- Такие громадины, как Микеланджело, появляются, наверно, не чаще как однажды в тысячу лет!.. Вот человек, который все умел и все делал так, как, кроме него, никому не сделать! - восклицал Шубин, изучая творения Микеланджело.
Еще в Париже Шубин читал на французском языке книги о Микеланджело, написанные его современниками и учениками Вазари и Кондиви. К изучению Микеланджело он был уже подготовлен, и все же впечатления от того, что он увидел, превзошли его ожидания. Первое знакомство Шубина с творениями Микеланджело началось с осмотра росписей сводов и стен Сикстинской капеллы. Эти огромные по объему, изумительные по мастерству фресковые росписи создавались в те же годы, когда Рафаэль расписывал стены Ватикана. Состязались в искусстве живописи два гиганта.
Микеланджело привлекал Шубина своей разносторонностью. Шубин сначала изучал его библейские сюжеты на плафонах капеллы, где ветхозаветные легенды о сотворении мира, о грехопадении, о Страшном суде и потопе в гениальных изображениях художника как бы перекликались с содержанием "Божественной комедии" Данте, а человеческие фигуры в их положениях были настолько жизненны, что ничего не имели общего с принятым религиозным благочестием. Боги и ангелы, люди и дьяволы, возносящиеся праведники и низвергаемые грешники, пророки-старцы и юноши, голые и полуобнаженные, прекрасные телом, дышащие чувствами высоких страстей, - все они, словно бы выхваченные из жизни, а не из легенд, слились в сюжетных композициях и представляли собою зрелище скорбных, трагических и величественных человеческих чувств.
Побывав несколько раз в Сикстинской капелле, Шубин стал изучать скульптурные работы Микеланджело, которыми также богаты Рим и Флоренция. Уединяясь от своих товарищей, он рано уходил в капеллы и палаццо, где находились статуи и надгробия работы этого великого ваятеля. Статуи Давида, Моисея, фигуры рабов, высеченные в мраморе, объемные скульптуры и барельефы день за днем постепенно исследовались им со стороны прекрасного воплощения и со стороны техники мастерства, умения обращаться с мрамором смело, уверенно, не допуская при этом ни малейших просчетов в действиях шпунтом, резцом и другими инструментами при обработке благородного, холодного и непокорного камня.
Нет, не приходилось русским пенсионерам сожалеть о том, что они зажились, и довольно долго, в Риме.
Вокруг искусства в ту пору в Риме все чаще и чаще разгорались споры. Незадолго до приезда русских пенсионеров в Италию умер Иоган Иоахим Винкельман, выдающийся историк античного искусства, археолог и теоретик.
В печати появились его "Мысли о подражании древним". Всех, кто приезжал в Рим учиться ваянию, Винкельман и его последователи призывали учиться у древних греков, создавать произведения, подражая греческим скульпторам.
Не раз вдалеке от родины Шубин и Гордеев сталкивались между собой в резких спорах, переходивших подчас во враждебные, непримиримые ссоры. Шубин чувствовал за собою силу правды, превосходство своего таланта и не уступал.
Шувалову ссоры между пенсионерами были хорошо известны. Но он пока не думал вмешиваться и примирять Шубина с Гордеевым: разногласия их казались ему для дела полезными, он иногда лишь вскользь замечал:
- Учитесь, а там время и ваши труды покажут, кто из вас более близок к истине, кто к чему более способен. Каждый из вас на своем месте должен быть хорош и своеобразен. Я заранее вижу, что Гордеев, увлекаясь красотой антиков и древних римлян, будет способен создавать красивые вещи, барельефы и статуи для фронтонов зданий, для вестибюлей и салонов, дворцов и для украшения храмов. На сей предмет в России большой спрос. Без дела Гордеев сидеть не будет и заработком и славой обеспечен, ибо у Гордеева есть вкус к изящному. А вы какого мнения о себе? - спросил Шувалов Гордеева. Разговор происходил в непринужденной беседе с пенсионерами, нередко посещавшими русское посольство, где проживал Иван Иванович Шувалов.
- Я такого же мнения, - ответил тот, довольный заключением посла и мецената.
- Мнение о себе - есть самомнение! - заметил Шубин, - однако познание самого себя есть обязанность каждого из нас, дабы знать, ради чего пригодны будем в жизни, которая у художников и скульпторов должна быть полностью во власти настоящего искусства, независимого ни от чьих капризов и самодурства. Разные могут быть пути и направления, но в этой разнице беды я не усматриваю. Всяк сверчок знай свой шесток. Дело вкуса и характера. И при равных талантах могут быть различные подходы к творчеству и неравные взгляды на искусство.
- Жизнь покажет и жизнь подскажет вам, кому, что и как надлежит творить. А пока спорьте, спорьте, но не враждуйте, ибо в спорах возникает истина, а вражда до добра не доводит, - нравоучительно сказал Шувалов и, обращаясь к Шубину, спросил: - А вы, земляк Ломоносова, в каком порыве и направлении полагаете найти свое призвание в искусстве?
- Я, простите меня, Иван Иванович, всю жизнь намерен быть в тесной дружбе с правдой. Призвание мое и стремление мое - быть портретистом, - ответил Шубин. - И если на лице обыкновенного человека или героя самой жизнью начертаны страдание, печаль, дряхлость или даже распутство и прочие пороки, моя обязанность разгадать характер человека и изобразить столь правдиво, чтобы и через сотни лет люди, взглянув на его физиономию, прочли как по писаному о нем и не ошиблись.
- Да, Шубин, небезопасно попадать под ваш резец!.. - шутливо заметил Шувалов. - Однако и бюст, и барельефный портрет я закажу вам сделать.
- Благодарю, Иван Иванович, как могу, все умение и старание приложу.
- Смотрите не слукавьте. Против правдивости вашей я пенять не стану. Но не думайте, что легко вам придется: ведь дело не только в сходстве портретном, но и в показе душевного сходства, которое должно угадываться и пониматься в изображении лица.
- Знаю, Иван Иванович, потому и не ищу себе легкого труда через копирование или подражание древним ваятелям.
- Наблюдать мне приходилось, - продолжал Шувалов, - что высокопоставленные особы, не все, разумеется, но доброе большинство, не согласны видеть себя ни на полотне, ни в мраморе такими, какие они есть в действительности.
- Знаю, и это знаю, Иван Иванович. Кому не известно, что вельможи хотят себя видеть только в величественных позах. Больше блеска, больше обоготворения! Но все эти препоны преодолимы силою таланта, упорством характера самого ваятеля, если он не ради личной выгоды трудится и совестью своей не торгует.
- Но поймите еще одно, - предупреждающе говорил Шувалов, - как бы твердость вашего характера, упорство и настойчивость не породнились с честолюбием. Честолюбивого, тщеславного художника нетрудно затравить, выбить из колеи мелкими интригами, на что весьма способен петербургский высший свет.
- И это знаю, Иван Иванович, и даже предвижу: не угодишь одной собаке, как целая псарня может наброситься. Клубок интриг, сплетен, клеветы подкатит к ногам, запутает, и ты уже не работник, если ко всему подобному станешь относиться небезразлично. Нет, мне достаточно одной профессии ваятеля, а что касается интриг - пусть ими занимаются ожиревшие бездельники. Нашему брату, отдавшись искусству, будет не до интриг. Да и способности наши в этом направлении не будут развиты, хотя бы потому, что время придется употреблять на дело. И здесь, на чужой стороне, и у себя на родине особенно. Но отнюдь не означает быть покладистым и уступчивым в угоду кривде. Избави бог, никогда!..
- Упрям будет, черт, - только и сказал в заключение Шувалов.
Следя за работами всех шести русских учеников, Шувалов видел их рост и по достоинству оценивал вкус и способности каждого. Шубинские работы ему нравились больше других, и он заказал Шубину портрет-барельеф. С заказом Шубин справился быстро и великолепно. Вскоре ему через Шувалова поступил еще более солидный заказ на бюсты знаменитого графа Алексея Орлова-Чесменского и брата его - Федора.
Глава девятнадцатая
А случилось это так: братья Орловы, Алексей и Федор, после одержания блестящей победы над турецким флотом, уничтоженным в Чесменской бухте, предприняли путешествие в Италию, где они и пребывали инкогнито под вымышленной фамилией Островых. В секрете "Островы" держались не очень долго. Скоро в Италии и других странах Европы стало известно о пребывании Орловых в Риме, приехавших не ради прогулки, а в политических интересах России. Братьям Орловым всюду стали воздавать почет. Особенной честью пользовался при всех встречах граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский, командовавший русским флотом в Чесменском морском сражении. Будучи в Ливорно, Алексей Орлов заказал одному итальянскому живописцу написать картину Чесменского боя. Художник охотно согласился, но сказал, что он не видал морских сражений, не видал, как, покачиваясь на волнах, горят корабли.
- Это препятствие будет устранено, - сказал граф и распорядился, ради прекрасного произведения, на глазах художника и при великом собрании народа уничтожить одно пострадавшее в Чесменском бою судно. Зрелище инсценированного морского боя и сожжение судна в Ливорнской гавани произвело на жителей сильное впечатление.
В ту пору, часто встречаясь с Шуваловым, братья Орловы изъявили желание быть "увековеченными" в мраморе лучшими итальянскими ваятелями.
- Зачем вам итальянцы! - возразил Шувалов. - Я могу вам рекомендовать нашего скульптора, который, пожалуй, заткнет за пояс итальянцев. Молодой, старательный, даровитый. Он сделал по моему заказу барельеф, и все находят его работу великолепной.
Орловы посмотрели мраморный барельеф Шувалова и были удивлены изяществом работы, а главное - сходством изображения.
- Может ли он бюсты сделать?
- Может! - заверил Шувалов Орловых и приказал своим сотрудникам привести из русской колонии Шубина в посольство для переговоров.