Холмогорцы, раздевшись и распоясавшись, отдыхали одни на полу в избе на соломе, другие на полатях. Топилась огромная, в полчетверть избы, печь. Дым валил в хайло и расстилался густо и ровно под потолком, уходя в открытую дощатую дымницу, из которой несло холодом. На шестке рядами стояли глиняные горшки и корчаги. Хозяйка ухватом то и дело передвигала их с места на место. Варилось варево и похлебка хозяев. Никифор только что вернулся с реки, проверил верши и принес крупных мороженых щук. Покупателей на рыбу не нашлось: своей двинской достаток.
- Да уж от холмогорцев не разживешься. Знают денежке цену! - сказал Никифор, выкидывая щук в холодный чулан.
Между тем многие из постояльцев громко всхрапывали. Федоту Шубному не спалось. Отогревшись, он оделся и вышел посмотреть на деревню Мегру, на здешние порядки, на житье-бытье прионежских мужиков. Деревня ему приглянулась: она была больше Денисовки. Избы у всех крепкие, просторные, хозяйственных построек вдосталь. Но изба с постоялым двором была не похожа на другие: и лес, древний, сосновый, толще, и двор для лошадей и повозок длинный-предлинный, не как задние клети у остальных соседей. И подполье высокое, теплое, и в открытые окошечки из подполья исходит запах кислого молока, квашеной капусты и непросоленной рыбы. Оттуда же слышится телячье мычанье и блеянье овец.
"Богат домище, хоть и староват слишком", - подумал Федот и стал рассматривать резные наличники у окон и двухаршинный навес над передом, оберегающий стену от дождя, тоже резной и раскрашенный в четыре краски. Над занесенной снегом крышей высоко вздымалась деревянная труба с резным верхом, похожим на шапку боярскую. А дым из-под этой шапки кудряво ложился вдоль охлупня, украшенного с конца вытесанной из дерева лошадиной головой с рогами от настоящего лося. Федот обошел снаружи и тщательно высмотрел всю избу со всеми ее клетями и подклетями, с чуланом, сараем, двором и придворком, вернулся в избу.
- Ну и хоромина у тебя, хозяин! - восхищенно сказал Федот, обметая веником снег с валенок. - Крепость, а не изба! Вроде бы и обновить пора, а держится, и будет еще долго стоять. Сколько лет стоит?
- Да как сказать, - степенно отозвался хозяин постоялого двора. - Строил избу отец моего прадеда. Когда в Смутные годы литовские да польские воры шли грабить ваши Холмогоры и Кириллово-Белозерский монастырь, тогда избе этой было годов, так, тринадесять. Да, посчитай, от Смутного времени прошло ни мало ни много годков сто сорок с хвостиком… Теперь считай сам: строилась моя хоромина при Грозном-царе. Его пережила, сына его Федора, да Бориса Годунова пережила, да опять Федора, который царствовал шесть недель; я не считаю Гришку Расстригу, Шуйского тоже не считаю за царя. Начнем с Михайлы Романова, дальше Алексей, еще Федор, Иван с Петром вдвоем царили, потом Великий Петр (без Ивана), потом вся эта неразбериха царственная и вот ныне Елизавета… Сколько же это моя изба царей пережила? - пригибая к ладони толстые закорузлые пальцы, спросил Никифор. - Почитай, государей десяток!.. А ты говоришь - обновить пора. Нет, голубчик, постоит еще… Думаю, что и меня в домовине отсель вынесут, как и прадеда, и деда, и отца, и прадедова батьку… Вон у меня дочь Аннушка выросла, возьмем приемыша - зятя в дом, тот уж пусть после моей смерти распоряжается. Благо для нового дома сруб готов. Под сугробами не видать, а тоже лесок на срубе не тоньше десяти вершков!.. Аннушка, где ты?! Ну-ка подай мне студень да кваску жбанчик! - крикнул Никифор.
- Да студень-то еще не застыла, - послышался девичий голос из горницы, отделенной от большой передней избы стеной и скрипучей раскрашенной дверью. - Не хошь ли, тятенька, костей мостолыг с козонками поглодать, пока студень стынет?
- Давай, давай, тащи, да побольше.
Дверь распахнулась. На обратной ее стороне, освещенной огнем, полыхавшим в печи, Федот приметил красочно расписанное чудовище с тигровой мордой и хвостом акулы. А перед чудовищем цветы с самыми разнообразными плодами, какие трудно себе представить. Держа перед собою деревянный поднос с костями, от которых шел пар и вкусно пахло говядиной, вошла Аннушка и поставила эту незамысловатую еду на стол.
- Кушай, родименький батюшка! - и поклонилась учтиво, чуть ли не до столешницы лбом.
- А ты садись, Аннушка, с нами, - предложил отец, - да подай вилку вот этому парню. Может, поест тоже.
Аннушка вышла в горницу, скинула с головы повойник, напялила на голову жемчугом усыпанный кокошник, взглянула в зеркальце мимоходом и, достав из шкафа-блюдника три деревянные вилки и глиняную чашу для Федота, вернулась к столу, невесть почему разрумяненная.
- Глянь-ко, Аннушка, не приглянется ли этот постоялец, не взять ли его в дом? - шутливо начал отец разговор. - Парень, видать, не из худых. Слышно, пробирается в Питер искать счастье. А счастье-то, может быть, здесь, в нашей Мегре, да на моем дворе.
- Да, он у нас не плох жених, золотые руки, косторез, работяга и в грамоте смышлен, - вмешался в разговор кто-то из проезжих холмогорцев, лежавших на пучках соломы.
- Косторез? Это не худо, - отозвался Никифор, с любопытством разглядывая Федота. - Ремесло это хорошее, доходное. Можешь из этих мостолыжек вилок наделать? - спросил он Шубного.
- Могу, если успею, пока не стихла метель да в путь наши не тронулись.
- А куда тебе, парень, торопиться, живи, обыкнешь, полюбится. Поп вас с Аннушкой всегда окрутит, - опять как бы в шутку сказал Никифор. - Не зря же ты весь дом оглядел со всех сторон, и на чердаке косы, грабли и даже веники сосчитал…
- Ну, этого, хозяин, не было! - возразил Федот.
- А и было, так не беда! - воскликнул хозяин. - У Никифора Першакова есть чего посмотреть. У невесты пять коробов всякого добра. Один проезжий каргополец за этот кокошник мне жеребца отдавал трехлетка. А у девки четыре таких кокошника - сплошь жемчуг!.. А и сама она недурна, как видишь, и работяга - вся в отца. А побывай у них на вечерней посиделке да полюбуйся, какие кружева вяжут-плетут питерским господам на воротнички да нарукавнички!..
- Тятенька, не хвастай, нехорошо, - стыдливо проговорила Аннушка. - Какое уж наше плетение зимой при лучине. Пыль да копот, кружева за полцены не берут. Весной, летом плести - другое дело, да времени тогда нет.
"А ведь и в самом деле девка, кажись, добра, здорова, и место тут не бедное, живи-поживай да богатство наживай… Чем в Питере ловить журавля в небе, так не лучше ли здесь ухватить синицу в руки?" - подумал Федот и еще пристальнее стал присматриваться и прислушиваться к Никифоровой дочке. До вечера он мог бы из кости выпилить две-три вилки и отшлифовать их. Но сделал только одну, довольно изящную, и на черенке надпись учинил: "От проезжего Федота - Аннушке Никифоровой, дочери Першаковой". Та от удовольствия расплылась в улыбке, поблагодарила и сказала:
- До утра всяко не уедете с нашего двора, то милости просим к нам вечерять, парни-девки соберутся. У нас так каждый вечер попеременно. Сегодня вечеряем у Козулиных в избе. С краю, около мельниц. Милости прошу…
Девки вечеряли, плели кружева, пряли пряжу; между делом и пляску затевали под игру дудошников, и песни спевали, от которых Федот подчас чувствовал себя неловко. А девахи, выросшие на бойком месте, на широкой проезжей дороге, видавшие разных людей, напевали на знакомые лады песенки, пристраивая слова к тем песням с прямым намеком и смыслом:
Ой, сказали про девицу
Небылую небылицу.
А я только пошутила -
Холмогорца полюбила.
Полюбила бы всурьез,
Да его черт мимо пронес!..
Ой, наряжусь-оденуся,
Куда, не знаю, денуся.
Не пойти ли с горюшка
На край студена морюшка?
Или в леса дремучие,
В болота зыбучие?..
- Анна, перестань парню досаждать. Парень-то больно добер. Ты другое ему спой.
- Добер Федот, да совсем не тот. Не здешний, - ответила Аннушка девахам-соседкам и с их помощью затянула старинную песню:
Вдоль по озеру лодочка плывет,
Разукрашенная насадушка.
А во той насадушке паренек сидит,
Он сидит на корме с каленой стрелой,
На стрелу слова наговаривает:
- Ты лети, лети, каленая стрела,
Ты убей, убей, каленая стрела,
Лебедь белую на возлете,
Гуся серого на озере.
Попади, стрела, без промаха
В сердце девичье несчастное…
В железном светце, над старым корытом с водой, ярко горели две длинные полосы тонких березовых лучин. Лучины, потрескивая, догорали, их сразу же заменяли новыми из огромного пучка. И было от того древнего освещения светло, тепло и пахло легким угарцем. Далеко за полночь просидел Федот на этой посиделке. На постоялый двор, по сугробам и ухабам, шел он вместе с Аннушкой. Оба молчали, чувствуя, что хотя и вместе идут, но им не по пути. А на постоялом хозяин весь тот вечер выпытывал у холмогорцев о проезжем парне и, убедившись окончательно в его доброте и приличии, поставил в горнице на стол орленый штоф вина и ждал постояльца и Аннушку с гулянки. А потом пригласил его в горницу и с глазу на глаз без обиняков прямо сказал:
- Полюбился ты мне, парень, оставайся у нас… Давай-ка по чарочке. Мне за такого парня единственную дочь не жалко. И был бы ты мне и зять, и как сын родной. Вот…
- Спасибо, хозяин, за доверие, большое спасибо. От такой девицы, как Аннушка твоя, и от такого места грех бы отказываться, но не те у меня думки. В столице учиться надобно. От отца я слыхал, что вот таким манером наш земляк Михайло Ломоносов чуть в молодых годах не женился. А сколько ему невест было!.. Ушел и выучился. Знаменитость…