Узнав, что приглашают для встречи с графами, Шубин нарядился в парадную академическую форму; длинный кафтан с начищенными пуговицами, шпага с позолоченной рукояткой, новенькое шелковое накрахмаленное жабо и завитые в кудри светло-русые волосы придавали ему торжественный вид. Он шел к Орловым и по пути в посольство обдумывал разговор, дабы доказать, что долгие годы учения в Петербурге, Париже и Риме не прошли даром, оставили след образованности. Но все его думы о том, как он будет вести себя и отвечать на расспросы знатных особ, совершенно рассеялись в момент самой встречи. В коридоре посольства у входа в апартаменты, где проживали братья Орловы, стоял часовой, русский матрос высокого роста с закрученными усами. Как только Шубин приблизился к дверям, часовой подтянулся, сделал ружьем "на караул" и, видимо, приняв Шубина в его парадном одеянии за какого-то вельможу, шедшего не куда-нибудь, а к самим графам, четко отрапортовал:
- Матрос с корабля "Не тронь меня". Во время моего караульства происшествиев не произошло и никаких препятствиев не случилось. Дозвольте, ваша светлость, знать, кто идет к их сиятельствам, я сей минуту доложу господину адъютанту… - Матрос выпалил все это залпом и, уставившись немигающими глазами на Шубина, остолбенел. Шубин, услышав знакомый голос, тоже растерялся. Если бы не эти усы и не так сумрачно было в коридоре, он сразу узнал бы матроса. Но матрос опередил его. Глаза у него заискрились, и дрогнувшим голосом он проговорил:
- Федот! Шубной! Да ведь это ты?!
- Дудин! Черт! - удивленно воскликнул Федот Иванович. - Никита!.. Не может быть. Такое только во сне бывает.
- Судьба, дружок, судьба! - начал было объяснять Дудин, но Шубин, не дав ему и слова вымолвить, крепко стиснул в объятиях, поцеловав его в колючие, пропахнувшие табаком усы, и, не выпуская из объятий, заговорил:
- Думал, Никита, о тебе. Слыхал, что архангельские матросы со своим флотом вышли в Средиземное море. Думал, но никак не ожидал, что увижу…
- Федот, потише, я на посту. Ты-то какой важный стал! При шпаге, при галунах. Генерал - да и только!..
- Это только форма, Никита. А как я здесь оказался, поговорим потом. Для этого найдем время и место. Ну и ну! Черт ты этакий, заугольник холмогорский. Где только наши мужики не бывают! Бывало, северяне-землепроходцы до берегов Тихого океана доходили. А тут, на-ко, двое из Денисовки в самом Риме!..
В эту минуту дверь распахнулась, и граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский, одетый в штатское платье, показался в коридоре.
- Часовой, с кем ты тут разговор ведешь?
- Ваше сиятельство, простите за нарушение службы караульной. Вот, земляка своего встретил, Шубного, к вам они идут.
- Как земляка?
- Да из одной деревни, оттоль, отколь и покойный Михайло Ломоносов. Все мы денисовские…
- А вы кто такой? - спросил граф Шубина.
- Я скульптор, ваше сиятельство. Иван Иванович Шувалов приказал явиться к вам.
- Ах, вот оно что! Прошу ко мне!..
Шубин поклонился и, обернувшись к Дудину, сказал:
- Ас тобой, Никита, мы должны встретиться и как следует поговорить.
- Надо, надо, Федот. Столько лет. Столько разных перемен в жизни…
Орлов, слушая их, снисходительно улыбнулся, сказал, обращаясь к Шубину:
- Ваш землячок - преотличный матрос. Неоднократно в боях храбрецом себя показал. Потому его к себе в охрану принял. Храброму человеку честь и слава.
Дудин просиял, долго улыбался, когда Шубин и граф удалились в апартаменты…
- Ну, милейший, Шувалов говорил мне о вас, что вы становитесь искусным ваятелем. Можете бюсты сделать? Да быстро и преотлично? - обратился Орлов к Шубину.
- Попытка не пытка, - ответил Шубин. - Возьмусь охотно, а что выйдет и понравится ли вашему сиятельству, того не ведаю. Это же не сапоги сшить, сапоги и те надо умеючи. А искусство требует умения и вдохновения. К тому же опыт у меня не велик. Учусь…
- За труды вознаградим щедро, - сказал граф.
- Благодарствую, было бы заслужено и делом оправдано, - согласился Шубин и спросил: - Когда прикажете начать лепить модель с натуры?
- Дня через три-четыре. Побываем с братом в Неаполе, возвратимся, и тогда начинайте. А вашему земляку даю отпуск на четверо суток, и вот вам задаток двадцать червонцев - гуляйте!.. - Граф Орлов-Чесменский подал Шубину руку и, ощутив сильное пожатие ее, сказал, улыбаясь: - Силен. Добры ребята у нас в Поморье на Севере. Эх, какой бы мичман из вас получился! На медведя хаживал? - неожиданно спросил Орлов Шубина.
- Нет, не доводилось.
- А я, брат, хаживал, в Ропше, там под Питером однажды один на один на рогатину брал. Ей-богу, не хвастаю!..
- Чесма, я думаю, покрепче того медведя была, ваше сиятельство.
- Оно конечно, в Чесменской бухте мы такую берлогу разворошили, на удивление всему свету. Наши матросы и солдаты там доказали храбрость и преданность долгу. Какую мы там туркам иллюминацию учинили!.. Итак, как ваше имя, отчество?
- Федот Иванович.
- Приходите, Федот Иванович, через четыре дня сюда со всеми вашими приспособлениями и инструментами и в час добрый начинайте…
Граф проводил Шубина до дверей и приказал слугам подготовить помещение для работы скульптора, а часового Дудина освободить от несения караульной службы на четыре дня, предоставив ему свободное хождение по Риму со своим земляком.
Никита Дудин подобной радости еще в жизни не испытывал. В такой дали от родины - и вдруг встреча с земляком и другом детства и юношеских лет! Шубин вместе с ним пришел в караульное помещение при посольстве и ждал, пока он переодевался, меняя одежду. Дудин оделся празднично в новенький голландский кафтан и брюки светло-зеленого сукна, новые чулки с башмаками из крепкой кожи, на голову лихо напялил шляпу с бантом коричневого цвета, присвоенного только для ношения матросам, служившим на корабле "Не тронь меня". Не прошло и часа, как они вышли из посольства и, не сговариваясь и не упрашивая друг друга, оказались в таверне, да в такой богатой винами и закусками, каких харчевен нет и не было никогда ни в Холмогорах, ни в Соломбале. Шубин звякнул кошельком о столешницу. Подошел слуга, который выслушал его, и стол был мигом накрыт чистой скатертью, а затем внушительные кружки и графины с вином и тарелки со свежей жареной рыбой и ваза с фруктами заполнили стол. Друзья перекрестились, подняли кружки, чокнулись:
- За встречу! - сказал Шубин.
- Эх, кабы дома у нас знали об этом, - добавил Дудин и, разгладив усы, приложился к увесистой глиняной кружке, украшенной барельефами каких-то рыцарей и надписью на непонятном чужестранном языке.
Потом выпили за здоровье родных, еще за победу русских над Оттоманской Портой, за упокой погибших в Чесме земляков, за успехи Шубина, и тогда у обоих слегка помутилось в глазах и казалось тяжело подняться с места.
- А нам торопиться и некуда. Сами себе хозяева. Деньги есть, время есть, пей-ешь, Никита, и чувствуй себя как у Христа за пазухой. Рим нам не чужой. Ты здесь как победитель с прославленными вельможами, я - как ученик, достойный учиться на лучших образцах искусства единственного такого в мире города. Правду сказал граф, неплохие ребята водятся в наших северных краях… Ну, еще за всю Русь-матушку…
Выпили, захмелели по-настоящему. И в общем гомоне таверны послышались и их веселые и громкие голоса. Но никому не было дела до двух архангельских земляков, у которых так много накопилось разговоров почти за десять лет разлуки. Наконец, увидев перед собой опустевшие кружки и графины и заскучавшего с подмокшими усами приятеля, Шубин вдруг запел, импровизируя:
У Никиты Дудина
Стоит пуста посудина,
Нальем-ка, брат, нальем.
- За такую встречу
Я выпить не перечу,
Попьем-ка, брат, попьем!..
- А не пора ли кончить, я человек служивый, подневольный, как пьяный приду в караульню?.. Еще под ружье поставят.
- Ночевать ты будешь у нас в колонии. Там живут наши пенсионеры. Будь спокоен.
- Федотушка, как я рад, ты бы знал!
- Еще бы, я тоже. На чужой сторонушке рад своей воронушке.
- Ха, Федот, ужели я ворона?
- Это так пословица говорит.
- Знаю. Ну-ка, разбери по-ихнему, что тут на этой кружке написано?
Федот прочел и перевел:
- Это, если по-нашему понимать, то означает: "Пей, но не упивайся".
- Видишь, вот какое справедливое упреждение. Рассчитывайся и не заказывай более. Пойдем отсель на чистый воздух, проветримся до вечера, а спать к тебе, так и быть.
Они вышли из таверны, покачиваясь и обнявшись. Надвигались сумерки. Длинные тени башен ложились поперек площадей. Но было еще людно на улицах. Фонтаны шумно и высоко вздымали искрометные брызги; на бульварах слышались звуки скрипок и выкрики продавщиц цветов.
- Хорош город! - одобрительно сказал Дудин, остановясь с Шубиным напротив собора Петра. - Весьма прекрасен! Куда краше нашего Архангельска. Зато Двина у нас не чета этой речонке Тибру. Тьфу, что это за река? Муть одна. То ли дело Двина! - И, на минуту забывшись в разговоре с самим собой, Дудин расправил усы, запел, как бывало в Соломбале у архангельского корабельного пристанища:
Как у морюшка-моря Белого,
Как у города у Архангельсково,
Жила мати-хозяюшка дородная,
Ой, богатая вдовица богомольная.
А у той-то вдовицы было семь сынов,
Семеро сынов да восьмая дочь.
Сыновья пошли все разбойничать,
Мать выдала дочь за норвежанина…
- Что я распелся, как дома? Ты бы унял, Федот. Может, песни тут петь не положено?
- Положено! Пой, знай, пой!
- Не стану.