Во хмелю и в табачном угаре расшумелись мужики-поморы, продолжая проклинать и ругать за самоуправство Шувалова и англичанина Гома за грабеж, узаконенный контрактом. Шубной и Дудин, отведав соломбальской бражки и подкрепившись пирогом с треской, вышли прогуляться на свежий воздух. С Белого моря дул ветер. На Мосеев остров набегали волны-беляки. У причалов в устье Кузнечихи покачивались, кланяясь мачтами и всей оснасткой, иностранные корабли. Друзья-приятели не спеша шли в сторону Адмиралтейства и флотских казарм. Дудину подходило время возвращаться, чтобы, избави бог от неприятностей, не опоздать к проверке. После недолгого молчания Федот сказал:
- А ведь пройдет годов десяток, и этот самый Гом лучшие леса у нас все выведет. Мужики не зря вопят.
- И раньше всего корабельную лиственницу да мачтовые сосны повыбирает. Корабельный лес в самой высокой цене у иноземцев, - понимающе добавил Дудин.
- При покойном государе Петре Первом не было иноземцам потачки. Он берег корабельные леса… Он бы никакому Шувалову не дал опростоволоситься. С головой был царь. Его и Ломоносов восхваляет в стихирах.
- Как же, знаю, - живо отозвался Дудин, - у моего батьки есть список рифмованный; от самого Ломоносова с его слов про Петра так записано:
…С каким усердием отечество любя,
Ужасным подвергал опасностям себя:
Смотря весь смертных род, смотря земны владыки,
Познают, что монарх, и что отец прямой,
Строитель, Плаватель, в полях, в морях герой.
Только вот мало ему бог дал веку, рано умер. Ты, Федот, почитай ту книжицу о его "Монаршей воле". Есть чего уразуметь. Там и о науках сказано - в назидание добрым людям на полезные дела.
- И прочитаю, и в памяти сохраню. Не знаю, когда и чем смогу отдарить тебя за те книги…
В поздний вечерний час у караульной будки при входе в казарму расстались они, и очень надолго.
Последнее лето и последнюю осень без тревог и забот провел Федот Шубной в родной Денисовке. Как ни весело было играть и плясать на гульбищах, рассудок подсказывал ему: надо ехать в Петербург, в люди. Там больше свету, больше простору. Только не трусь, и все будет по-твоему. Михайло-то Васильевич вон как шагнул!
Глава четвертая
Сборы в дальнюю дорогу были невелики. Он взял с собою мешок ржаных сухарей, узелок костяных плашек и полдюжины моржовых клыков. Весь незатейливый косторезный инструмент: рашпилек, втиральник, пилку, сверло, стамесочку и еще кое-какие мелочи - он разместил в боковых карманах. За голенища бродовых сапог спрятал самодельный нож и деревянную ложку с толстым черенком. Паспорт сроком по 1761 год бережно завернул в тряпицу и зашил в полу кафтана. Сложив мешок с дорожной снедью на воз соседа-попутчика, простившись с родней и соседями, Федот Шубной тронулся за обозом поморов в Петербург.
Зимняя дорога из Холмогор на Петербург проходила через густые леса и выжженные подсеки Карголольской округи, сворачивала мимо Белого озера на Вытегру, Ладогу и дальше прямиком вела в столицу. При хорошей погоде, без оттепелей и метелей, поездка от Холмогор до Петербурга занимала целых три недели. По пятьдесят верст в день вышагивал Федот за возами. Там, где дорога спускалась под гору, добродушный возница позволял ему вскакивать на запятки и ехать стоя. Но был и такой уговор: воз в гору - Федот и возница вместе должны помочь лошади. Тогда, встав по сторонам и ухватившись за оглобли, они оба, присвистывая и покрикивая на лошадь, помогали ей подняться на угорье.
Обоз в пятьдесят подвод тянулся по дороге неразрывной цепью. Останавливались возчики на ночлег в редких попутных деревнях. На постоялых дворах покупали сено, овес и подкармливали лошадей. Сами же мочили в студеной воде соленую треску и ели ее с подорожными сухарями. Спать ложились - одни на полати, другие вповалку на разбросанной на полу соломе. С морозу и после долгой дороги Федот спал на ночлегах столь крепким сном, что его не только можно было догола раздеть, но самого вынести из избы, а он и не шелохнулся бы. Кражи и грабежи в дороге случались редко. Если раз в году где-либо по пути и обнаружится пришлый со стороны, охочий до чужого добра бродяга, то о нем от Петербурга до Холмогор быстро проносилась дурная слава и описание всех его примет, и вор попадал на расправу и клеймение.
После длинных лесных волоков показался древний торговый город Каргополь. Дома крепкие, деревянные, а церкви сплошь каменные. И столько их, что Федот издалека начал считать и сбился. С покатого берега дорога спустилась на крепкий, занесенный снегом лед озера Лаче. Посреди озера передние подводы остановились. Холмогорские мужики столпились гурьбой. Глядя на город, усеянный церквами, они набожно сняли лохматые шапки и теплые рукавицы, истово помолились:
- Пошли, господи, и дальше счастливый путь!
- Пронеси еще, господи, через Вытегру и Лодейное Поле, а там уж как-нибудь доберемся…
Один из стариков куростровских показал рукой на юг, три раза перекрестился и сказал, тяжело вздыхая:
- В этом озере, в той стороне, Ивашку Болотникова, царство ему небесное, каргопольские стрельцы утопили. От своего деда я слыхал…
Многие, в том числе и Федот Шубной, не знали, кто такой Ивашка Болотников, однако, доверяя старому, бывалому человеку, последовали его примеру, торопливо перекрестились.
- Кто этот Ивашка был? - полюбопытствовал Федот у возницы.
- Разбойник тут один, душегуб.
- Сам-то ты душегуб проклятый! - сердито прикрикнул на него старик и начал нещадно отчитывать: - Чьи ты сказки слушал? Чью ты небылицу Федоту баешь?.. Ивашка Болотников был вольная птица, за народ стоял против богатых. Сам царек Шуйский перед ним трепетал. Про это знать надлежит! Вон в Сийском монастыре монахи про Болотникова книги пишут. Небось про нас с тобой не напишут. А потом он попал в плен к Шуйскому. Ну, тут связали, да сюда, в Каргополь, стрелецкий конвой его и доставил, а потом Ивашке глаза вынули да ослепленного в прорубь под лед сунули. Тут ему и канун да ладан, без покаяния. А попы в соборах еще и проклятье учиняли, а за что человек претерпел, за что пострадал и жизнь отдал? Ох, грехи наши незамолимые. А человек-то был истинный, не боязной за других постоять…
- Опасный, стало быть?
- Кому опасный, а кому и друг прекрасный!
Поговорили мужики, пешней пробили во льду проруби, напоили коней - и дальше в путь.
В пути Федот узнал от встречных, что где-то есть страна Пруссия, куда вступили русские войска и бьют армию короля Фридриха. Следом за этими разговорами дошли слухи о повсеместном наборе рекрутов. Услышав о наборе, Федот призадумался. Годы подходили как раз такие, что скоро могли дать ему в руки кремневое ружье, за спину ранец с полной выкладкой и послать воевать.
Возница приметил раздумье, омрачившее лицо Федота, и, снимая с усов ледяные сосульки, спросил шутливо:
- Что же ты, Федотушка, не весел, что головушку повесил? Не по деревне ли заскучал?
Федот, тряхнув поникшей головой, ответил:
- Думаю о своем житье-бытье. Хорошим резчиком в Питере хотел прослыть, знатным персонам заказы вырезать, а тут, на-ко, война…
- Н-да-а, - протянул случайный попутчик, - солдатская служба хороша, только охотников на нее мало. Долга служба царская - ни конца ей ни краю. А у тебя золотые руки, потому об этой службе тебе и помышлять обидно.
Подумав, возница успокаивающе сказал:
- Не горюй, парень, ты молоденек да умен, к делу сумеешь пристроиться. Ну а если и случится повоевать с врагом - тоже не худо. Наши умеют бить! Любо-дорого!
- Задиристых бить и надо, - согласился Федот, - пусть знают, что русских задевать - даром не пройдет. Ладно, послужу и я, коль придется, ведь не урод, не калека, и силенкой бог не обидел. Ружье из рук не вывалится… На моржа и тюленя охотился, почему бы этими же руками пруссаков не побить?..
Но однажды на пути в Петербург судьба-злодейка чуть не подшутила над Федотом Шубным. И если бы он оказался уступчив, податлив и сговорчив да еще завистлив малость, и тогда бы его жизнь из-за одного лишь опрометчивого поступка могла пойти по другому руслу. И тогда бы не суждено было ему стать знаменитым скульптором, профессором и членом двух академий. Соблазн был немалый…
Случилось это на зимнем перегоне между Вытегрой и Лодейным Полем. В бушующую метель-непогодь холмогорцы всем обозом остановились в деревне Мегре, где-то в южной оконечности Онежского озера. Деревня, стоявшая на большом пути к Петербургу, раскинулась изворотливым посадом в два ряда по берегу замерзшей и занесенной снегом реки. Судя по крепким бревенчатым избам, по дворовым постройкам - амбарам и баням, да еще принимая в расчет деревянную церковь с множеством куполов и несколько мельниц, столбовых ветряков, - народ здешний жил своим трудом на государевой земле не бедно. А особенно сыто и зажиточно жил втроем с женой и дочкой Анютой хозяин постоялого двора Никифор Першаков. У него-то и остановились, заночевали и двое суток пережидали непогодь холмогорцы. Изба у Першакова была настолько просторна, что вместила их всех, и еще было куда упряжь, хомуты и прочее по стенам развесить. Никифор был кряжист и крепок; казалось, что такой годится и в кузницу к наковальне, и на мельницу мешки ворочать, и лед прорубать, и верши с рыбой вытаскивать. Впрочем, Никифор кроме других крестьянских дел умел все это делать и делал в зависимости от времени и потребности. В зимнюю пору главной заботой его было - побольше пустить постояльцев и выручить с них за ночлег по копейке с каждого и по копейке с лошади; за хлебный квас, за сено и овес и за все, что можно и за что нельзя, по грошу, по копеечке собрать, а из копейки рубль бережется.