Солдаты вскочили и, для чего-то оправляя смятые, сбитые от лежания на земле кителя, тревожными, сухими глазами стали смотреть вперед, туда, где кипел и грохотал рукопашный бой.
- Вторая, вперед, бегом а-рр-ш! - крикнул чей-то знакомый голос, но Небольсин не узнал его и, выдергивая из ножен шашку, вместе со всеми побежал вперед.
Атака егерей была отбита. Пока подходили из резерва роты, ворвавшийся в сады батальон был смят и отброшен за мост. Несколько солдат, успевших залечь за камни, еще отстреливались из-за своих прикрытий, но расстроенные, смятые роты уже откатились на набежавшие сзади резервы. Бой затих. Сады снова замолчали, и только отдельные выстрелы да черневшие по берегу убитые напоминали о горячей схватке. Зато наверху сильнее трещали залпы. Куринцы, занявшие проходы и хребет горы, продольным, залповым огнем и частой картечью громили аул, и дважды бросавшиеся в шашки чеченцы, не дойдя до русских, были разметены. Пулло передвинул свой штаб вперед и, сидя на барабане, диктовал приказ всем трем группам, окружившим аул.
- Ровно в двенадцать часов пополудни всем батареям вверенного мне отряда открыть сильнейший огонь по аулу и через тридцать минут канонады, то есть в половине первого, по сигнальной ракете, данной мною, одновременно атаковать с трех сторон аул и…
- Кажется, парламентеры едут, - не отнимая от глаз подзорной трубы, проговорил Голицын.
Со стороны аула ехали трое конных. Один из них держал огромный зеленый значок с вытканным в углу полумесяцем. Другой размахивал белым шарфом и что-то кричал, но крика его нельзя было разобрать. Кто-то встал и, подняв над головою фуражку, пошел через мост навстречу выезжавшим из садов всадникам.
- Кто это? - опросил Пулло.
- Егерский офицер. Смелый малый, - передавая трубку полковнику, сказал Голицын, но адъютант, разглядевший офицера, подсказал:
- Поручик Небольсин, второй роты егерского полка.
Выстрелы смолкли, и даже наверху, на хребте, затихла орудийная стрельба.
Офицер подошел к конным, и через минуту все четверо перешли мост, откуда конные, минуя залегшие роты, направились к ожидавшему их Пулло.
- Почему вы напали на нас? Разве у нас с русскими война? - приподнимая папаху, опросил пожилой чеченец, обращаясь к Голицыну, принимая его но яркой гвардейской форме за начальника отряда.
Переводчик, мирный темиргоевский чеченец, перевел его слова. Двое других, не слезая с коней, держали в поводу лошадь говорившего.
- Разбойничьи шайки дерзнули посягнуть на жизнь русских воинов и за это аулы, укрывающие преступников, будут преданы огню и мечу! - ответил Пулло, с любопытством разглядывая чеченцев. Переводчик, видимо с трудом понимая его слова, стал что-то длинно и суматошно говорить, но чеченец остановил его и коротко сказал:
- Мы не абреки. Наш аул трудится мирно, и все, что вы видите вокруг, - он повел рукою по сторонам, указывая на обширные сады и возделанные нивы, - все это сделано нашими руками. Если в большом ауле и есть несколько бездельников, то почему мы все должны отвечать за них?
- Русская кровь, пролитая ими, вопиет о мщении, - выслушав переводчика, холодно сказал Пулло и посмотрел на князя Голицына, молча наклонившего голову. Чеченец нахмурился.
- Мы согласны выдать аманатов.
Пулло покачал головой. Чеченцы переглянулись и что-то тихо сказали друг другу.
- В ауле много женщин, детей и стариков. Разве они повинны в чем-нибудь?
- По приказанию его высокопревосходительства генерала Ермолова выход из аула разрешен только жителю сего аула - чеченцу Бекбулату Хаджиеву из Грозненского менового двора, со всей его семьей.
- А остальные? - выслушав переводчика, коротко спросил чеченец.
- Подвергнутся экзекуции, - так же коротко ответил Пулло.
Наступило молчание. Адъютант отряда протянул чеченцу пропуск для Бекбулата, но делегат, словно не видя протянутой руки офицера, снова сказал:
- В таком случае пропустите наши семьи в горы.
- Нет! Генерал Ермолов приказал наказать мятежников, и аул Дады-Юрт будет разрушен. Разговоры излишни, - сказал Пулло и отошел к группе штабных офицеров, слушавших их.
- Хорошо! Вы увидите, как умирают чеченцы, - просто сказал парламентер и, легко вскочив в седло, иноходью поехал обратно к аулу.
Когда конные переехали мост, Пулло повернулся к адъютанту и продолжал диктовать приказ:
- "…атаковать с трех сторон Дады-Юрт и по взятии разрушить и сжечь его до основания. Пленных не брать, окромя уцелевших от огня скота, детей и женщин. - Полковник Пулло".
- Ну что? Сговорились? - спросил возвращавшихся чеченцев Небольсин, но пожилой сумрачно глянул на него и, прищурившись, не отвечая, отвернулся.
Конские крупы мелькнули на мосту и быстро понеслись вверх по дороге, шедшей в сады.
- Ложись, ваше благородие. Сейчас стрелять станут, - предостерегающе крикнули из цепи. - Озлились гололобые!
- Намяли, видно, холму!
- Тут, гляди, всем достанется, - неопределенно обронил крайний солдат, около которого прилег Небольсин. Солнце уже поднялось над головой, и отвесные, палящие лучи прожигали холст кителей.
"Близко полдня", - подумал поручик, и солдат, словно угадав его мысль, сказал:
- В крепости, поди, к обеду зорю бьют!
Другой голос, очень знакомый, только что предупреждавший об опасности, многозначительно подчеркнул:
- Ты гляди, чтоб тебя тут не накормили!
В цепи засмеялись.
- Чечены накормят! Мало не будет, они насытят. С ихова обеда кабы без головы не остаться.
Из-за плетней показались головы людей, жадно вглядывавшихся в подъезжавших чеченцев. Из садов, из оврага их окликали тревожные голоса. У самого аула прямо под ноги коня бросился пожилой босой чеченец, державший в руке дымящееся ружье. Его напряженный взгляд, дрожащие губы и срывающийся голос выдавали волнение.
- Ну что, Махмуд, уйдут русские?
Пожилой чеченец, ехавший первым, поднял на него сухие, озабоченные глаза и молча покачал головой. Босоногий отшатнулся. Его глаза округлились, лицо посерело.
- Почему? Что им нужно? - упавшим, срывающимся голосом спросил он.
- Они хотят перебить нас. Так приказал сардар Ярмол. - И иронически добавил: - Кроме семьи Бекбулата…
Из садов высыпали чеченцы. Над плетнями стояли люди. Слова делегата были так неожиданны и жестоки. Все молчали, не находя, что спросить. И только босоногий выкрикнул уже надсадно и с тоской:
- А наши семьи, а дети?
Взоры всех впились в суровое лицо делегата. Он вздохнул, тронул повод и, уже отъезжая, крикнул:
- Всех! Теперь нам осталось одно - умереть. - И, ударив коня плетью, помчался вверх к мечети, где его ждала взволнованная, тревожная толпа.
У мечети стояли люди. Это были жители верхнего аула. Возбужденные, озабоченные, встревоженные, они с надеждой и тревогой смотрели на подъезжавших всадников. Никому из них не хотелось умирать в этот прекрасный день, когда светило горячее солнце, зеленели и наливались сады и тучным желтеющим морем колыхались созревшие нивы.
Как только первая атака была отбита, богатеи решили сейчас же отправить к русским делегацию упросить начальство пощадить аул, и жители были уверены, что удастся сговориться о перемирии. Были приготовлены аманаты и подсчитано примерное количество скота, которым можно откупиться от наказания. И поэтому, несмотря на то, что аул был окружен со всех сторон, обстрелян артиллерией и атакован, жители были уверены в том, что русские, не желая больше проливать своей и чужой крови, удовлетворятся денежным выкупом, отбором аманатов, захватом скота и продовольствия.
Но быстрое возвращение посланных, их хмурые, суровые лица и зловещая неподвижность залегших под аулом русских цепей не предвещали ничего хорошего. Состояние тревожной тоски охватывало людей. Жены и дети, забившиеся в ямы и подвалы, связывали, делали беспомощными мужчин. Внезапное появление отряда отрезало путь отступления. И только теперь поняли они, что, окруженные, отрезанные от гор, почти безоружные, без артиллерии и резервов, они должны будут согласиться на все, решительно на все требования врага, вплоть до переселения на плоскость.
- Люди! Правоверные! Русский генерал не хочет даже разговора о мире. Да и не для того они пришли сюда. Никакие просьбы и разговоры не помогут. Они пришли уничтожить и сжечь аул.
Вздохи и стенания раздались отовсюду. Из-за плетней и каменных оград смотрели люди; голос чеченца, мощный и звонкий, разливался далеко, и даже женщины, прятавшиеся в саклях, слышали его. Плач и всхлипывания раздались сильней. Где-то совсем близко закричал ребенок, и его плач хлестнул о стены мечети. Чеченцы, насупившись, молчали. Страшная минута конца подошла к ним, и они это поняли только сейчас, после бесстрастных слов своего посланца.
- Да что же, есть ли у них бог, у этих нечестивых свиноедов? - всплеснув руками, спросил один из стариков, в волнении оглядывая других.
- Может быть, ты, Махмуд, не так объяснил генералу…
- За что жечь аул? - раздался чей-то молодой, тревожный голос.
- Пошлем снова… - неуверенно предложил кто-то.
Махмуд, не слезая с коня, безнадежно махнул рукой и, оглядывая тревожных, взволнованных, бормочущих людей, сказал:
- Ничего не поможет, приказано уничтожить наш аул. - И, презрительно усмехаясь, он горько добавил: - Они пожалели только одного Бекбулата и его семью.
Люди зашумели. Кто-то сделал движение. Чеченец продолжал:
- Да, Бекбулат, тебе русский генерал одному из всего аула разрешил с семьей уйти отсюда.