заговорила Маша, словно в лихорадке, - вы уедете, а мне смерть! За что же вы со мной так? Не понимаете? Нельзя, чтоб нас вдвоем видели!
- Но я сказать вам хотел…
- Уж и на "вы" величать меня стали? Или и вам кто-то…
- Все я знаю! - перебил Петруша с досадой. - И про матушку твою родную, и про Лукерью, матушку названную.
- Ах, вот как! - Маша нервно засмеялась. - Знаете, стало быть, кто я? Машка - Лукерьина дочь, барская кровь… Барышня нагулянная! Что ж - за барскую кровь не расплатишься! А про батюшку моего вам не сказывали? Вестимо! Сам Степан Степанович, думаю, о том не доведался. Кто ж теперь отца разберет? Не подумала о том барыня, родимая матушка, что в нее я выйду и лицом, и статью. Что так просто всем тайна откроется. Что сильней во мне ее - ее! - кровь скажется! Барская кровь…
- Маша! - закричал чуть не в голос поручик, вклиниваясь в неудержимый поток ее речи. - Голубушка, перестань! Ты больна, лихорадит тебя…
- Легче было бы мне крестьянкой быть, - Маша почти без сил опустилась на полусгнившую солому. - Байстрючка… В чем моя вина? Ох, зачем же я, безумная, Бога гневлю своим ропотом? Мать судить не смею. Да и не хочу.
Петр присел рядом с ней.
- Я сказать тебе хотел… Затем и пришел… Дела мне нет до того, кто родил тебя - ты, ты сама мне дороже всего света! Скоро мне уезжать. Как я тебя здесь оставлю?
- Барин…
- Какой я тебе барин? Я тебя полюбил. Будь моей женой.
Маша долго не отвечала, вновь стараясь разглядеть сквозь сумрак выражение его лица.
- Понять не могу, - заговорила она глухо. - Не похоже, чтобы смеялись. А ежели не смеетесь - тогда без ума говорите. Простите за дерзость! Страсть эту гоните от себя, Петр Григорьевич! Ни к чему вам сие. Забудете меня… А мне, если гибнуть, то не через вас же!
Она вскочила и выбежала вон.
- Подожди! - закричал вслед Петруша. - От сердца говорю - подумай!
Только тихий ветер да тишина. И тонкая фигурка, скрывшаяся в темноте… Неужели так и придется теперь все время смотреть ей вслед?
Горько стало Петруше после этого разговора, тяжело, все безразлично. Сидел у себя один, погруженный в думы - как же быть-то теперь? Мысль то и дело ускользала, яркие образы всплывали в памяти. Как же он женится - она крепостная чужая!? И другое женское лицо явилось как живое - только закрой глаза, и представлять не надо - само представляется. Неужели он забыл? Нет, неправда!
Провел ладонью по лбу, отгоняя видение.
- Купить ее у Любимова? Купить разве… Согласится ли?
Резкий хлопок двери за спиной. Белозеров обернулся.
Маша стояла посреди комнаты. Дрожащие руки комкали малиновую косынку. Поручик приподнялся, и девушка, к его изумлению, рухнула на колени.
- Спасите меня, Петр Григорьевич! - она захлебывалась в слезах. - Помогите! Спасите, укройте - нет у меня никого, кроме вас…
Петр едва не силой поднял с колен. Пристально посмотрел в заплаканное лицо.
- Опять Гришка?
- Нет… барин.
- Вот как! Как же ты решилось-то? Ко мне?
- Вы не обидите.
- Увидит кто?
- Мне теперь уж все равно.
- Присядь-ка, Маша, и расскажи все с самого сначала.
- Начало вам известно, Петр Григорьевич. Умерли обе мои матушки, и родная, и названная. Барышня Катерина Степановна…
- Сестра твоя?
- Я о сем и думать не смела! Весело ей было со мной, занятно. Ради нее и барин меня не обижал. А потом нашел дочери жениха, князя, видного собой, небедного. Конечно, не до меня стало барышне. Муж молодой увез ее сначала в Петербург, потом за границу… Я знала, что ненавидит меня барин, потому что о жениной измене всегда напоминаю. И вот - я полностью в его власти. Начал он с того, что запер меня в дальней комнате и держал как в темнице. Через несколько дней сам явился…
Тут она запнулась. Как рассказать о том страхе и унижении? Язык не поворачивается…
- То-то! - позлорадствовал тогда Любимов. - Поняла теперь? Привыкла жить на дармовщинку, бездельница! Барышней возомнила себя, дерзостная! А ты только холопка моя, крепостная раба, и я что хочу с тобой, то и сделаю! Поняла?
- Поняла, барин.
- Так что ж, разлюбезная, на черную работу тебя? На огороды? Может, на скотный двор?
- Ваша барская воля, - ответила давно готовая к тому Маша.
- Ага, покорство проявляешь - это хорошо! Такой и должна ты быть - послушливой без рассуждений.
- Я из вашей воли не выйду.
- А если не выйдешь из моей воли… Куда тебе на работу - выдюжишь ли? В доме тебя оставлю. Более того - сам в бархат одену. Золотом осыплю.
Изумление прочел Любимов в невольно поднятых на него испуганных глазах. "Только глазами и берет, - промелькнуло в мыслях. - А до чего ж с Варварой схожа!"
И он приблизился к девушке, распахнул широко руки для объятия. Маша бросилась в угол, к образам, под их защиту.
- Так-то! - насмешливо протянул барин. - Вот какова твоя покорность! Бунтовать? Глупая девка! Придешь, когда позову! А сейчас пошла вон. Ступай к Таисье, пусть даст тебе самую черную работу. Скажешь - я приказал. А пока на глаза мне не попадайся… барышня нагулянная!