ЗАВЕРБОВАННЫЙ ЖИД"
препотешной, разнохарактерной, комической, пантомимной, дивертисман, с принадлежащему к оному разными ариями, русскими, казацкими, литовскими и прочими танцами.
За сим приказный Моздоцкого казачьяго полка Адриян Чегин на глазах у всех проделает следующие удивительные штуки:
В дутку уткой закричит, в ту же дутку забрешет по-собачьи, пустым ртом соловьем засвищет, заиграет бытто на свирели, кошкой замяучит, медведем заревет, петухом заквохчет, как подшибленная собака завизжит, голодным волком завоет и совою кричать примеца.
Тарелку на палку уставя, а сею последнюю на нос, крутить будет, палкой артикулы делать бытто мажор и многое протчее проделает, а в заключение горящую паклю голым ртом есть примеца, и при сем ужасном фокусе не только рта не испортит, в чем все убедица могут, но даже и грустнаго вида не покажет.
За сим поручик артиллерии Отрешков 1-й расскажет несколько прекуриозных разсказов из разных сочинений, а в заключение всево, опосля хора партикулярных, воинских песен и припевов гребенских казаков, уважаемые гости, господа офицеры с фамилиями своими, почтительно приглашаются к ужину в сад, в конец липовой аллеи, туды, где в своем месте расположена гарнизонная ротонда.
С почтением
афишу сею подписал
хозяин собрания и подполковник
Александр Денисович Юрасовский".
Копии с этой зазывательной афиши силами штабных писарей были размножены в двенадцати экземплярах, и уже к обеду весь гарнизон - офицеры, чиновники и духовенство крепости и слободы - читали расклеенные на заборах и стенах листы.
Немногочисленные гарнизонные дамы - жены и дочери осевших на Кавказе офицеров, свыше месяца готовившиеся к этому торжественному дню, заволновались.
Уже за три недели до вечера местная портниха армянка "Мадам Мери Ротиньянц из Парижа" была расписана по часам и еле успевала посетить своих требовательных и взволнованных заказчиц, разъезжая на захудалых полковых дрожках, предоставленных ей на это время устроителем вечера подполковником Юрасовским.
Несмотря на то, что верстах в десяти от крепости уже кончались "мирные" и "замиренные" аулы, несмотря на то, что между крепостями, укреплениями и станицами нельзя было двигаться обозам и оказиям без сильного прикрытия, несмотря на то, что весь Кумух, вся Табасарань, Авария и Андия глухо волновались и ежеминутные стычки с горцами грозили перейти в длительную и тяжелую войну, несмотря на все это, дамы, занятые мыслями о предстоящем веселом празднике, позабыв и горцев, и ожидавшуюся персидскую кампанию, и окружавшие опасности, горячо и заботливо готовились к нему.
Уже в пять часов вечера к штабу, в главном зале которого должна была состояться "пантомимная пиэса", стали стекаться любопытные. В большинстве это были отставные, административно поселенные здесь солдаты и их семьи. Мастеровые, армяне со своими неразговорчивыми, закутанными в платки женами да городские кумыки, достаточно обрусевшие вокруг русских полков и успешно торговавшие с ними. Горцы, приехавшие на базар из близлежащих аулов и заночевавшие здесь, казаки, драбанты, персы-чернорабочие, вместе с нестроевыми и штрафными копавшие землю на казенных работах и прокладывавшие военные шоссе. Звонкоголосые мальчишки, туземные менялы, маркитанты и гулящие женщины - все шли сюда, чтобы, рассевшись на траве и на камнях под окнами здания, глядеть, как в большом доме будет веселиться начальство.
Съезд начался поздно. И суетившийся, взволнованный возложенными на него обязанностями штабной адъютант подпоручик Петушков не раз растерянно сбегал вниз, ожидая на "парадном" гостей. Его завитая и припомаженная полковым куафером, кантонистом Цыпкой голова потеряла лоск, и развившиеся от беготни и волнения волосы намокли от пота. Он поминутно подносил ко лбу надушенный платок, стирал капельки выступавшего пота и, срываясь с места, носился по зданию, стараясь поспеть и к музыкантам, и на кухню, и за кулисы, туда, где среди крепостных актрис была его, как он, значительно вздыхая, любил повторять, "душенька Нюшенька" - крепостная балерина и наложница полковника князя Голицына, которую вместе со всей труппой возил за собой князь, уже с полгода назад прикомандированный из Петербурга к войскам Кавказского корпуса.
- Гос-с-поди!.. - в тысячный раз простонал считавший себя несчастным подпоручик, выглянув из окна. - Никого!.. Черт знает что такое! Ведь через полчаса прибудет его превосходительство… - Он тоскливо оглянулся по сторонам и, желая сорвать на ком-нибудь накопившуюся досаду, внезапно накинулся на прибивавшего к полу ковер солдата: - Ты чего расстучался, чертова харя!
Солдат испуганно вскочил и, вытягиваясь, быстро-быстро заморгал глазами, но шум приближающихся по лестнице шагов обрадовал адъютанта, и он опрометью кинулся к двери.
- А-а… ну, слава богу… - заглядывая вниз, сказал он. - Наконец-то хоть один пожаловал. А я уже совсем было встревожился.
- Словно ты не знаешь нашей гарнизонной аристократии. Ведь у них прийти раньше другого почитается пропащим делом. Моветон! - рассмеялся вошедший и, оглядывая зал с четырьмя зажженными люстрами, с рядами стульев и скамей, с массою прибитых к полу и развешанных по стенам ковров и паласов, слегка прищурился и удовлетворенно сказал: - О-о! А у тебя, брат Петушков, устроено не худо!
Подпоручик расцвел. По его вытянутому лицу пробежала довольная улыбка.
- Это что! Вот ты погляди, как мы ротонду разукрасили. И цветов, и ковров, и мутаков, и шелку, и все это в таком ласкательном взору антураже исполнено, что просто сказка! - захлебываясь, скороговоркой заговорил он. - А над столами люстры с восковыми свечами, над ними флаги, а надо всем царский вензель "Н" весь в огне, но огонь, ты имей на сие внимание, зажигается не сразу, а к моменту тоста за великого государя. Вокруг вензеля свечи в лампионах, а от них восковой шнур, и прямо ко мне. Понимаешь? Моя выдумка! Я гляжу на Юрасовского, и, как только генерал подымет тост и скажет слово, все "виват!", "ура!", гимн, а тот мне глазом знак, - я и зажигаю шнур. И вензель весь в огнях и сияниях, а за окном, в саду, в парке, под окнами ракеты!! Понимаешь? Мельницы вертящиеся, хлопушки в три огня, зеленый, синий и красный, и все в этот момент! А? Правда, дивно? Моя выдумка. Кабы не я, нет сумнения, этот тюфяк Юрасовский сего в разумение б не взял.
Он огляделся по сторонам и, принижая голос, сказал:
- А там, - указывая на чуть колыхавшиеся суконные кулисы с двуглавым орлом посреди, - там что-о-о!! - Подпоручик в восторге даже закатил сузившиеся глаза. - Чу-до! Прямо, мон шер, чу-до, и больше ничего. Девки-ахтерки в газу, понимаешь, здесь да тут вот прикрыто совсем маленьким тюником, а остальное…
Он даже присвистнул, но, заслыша подкатившие к парадному дрожки, топот копыт и отдельные голоса, заторопился:
- Бегу, мон шер, после доскажу, а нет, так лучше я потом тебя в каморку сведу, что рядом с уборной. Поглядишь, как ахтерки одеваются. - И уже на бегу, делая серьезные глаза, подпоручик сказал: - Но, чур, Небольсин, на мою Нюшеньку глаз не запускать… Не позволю!!
Его длинная фигура пронеслась через зал и исчезла в дверях.
Небольсин, тот самый поручик, что в сумерках заходил к ушедшему в караул Родзевичу, засмеялся и, слегка покачав головой, прошел к окну и стал глядеть вниз на освещенное парадное, у которого толпилась праздная, любопытная толпа. Копошилась наводившая порядок полиция. Налаживая инструменты, продували трубы и флейты музыканты, стучали колеса подъезжавших экипажей и звонко топотали подковы коней.
Съезд уже начался, и под трепетным светом лампионов и свечей заколыхались широкие поля дамских шляпок, послышались уверенные приближающиеся голоса кавалеров, звон шпор, смех, отдельные возгласы. Съезд начался, и подпоручику Петушкову не было больше основания волноваться.
Глава 6
Сад был странный и необычный. Такой, какого он не видел еще ни разу до сих пор. Круглые и звездчатые газоны с оранжевыми цветами, на которых сидели бабочки с изумрудными головками и веселыми золотыми крылышками. Высокие пальмы гордо разбросали свои мохнатые кроны, над кустами персидской сирени и желтыми чайными розами зеленые пчелы и юркие шмели носились в солнечных бликах, отливаясь радугой золотой пыли. Черный негр, страж таинственного сада, стоял у врат с серебряной алебардой в руках, но когда удивленный Родзевич остановился перед ним, он увидел, что вместо человеческой головы у негра была птичья, с загнутым клювом, слегка напоминающая голову какаду.
Он скосил один глаз на изумленного Родзевича и молча, с видимым почтением, откинул в сторону алебарду, делая приглашающий жест.
Дивная неземная музыка огласила воздух, и очарованный ею поручик, держась рукой за сердце, ступил через порог, идя по блестящей ледяной, окаймленной снегом дорожке, посреди одуряющего запаха жасмина, сирени, роз и настурций. Сильнее заколыхались чайные розы, громче запели райские птицы, сидевшие на ветвях, и очарованный, полный любовного трепета Родзевич бросился вперед, к беседке, над которой пышный плющ затейливо обвил кудрявые ветви в дорогой для него вензель - С и Н - "Нюшенька и Станислав"…
Но ноги не повиновались, и, скользя, расползались по льду. Было почему-то холодно и неловко, а гипсовый амур, сидевший над входом в беседку, вдруг нагло рассмеялся и, отбросив в сторону свой колчан, встал и, вырастая и преображаясь, превратился вдруг в полковника князя Голицына и, грозно поводя пальцем перед самым носом поручика, гневно сказал:
- Ну, нет-с, государь мой… Ню-шень-ки вам не видать-с.