Все умолкли, прислушиваясь. Ничего не было слышно. Однако Манка уверяла, что она не ошиблась.
- Кому придет охота ездить в такую непогоду?
И все-таки парни и девушки продолжали прислушиваться. Но они слышали только завывания ветра, хлеставшего снегом по окнам.
Глава одиннадцатая
В это время волынщик Искра Ржегуржек был дома один со слепым отцом. Старик лежал на печи, а сын нетерпеливо расхаживал по горнице. Он то и дело без всякой надобности отправлял пылающую лучину в деревянном светце. По тому, как он снимал нагар и поправлял лучину, видно было, что мысли его далеко. Сняв нагар, он снова принимался шагать из угла в угол, останавливался у окна и вглядывался во тьму, где падал снег и гудел ветер, доносивший глубокие вздохи леса.
Вдруг старик зашевелился на печи и промолвил:
- Кто-то на дворе…
Искра услышал стук в дверь. Он вышел в сени и спросил:
- Кто там?
- Я, Немец из Мракова.
В горницу вошел еще довольно молодой ход, невысокого роста, с хитрыми живыми глазами. Он сразу же весело заговорил:
- Ты один, волынщик?
- Один, староста. Жена сегодня бродяжит.
- Вместо тебя?
- Пусть тоже попробует. А то она ругает меня за это, - добавил он с лукавой усмешкой.
- Так она умеет дудеть? - продолжал шутить староста.
- Еще как! Только меня мать с детства учила: не будь дураком, не пляши под женину дудку.
- Ого, сколько у тебя музыки! Зачем же женился?
- Да свои нагудели… Немец рассмеялся и спросил:
- Кто же?
- Отец.
- Ой, парень! - отозвался с печи слепой отец. - Опять потешаешь, шутки шутишь!
- Ну и пусть, что за беда! - вступился Немец.
- А почему нам не посмеяться, - сказал Искра. - Смех - лучшее лекарство. Ломикар сейчас тоже, наверное, смеется. Купил нас по дешевке, - стыдно сознаться.
- А остальное украл, - добавил староста.
В это время в дверь опять постучали. Волынщик вышел в сени и негромко спросил, кто там.
- Псутка, - отозвался звонкий голос. А за ним точно медвежий рев:
- Брыхта.
- А, постршековские! Добро пожаловать, входите! - пригласил волынщик и, распахнув дверь, ввел новых гостей в горницу. Первым вошел Псутка - тот, что был у Пршибеков с Пайдаром и молодым Шерловским, когда в деревню нагрянули кирасиры и увели Матея Пршибека и его старого отца. Спутник Псутки, постршековский староста Брыхта, был высокий, жилистый, ширококостный мужчина; густые черные брови щетинились на его низком лбу; а под ними сверкали живые, беспокойные глаза. Во всех чертах его смуглого лица отражались упрямство и смелость, и это впечатление отнюдь не смягчалось широким багровым шрамом, пересекавшим весь лоб. Якуба Брыхту хорошо знали не только по всему Ходскому краю, но и дальше - на чешской стороне и даже за горами, соседи баварцы. Баварцы, пожалуй, лучше других были знакомы с его страшным стояком, который он, недолго думая, выхватывал из-за голенища.
Усевшись на лавке рядом с мраковским Немцем, он выругал погоду и стал счищать наконечником чекана снег, примерзший к его высоким сапогам. А волынщик уже опять открывал дверь, и в горницу вошли еще гости: Матей Пршибек, староста Сыка и Криштоф Грубый из Драженова, которому ветер порядком взлохматил и набил снегом седые волосы. Вошедшие поздоровались, но не успели они начать разговор, как пришлось здороваться с новыми гостями, подъехавшими к дому в санях. Эти были издалека, из Поциновице: двоюродный брат Пршибека, широкоплечий Пайдар, и молодой Шерловский в коротком кожухе, вышитом цветными узорами.
Этот стройный красивый юноша выделялся среди мужчин и стариков, вопросительно глядевших на него. Как бы отвечая на общий безмолвный вопрос, Пайдар объяснил, что отец Шерловского, поциновицкий староста, болен и не мог сам приехать. Но на молодого Шерловского можно положиться, как и на старого.
Через минуту народу еще прибавилось: пришел ходовский староста Иржи Печ и староста из Кленеча Адам Эцл.
Наконец, все расселись вокруг стола - кто сняв кожух, в белом суконном жупане, а кто и так, в кожухе. Чуть поодаль от других молча сидел Матей Пршибек, весь превратившийся в зрение и слух.
Старост из ближних мест пригласил сюда Козина. Дальних же обошел Искра Ржегуржек, сообщивший им от имени Козины и Сыки о месте и времени тайного собрания.
Ему, разумеется, влетело от жены. Опять шляется черт знает где! - скажи он правду, жена бы сразу успокоилась, но он молчал и только отшучивался. Сейчас Искра то снимал нагар с лучины, то вставлял новую, то подходил к окну и прислушивался, а под конец даже вышел на крыльцо и стал вглядываться в ночную тьму.
Из горницы глухо доносились обрывки оживленного разговора.
Все, и громче других постршековский Брыхта, допытывались, зачем их созвали сюда и где же сам Козина. Они знали, что речь будет о Ламмингере, но им интересно было, что и как. "Прокуратор" Сыка успокоительно отвечал, что Козина вот-вот должен явиться.
- Да где он?
- В городе.
- А что ему делать в городе, если он знает, что мы тут? - сердито спросил Брыхта.
- Я и сам толком не знаю. Знаю только, что третьего дня приехал из Вены этот домажлицкий Юст.
- Матей, токарь? - осведомился Псутка.
- Он самый. У него была тяжба с магистратом. Он долго судился с ним в Праге, а потом в самой Вене. Ну, и выиграл. Так вот Юст передал вчера Козине, чтобы он приехал к нему в город: есть важная новость. Ну, а Козина решил притащить его сюда, чтобы вы от самого Юста услышали эту новость.
- А ты ее, значит, знаешь уже! - спросил, теряя терпение, Брыхта.
Сыка заморгал глазами и ответил, смеясь:
- Ты, Брыхта, любопытен, как девушка.
- Лишь бы только он правду говорил, этот горожанин! - заметил ходовский староста.
- Ничего, мы не позволим делать из нас дурачков. При этих словах в горницу вбежал волынщик.
- Уже! Едут!
Все разом умолкли. Во дворе зазвенел колокольчик, слышно было, как сани остановились, и скоро на пороге появились долгожданные гости: впереди рослый Козина в кожухе, за ним человек небольшого роста в широком темном плаще. Все взоры обратились на домажлицкого мещанина. Уверенно и спокойно, точно у себя дома, он сделал несколько шагов вперед, поклонился и, скинув плащ, поздоровался с ходами. Многих из них он знал, - одних плохо, других хорошо, - но со всеми держался, как со старыми знакомыми. Худощавое лицо его с выдающимися скулами, тупым носом и плутовскими черными глазами покраснело от мороза. Удостоверившись, что ставни закрыты, он непринужденно уселся между ходами на жестком стуле и через минуту уже лилась его речь. Крестьяне слушали затаив дыхание: Юст говорил красно и гладко, как в церкви, и при том о предмете, который так близко касался ходов, предоставленных самим себе.
- Был я в Вене, вернулся только третьего дня, это вы, наверное, слышали, - рассказывал токарь. - Там у меня был суд из-за славного куска землицы, которую наш высокочтимый домажлицкий магистрат непременно хотел у меня оттягать.
Но я знал, что мое право верное и давнее и не поддался. Паны из магистрата всюду выигрывали дело и уже пахали на моем - вы подумайте только! - на моем поле да посмеивались надо мной. Ясно! Что я, ничтожный ремесленник, в сравнении с ними!.. Но я сказал себе - нет, защищайся, ведь есть еще справедливость на свете. Так и ходило дело от суда к суду, пока не дошло до самого императора…
- Ну? - воскликнул Брыхта. Сказанное Юстом поразило его, ошеломило и остальных. Только старый Криштоф Грубый сохранял спокойствие да Матей Пршибек по-прежнему не сводил с горожанина своего угрюмого, испытующего взгляда.
- И вы были во дворце? - спросил постршековский Псутка.
- Был.
- В императорском?
- Не перебивай его, Псутка! - воскликнул Немец.
- И вы видели императора? - спросил кленечский Эцл.
- Видел и говорил с ним. Вы только слушайте. Вам, может, многое покажется удивительным, но ведь я не прокуратор, мне незачем вас обманывать, я от вас ничего не хочу, и от этого дела мне никакой пользы нет и не будет, а только разве немного неприятностей, если вы не будете держать язык за зубами и выдадите меня…
- Так зачем же вы все это нам рассказываете? - отозвался вдруг Матей Пршибек. Некоторые из слушателей недовольно повернулись в его сторону.
- Зачем я это вам рассказываю? - с живостью повторил Юст, не давая себя сбить. - А затем, что стою за правду и терпеть не могу панов. Они творят беззаконие, ездят на слабых, на мне, на вас, да вы и сами хорошо это знаете…
- Ну, так что же было в Вене? - прервал его Немец.