"Немного золота, совсем немного…"
Эллен Марсвин застает бывшую Женщину Торса за самым простонародным занятием: она штопает ночную рубашку Короля.
- Вибеке, - вздыхает Эллен. - Право, тебе пора отучиться от привычек служанки. Пусть штопкой занимается какая-нибудь прачка. Ты должна быть подругой Короля, а не его горничной.
Вибеке кивает, но вместо того чтобы отложить рубашку в сторону, расправляет ее на колене, поглаживая руками мягкую ткань.
- Штопать эту рубашку для меня удовольствие, - говорит она. - Поэтому я буду ее штопать, и оставим это.
- Нет, - твердо говорит Эллен, - не оставим. Штопая ночные рубашки и выполняя прочую недостойную работу, ты мало-помалу в глазах Короля снова превратишься в обычную женщину, тогда как цель и задача нашего плана совсем иные.
Вибеке подносит руку к губам.
- Фру Марсвин, - говорит она, - не вспоминайте больше ни о каком плане. Потому что, когда я думаю, что… когда я вспоминаю, что… все это может показаться тайным умыслом, мне становится стыдно…
- Вибеке, что ты, в конце концов, имеешь в виду? - спрашивает Эллен. - Тебе прекрасно известно, что это и был тайный умысел. Боже мой, этот план стоил времени и денег - платья, уроки чистописания, зубы, - даже, не побоюсь сказать, страданий для нас обеих, и вот…
- Знаю, - отвечает Вибеке, - но сейчас мне бы хотелось ничего этого не знать.
- Что за причуды! Еще не было плана, так прекрасно задуманного, так точно осуществленного…
- Пожалуйста, перестаньте! - восклицает Вибеке. - Пожалуйста, делайте как я прошу и никогда больше не упоминайте ни о хитрости, ни о расчете. Возможно, с них все началось, но не ими закончилось. Если Король узнает о наших интригах, я этого не перенесу.
Эллен подходит совсем близко к Вибеке и продолжает шепотом:
- А это зависит от тебя, узнает он или не узнает. Это зависит от того, Вибеке, насколько хорошо ты сыграешь свою роль.
При последнем заявлении Эллен в одном из круглых голубых глаз Вибеке появляется слеза и скатывается по щеке.
- Это не роль, - грустно говорит она. - Сперва я тоже так думала, но я ошибалась. - Она хватает ночную рубашку Короля и подносит ее к лицу. - Он ко мне добр, и я знаю, что после всех страданий, которые ему причинила ваша дочь, я даю ему немного счастья. И я все для него сделаю, все на свете…
Эллен молча смотрит, как по щекам Вибеке скатывается еще несколько слезинок, и та вытирает их ночной рубашкой. Затем она начинает смеяться.
- Отлично, Вибеке, отлично, я даже не знаю, что сказать.
- Тогда и не говорите, - страстно парирует Вибеке. - Не надо.
Все еще улыбаясь, Эллен покидает дворец Короля Кристиана и приказывает кучеру везти ее в Кронборг.
Несмотря на то, что Вдовствующая Королева София всегда ненавидела Кирстен, или, возможно, оттого, что она ненавидела Кирстен не меньше и не больше, чем ненавидела ее Эллен, и оттого, что она разделяла мнение Эллен Марсвин, согласно которому если обе они хотят вести сносное существование, то Королем надо управлять, она до сих пор видит в матери своей невестки важную союзницу. Поэтому, услышав о ее прибытии в Кронборг, Королева София спускается вниз и тепло ее приветствует.
Приносят самовар, задергивают портьеры, и обе женщины попивают чай, слушая вздохи кипящей воды и развлекаясь тем, что придают лимону формы полумесяцев и звезд.
Слуги отосланы, и Эллен с увлечением рассказывает замечательную историю рождения своего плана, начав с самого начала, с того дня, когда она решила заполучить Вибеке к себе в Боллер, и кончая словами о преданности, которые недавно услышала из ее уст.
Королева София внимательно слушает и время от времени поздравляет Эллен "с поразительным пониманием важности таких мелочей, как чистописание". Когда рассказ подходит к концу, она наливает себе еще одну чашку чая и говорит:
- Наконец-то, Фру Марсвин, дела моего сына пойдут на поправку. Я сердцем чувствую, что будет именно так. И меня оставят в покое. Скажу вам, что в последнее время я пережила тяжкие испытания, Король присылал сюда своих людей и сам приезжал обыскивать мои подвалы. В них, разумеется, ничего нет. Но когда-то пустили слух, что я собираю здесь свои сокровища…
- О да, - говорит Эллен. - Думаю, что его пустила моя дочь. Она ведь никогда не могла отличить правду от лжи.
- Конечно, у меня есть немного золота, совсем немного. Женщине не следует встречать старость без определенных сбережений… мало ли что может случиться.
- Согласна, - говорит Эллен. - Вы так предусмотрительны.
- А как же иначе? Ведь в наши беспокойные времена даже мать Короля…
- Да нет. Чрезвычайно предусмотрительны. И вы ничего не должны уступать. - Эллен издает долгий вздох, гораздо более глубокий и скорбный, чем вздохи самовара, и продолжает: - Видите ли, Ваше Величество, ведь все, чем я владею, находится в Боллере. А моя дочь выгнала меня из моего собственного дома, захватила мою мебель, картины, и я просто не знаю, что со мной будет.
Королева София потрясена.
- Ах, дорогая, - говорит она, - как ужасно. Как такое могло случиться?
- Не знаю. Я думаю, что все движется по кругу. Король выставил Кирстен, она сама виновата, но куда ей было идти, как не ко мне? И поскольку она еще жена Короля, то может - или полагает, что может, - делать почти все, что ей заблагорассудится. Вот я и оказалась бездомной. Даже в моем погребе, полном варенья, которое я сварила собственными руками, распоряжаются…
Выслушивая этот перечень ужасов, Королева София приходит в смятение.
- О Боже, - говорит она. - Ах, и главное - варенье! Фру Марсвин, нам надо немедленно действовать. Я едва не сказала, что пошлю своих людей, чтобы выдворить вашу дочь из Боллера, но у меня вдруг родился куда лучший план. Почему нам не послать просто за вареньем и теми вещами, которыми вы больше всего дорожите, а вам не поселиться со мной, здесь, в Кронборге? Я живу очень просто. Питаюсь рыбой из Зунда. Возможно, вы согласитесь, ведь, не стану отрицать, мне часто бывает очень одиноко…
Эллен Марсвин отказывается от подобной щедрости достаточно долго, чтобы Вдовствующая Королева смогла убедиться, что она действительно оказывает своей союзнице величайшую честь, но затем соглашается, и обе женщины, довольные друг другом, снова садятся и слушают шум волн, гонимых усиливающимся ветром на берег Кронборга.
- Разумеется, будут бури, - после недолгого молчания говорит Королева София. - Но здесь мы в безопасности. Отсюда мы будем следить за всем, что происходит.
Эллен Марсвин соглашается.
Внутри и снаружи
Со смертью Магдалены, как только ее тело выносят и предают земле, на дом Тилсенов нисходит покой.
Словно все мы, думает Йоханн Тилсен, перенесли необычную болезнь, заразную лихорадку, которая возбуждала и едва не убила нас, но теперь лихорадка прошла и мы выздоравливаем. Мы все еще слабы (особенно Вильхельм и я). Мы быстро устаем. Мы выезжаем верхом не так часто, как прежде. Мы спокойно разговариваем за завтраком, обедом и ужином. Но мы знаем, что лихорадка не вернется и что со временем мы окончательно поправимся.
Желая изгнать запах Магдалены - из спальни, из кухни, из каждого уголка дома, - Йоханн сложил в сундук все ее вещи и одежду (красные юбки, башмаки, поваренную книгу, гребни и щетки, нижнее белье) и отправил его в Копенгаген, чтобы там их раздали бедным. Он не оставил ничего, кроме нескольких украшений, чтобы отдать их Улле, когда та подрастет; из них запах Магдалены, похоже, уже изгнан, будто эти броши и ожерелья были давно у нее отняты, а то и вовсе ей не принадлежали.
Время от времени Йоханн находит что-нибудь, что раньше проглядел, - носовой платок, ленту, - и эти вещи сразу выбрасывают. В доме больше не пекут пирогов и не пьют по утрам шоколад. Купальню на озере разобрали на доски. Сломанная механическая птица возвращена Маркусу. Он пускает в клетку жуков на случай, если птица вдруг оживет и захочет есть.
В конце апреля вместо долгожданной ясной теплой погоды на восточную Ютландию опускается серый туман. Он окутывает дом Тилсенов и плотной пеленой скрывает его от всех и вся.
Эмилия смотрит на туман с благодарностью. Ведь ее уже не интересует, что происходит в большом мире. Она бы предпочла, чтобы большой мир и вовсе не существовал. Ей бы хотелось услышать весть о том, что вся остальная Дания уплыла в море.
Теперь у нее есть своя роль в доме и в имении: она помогает отцу вести хозяйство. Они садятся за стол в гостиной и пишут распоряжения, сводят счета. Они не говорят ни о прошлом, ни о будущем - ни о Карен, ни о Кирстен Мунк, ни о Магдалене, - и разговоры их сводятся лишь к тому, что происходит из часа в час, изо дня в день. Мысль, что кто-то из ее прежней жизни может найти сюда дорогу через густой серый туман, кажется теперь столь невероятной, что Эмилия не хочет даже думать об этом. Иногда ей снится залитый солнцем птичник Росенборга, но она объясняет это тем, что прошлое может быть упрямым и властным, оно не желает, чтобы о нем забывали.
Но даже сны приходят все реже и реже. Просыпаясь утром и вспоминая, что Магдалена умерла, что Маркус делает успехи в занятиях, что отец добр к ней, как в былые времена, что Ингмар скоро вернется из Копенгагена, что она помощница в доме, как о том и мечтала ее мать, Эмилия понимает, что жизнь можно и нужно принимать такой, какова она есть.
Эта мысль приносит своеобразное удовлетворение, чему способствует и постоянный туман, окутывающий небо и землю. И когда ее курица Герда вступает в его белесый покров и скрывается из виду, Эмилия почти без сожаления смиряется с потерей птицы.