Механическое "Ку-ку" было всегда некстати, хотя если бы не были так реальны бабушкины сказки, кукушка, наверное, казалась бы даже забавной.
Часто Нина засыпала под бабушкины сказки, и воображение уже во сне дорисовывало волшебные картины.
"Бабушка, расскажи еще сказку", - снова и снова просила девочка.
Умудренная годами женщина улыбалась мягко и грустно. Выполнять настойчивую просьбу внучки было одновременно приятно и утомительно.
И вот тиканье часов незаметно сливалось с потрескиванием дров в буржуйке и становилось звуками и красками другой реальности - то солнечной поляной, то мрачными ущельями.
С каждым днем оживающие эти картины становились все реальнее. Все призрачнее, все прозрачнее - грань между былью и небылью.
- А что было дальше? - нетерпеливо спрашивала Нина.
- Дальше? - бабушка закрывала глаза, и голос ее звучал как будто издалека.
Эту сказку, о маленькой принцессе в незнакомой стране, бабушка начала рассказывать, как только казанскую грязь стыдливо прикрыл первый снег. И растаял. Но потом выпал новый - искристый и пушистый, как огромное облако.
- А потом маленькая принцесса постучалась в двери черного замка, - вкрадчиво продолжала бабушка.
В комнате гуляли сквозняки, как будто они жили здесь всегда. Непостижимым образом стужа проникала сквозь заклеенные белой бумагой окна.
- Дверь открыл великан, - продолжала бабушка и помолодевшим голосом тихо задавала вопрос. - "Скажите, добрый великан, как мне найти дорогу домой?"
Нина слушала с замиранием сердца, и ресницы ее удивленных и сосредоточенных глаз почти закрывали взметнувшиеся, как крылья ласточки, брови.
- Иди, девочка, через лес, - отвечала бабушка сама себе голосом великана. - А когда деревья станут реже, ты увидишь широкую реку. Она темна и глубока. Но на другом берегу… Там всегда светит солнце, там много цветов и птиц… Там живут добрые люди. Они и покажут тебе дорогу до…
Бабушка всегда засыпала на полуслове с улыбкой на бледных губах. А Нина сворачивалась калачиком у нее под боком и тоже улыбалась и ждала, когда бабушка проснется и продолжит сказку…
Голос бабушки с каждым днем звучал все слабее, как будто по капле его покидали силы.
В начале зимы голос бабушки заглушало даже тиканье настенных часов. И теперь еще более странной обитательницей комнаты казалась оловянная кукушка. Более странной, чем если бы это была обычная живая птица.
Нина знала: бабушка слабеет от голода.
"Съешь еще хоть ложечку", - уговаривала девочка.
- Я не голодна, - отодвигала бабушка внучке загустевшую сагу. - Кушай сама.
Нина знала, что бабушка лжет, хотя ее ослабевший голос и звучал убедительно. Даже, пожалуй, слишком убедительно. Но не от голода ли у седовласой исхудавшей женщины тряслись руки?
Еще Нина знала, что бабушка не ест сагу, чтобы оставить ей, и тоже отодвигала сагу, как будто кому-то третьему.
Вечером придет мама. Всплеснет руками. "Опять не притронулись!" Заставит-таки съесть сагу на двоих и сама, глядишь, проглотит пару ложечек. Мама тоже вон какая худая. Почти как бабушка, но молодая. Особенно в кремовом платье.
Это голод во всем виноват. Голод. Назойливый, холодный, как оловянная кукушка из часов, но гораздо хуже. Он рыщет по Казани день и ночь, как будто серый волк из сказки ищет новую жертву. И хочется уснуть под белым-белым одеялом - пушистым, как снег, и теплым, как белый пушистый котенок. И хочется завыть - по-волчьи громко-громко. Пусть кто-нибудь услышит и покормит белым-белым хлебом.
* * *
…Бабушка ушла из жизни незаметно. Тихо-тихо, как будто уснула. А может быть, она и перешла в мир иной во сне.
Нина спала рядом с ней. Проснулась, и не смогла разбудить бабушку. Это была ее первая встреча со смертью. За окном тихо падал снег. Той зимой Нине было только три года.
Четыре исполнится в марте. А потом станет четче грань между бытием и небытием. И появится страх того, что было до жизни. А пока прошлое не становится еще воспоминаниями, а разноцветно роится Настоящим, как будто бабочка быстро-быстро хлопает крыльями…
Чувства потери не было, как будто бабушка продолжала стоять за плечом в новом облике юной принцессы и рассказывала продолжение странной сказки, где были черный замок и солнце по ту сторону реки. Но плакала мама и братья напрасно пытались сдерживать слезы. Им было больно. И страшно.
Привычно роились снежинки, складывались в танцующие узоры, успокаивали холодными прикосновениями.
Белым саваном покрывали город сугробы. Город, в котором больше не было бабушки. В опустевший домик над рекой въехали другие люди, а часы с надоевшей кукушкой Наталья обменяла на муку.
Снова привычной поземкой потянулись зимние будни с противной сагой по утрам. Но не было звенящего трамвая.
Теперь часами Нина находилась в светлой комнате одна.
Вернее, она была бы одна, если б не было Розы.
С широко раскрытыми глазами Роза слушала сказки. И о Красной Шапочке и Сером волке, и о маленькой принцессе, попавшей в черный замок к великану…
- И потом она попала домой, и там ее ждали мама и братья, - придумала девочка окончание сказки, которую не успела рассказать бабушка.
И казалось, где-то в складках кремовых штор, как в таинственном светлом лесу, вот-вот напомнит о себе кукушка оловянным "Ку-ку".
Но в комнате дрожала тишина.
Утром, уходя на работу, Наталья закрывала дверь. Днем мама приходила на обед, возвращался из школы Толик. Зима таяла медленно, неизбежно, и вдруг застучала капелью по карнизам, ворвалась в распахнутые окна весна…
Глава 3
Серенький козлик
Звенящие ручьи уносили вместе с прошлогодней истлевшей под снегом травой печали и горести. "Больше не будет потерь", - обещали, как всегда опрометчиво, птицы, только-только вернувшиеся из далеких бесснежных краев, простирающихся где-то там, где кончается небо, и куда, за грань, похожую на коромысло, уплывают ладьи-облака.
Вместе с запахом сирени и первыми грозами май принес Нине и Толику нечаянную радость. Все соседские ребята завидовали им.
Еще бы! Теперь Нина и Толик могли ходить в цирк так часто, как только захотят. Они и сами чувствовали себя теперь редкостными счастливчиками.
Спасибо старшему брату и его маленькой тайне.
Однообразные казанские вечера вдруг засияли огнями, загремели трубами. Не жизнь, а бесконечный праздник.
Одно удивляло Нину и Толика. Как мог Сережа так долго скрывать такое? Но Сережа скрывал. Боялся, что скажет отец. Только с конца февраля хитро улыбался и стал подозрительно важный и даже как будто степеннее. А по обрывкам фраз угадывалось, что он скрывает от родных какую-то тайну.
И в конце апреля она перестала быть тайной.
Обычный казанский день, как это часто бывает, когда природа предчувствует май, звенел и пел солнечными струнами. Слепил глаза - так много было солнца и радости. И предвкушения. Ведь скоро праздник. Первомай.
Это почти то же самое, что 7 ноября.
Де-мон-страция.
Нина с трудом выговаривала длинное слово, которое обещало красивое зрелище из окна.
Осенью (Нина запомнила этот день так же хорошо, как елку в доме Ляли) было много шаров - целая улица. Красных. Синих. Желтых. Зеленых.
И флагов тоже много. Ярко-красных. И всем было весело.
Люди несли большие портреты. Это лицо (дедушка Ленин!) знает каждый ребенок. А трубач смешно раздувал щеки и медно выплескивал веселые и торжественные марши. Задорные ритмы звали за собой, обещали какую-то новую, светлую жизнь. Но это будет нескоро. Очень-очень нескоро.
А через несколько дней улица опять будет красной и немного - сине-желто-зеленой. Нарядной. А значит, и в доме все должно быть чисто. Празднично. Поэтому мама стирала белье.
Наталья сосредоточенно терла пятно, видимо, от варенья, которое неизвестно как (в доме и варенья-то не было) умудрился посадить Сережа на рукав почти новой рубашки.
Пятно не поддавалось, и Наталья еще усерднее орудовала мылом.
Сережа вошел, как ни в чем не бывало, в дверь, как всегда, незапертую, крадущейся, пружинистой походкой, как у дикой кошки, готовой в любую минуту к прыжку. Хитро сверкнул глазами на сестренку.
Девочка в темной, какого-то неопределенного цвета, как у мамы, одежде играла с куклой в платье розовом, как леденец.
Почему-то в тот день Сережа решил подпоясаться, хотя поясов давно не носили, а на груди у него что-то копошилось под рубахой.
- Смотрите! - тоном конферансье объявил мальчик и ловко, как фокусник, одним движением развязал узел на поясе.
Что-то мокро ударилось о пол, испуганно закопошилось. Наталья вскрикнула и в секунду запрыгнула на стул. Нина с визгом вскарабкалась на кровать. На полу извивались длинные чёрные змеи.
Сережа остался доволен произведенным эффектом. Заливисто засмеялся, но тот час посерьезнел: матери и сестренке, явно, было не до смеха.
- Что вы испугались? Это же ужи, а не ядовитые змеи! - нашел он, чем успокоить и принялся собирать ужей с пола и заталкивать обратно, за пазуху. Рептилий было пять, и все они с трудом вместились за пазуху худому, но довольно крепкому мальчишке.
Но ни мать, ни сестру этот довод не утешил. Для них что ужи, что гадюки - все одно!
- Эх вы! - расстроился Сережа (не такой веселой, как он ожидал, вышла шутка) и солнечным зайчиком выскользнул за дверь.
А вечером мальчика встретили сдвинутые брови отца.
Черные, густые (такие соболиными еще называют) они напряженно вытянулись в струну. Только тронь…
И Сережа виновато молчал.